Лев Трутнев - Живая душа

• Название: Живая душа
• Автор: Лев Трутнев
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-08-004348-2

В сборник современного сибирского писателя Льва Трутнева включены произведения, повествующие о жизни птиц и животных. Часто автор делает главным героем лесного жителя. Человек же выглядит наблюдателем, гостем в этом таинственном царстве. Своим творчеством Л. Трутнев прививает читателям умение любить, бережно и уважительно относиться к совершенно незнакомому, как оказывается, для нас миру – миру Природы.

Для среднего и старшего школьного возраста.

---

Справа и слева от меня потянулись низкие стайки гусей, вероятно на кормежку. Они без особого испуга с предостерегающим гоготом отворачивали, замечая мои резкие движения, и уносились к берегу, пропадая за густо-зеленой стеной камыша. Птицы шли в светлые дали, на твердую землю, на поспевающие хлеба, а я, наоборот, двигался к черту на кулички.

Солнце коснулось камыша, накрыло его безбрежные просторы золотой вуалью, выткало позолоту кружев на кронах приближающихся деревьев. Жутко и страшно одиноко стало мне в этом ненадежном краю зыбунов, мягких и ласковых с виду. А что там, под ногами? Холодная бездна? Юркни – и никто и никогда тебя не найдет, и ямки не останется. Трава все закроет. У меня даже сердце защемило, и я заторопился, запаниковал и вдруг действительно почувствовал, как проваливаюсь куда-то. К счастью, дерн порвался только под одной ногой. Обжигающий, вечный холод ощутил я глубоко внизу и, дурея от страха, вырвав ногу, ринулся вперед без оглядки.

И странно: почва вдруг перестала колебаться. Теплую сухую траву ощутили ноги. Передо мной лежал широкий луг с родными мне, известными травами и цветами. Совсем такими, какие я еще недавно укладывал литовкой[43] в узкие ряды. А за ним уже не блестела, а молочно светилась вода. Дальше высоко поднимались в небо четыре могучие березы. «Вот он, остров! – охватила меня радость. – Дошел!» Сразу отлетели тревога и страх. Медленно двинулся я к воде, попробовал ее ногой. Вода была теплой, и, войдя в нее по колено, я согрел ноги.

Тихие плёсы, причудливо связанные друг с другом протоками, были окружены плотным рогозом и покрыты кое-где тягучим мохом. Многочисленные птичьи перья белели здесь и там на воде, но уток не было. Они улетели на кормежку, в хлебные поля.

Быстро накатывались сумерки. Я вернулся на сухой бугор, выбрал травку погуще и решил в ней ночевать. Вынув из кармана складной ножик, я пошел к камышам. Спокойно и размеренно срезал я ломкие стебли и укладывал в снопик. Стало прохладно и сыро. Жуткая тишина простиралась вокруг: ни ветерка, ни звука.

Настелив в траву камыша, я присел на него и сразу же почувствовал острый голод. В долгом неизведанном пути, занятый веселыми и невеселыми думами, охваченный тревогой, я забыл о своем постоянном чувстве, а тут оно зацепило меня под ложечку. Развязав тряпицу с едой, я с наслаждением стал грызть черствую лепешку с огурцом и сладкой молодой картошкой.

Гасло небо, задергивалось холодной мглой. Чернели камыши. Темнела вода на плёсах. Представив, что вокруг на добрый десяток километров нет ни души, я вновь ощутил страх и тяжелое чувство одиночества. Завернув остатки еды в тряпицу, я лег на камышовую подстилку, накрылся тужуркой и придвинул к самому боку заряженное ружье.

От травы и цветов шел тонкий лесной аромат, а с плёса тянуло сыростью и болотом. До звона в ушах я слушал крадущуюся ночь, но ни мало-мальского шороха, ни движения воздуха не уловил.

Уже в темноте сквозь чуткий сон стало слышно, как возвращаются с кормежки птицы. Сначала молча, с однообразным шумом полетели утки. Вода всплескивалась от их опускавшихся стай, качался застоялый воздух. Потом с гомоном, с дикой радостью пошли гуси. Я лежал и замирал от счастья, от радостных предчувствий. Недолго бились птицы в своих заботах, утихли и они, и я уснул крепко.

Легкий предрассветный ветерок зазнобил босые, вынырнувшие из-под куртки ноги, и людские голоса почудились мне. Еще не проснувшись, но уже и не видя сна, я вдруг уловил что-то похожее на разговор и вмиг пробудился окончательно.

Небо светилось, гася звезды. Свет оттуда, из недосягаемой высоты, струился вниз, прижимая ночную темень к земле; она плыла между камышами, копилась в укромных местах. Слабый-слабый ветерок порывами пролетал то с востока, то с запада. Но сколько я ни прислушивался, никаких звуков не уловил. «Показалось. Кто сюда придет? Некому. Лишь от нашей деревни можно проникнуть на остров, только в том месте, где я прошел. Дальше всё глубина и трясина…»

Не шевелясь и не поднимаясь, я сжал ружье и слушал, кося глазами по сторонам. Сколько времени я пролежал в этом оцепенении, трудно сказать, как вдруг тихий-тихий шорох уловил мой болезненно обостренный слух. Звук донесся от ближнего камыша. Потом едва внятные и робкие шаги различил я по слабому всплеску воды. И снова страх скрутил холодом сердце, глаза остановились на одной точке, и в этот момент, как по взмаху волшебной палочки, вроде бы из ничего, появилось крупное рыжее существо, похожее на олененка. Не думая, непонятно по какому сигналу, я быстро сел и машинально вскинул ружье – зверь исчез так же внезапно, как и появился. «Не почудилось ли?» Сразу полезли думы про оборотней, колдунов. Боясь вставать, я снова лег на пригретое место, спрятавшись под куртку. «Потом посмотрю, следы должны быть. Вроде коза дикая…» После я еще несколько раз слышал какие-то подозрительные шорохи и все напрягался, тревожился, пока не уснул.

Первые утиные стаи я прозевал. Они меня разбудили. Над камышами поднималось огромное солнце. Несчетные капельки росы заиграли причудливыми красками, переливаясь и сверкая. Свет и тепло успокоили, и смешными показались мне недавние страхи. Надев повлажневшую от росы куртку, я взял ружье и, стараясь не шибко сбивать холодные капли с травы, двинулся к плёсу.

Утки, заметив меня, отлетели подальше, всплеснув воду за плотным камышом. Я зашел в густой высокий чакан и остановился. Теплая вода приятно омывала ноги. Не успел я оглядеться, как стая кряковых уток вспенила плёс, накрыв его тугим воздухом и густым шумом. Они были шагах в двадцати от меня, большие, темно-коричневые. Подняв ружье, я навел ствол в самую гущу птиц и нажал «собачку». Не менее густой шум заглушил отзвук выстрела. Несколько уток, разбрызгивая воду в смертельном трепыхании, осталось на плёсе, а две-три потянули в камыши подранками[44]. Догонять и ловить их было некогда: новая стая закрывала небо.

Какой бес руководил мной, не объяснить, только ни умом, ни сердцем я бы до этого не дошел. Утки сыпались на плёс беспрерывно, стая за стаей, и я, коварно выбирая самые густые их скопления, не замечал искалеченных, уползающих и уплывающих в камыши. Дюжину патронов, взятых с собой, я сжег быстро и лишь тогда одумался. Ближний плёс чернел от поверженных уток.

Усталый от страшной кровавой работы, я понуро побрел по мелкому плёсу, без радости, без счастливого озноба, собирая уток. Двадцать семь крякашей насчитал я в натасканной на бугор кучке и присел на камышовую подстилку. Что-то тревожило меня, бередило душу. Даже картошку с огурцом я сжевал без сладкого ощущения.

Укрутив уток веревочной петлей, я разделил их на две связки и с трудом перекинул через плечо: одну на спину, другую на грудь. Как я шел назад, качаясь от тяжелых уток, от усталости, от переживаний, от хлипких зыбунов, трудно представить.

Красный от натуги, от жары, ввалился я домой.

Дед резал табак на курево, оглянулся: глаза его светились радостью.

– Пришел, бродяжка! – Он встал, увидел связки уток, и лицо его сразу потускнело. – Зачем столько-то бил? Не съедим ведь в один-два маха, а соли в обрез – сгниют.

Слова его меня обидели: не для себя же старался – и тут же мелькнула оправдательная мысль.

– Не сгниют, – едва разжал я сухие губы, – соседям раздам.

Свалив уток на лавку, я стал раздеваться.

– Ленька ты, Ленька… – чуть помедлив, отозвался дед. – Разве всех обогреешь? И кто бы стоял против этого, если бы заряды были вольные. А то ведь у заготовителя ради Христа выпрашиваю. Каждый патрон на счету…

Говорить не было сил. Все во мне дрожало от усталости, слабло, и меня, как магнитом, потянуло на печь.

– И откуда в тебе это чужое зло взялось? – продолжал сокрушаться дед.

И лишь здесь, дома, осмысливая слова деда, я понял, что всю обратную дорогу меня терзали муки совести за неоправданную корысть и жестокость прошедшей охоты.

– Жадность, Леньк, – язва, – не унимался дед, – влепится в душу – долго жечь будет, а то и вовсе спалит ее…

Я знал, что дед добрый, что он простит мне эту оплошность, что все образуется и не повторится. С этими радужными мыслями, с надеждой на прощение я стал стремительно засыпать, чувствуя, как все подо мной качается и плывет. И каким прекрасным, ничем не заменимым показался мне в тот момент маленький родной дом в маленькой родной деревне!..

Повести

Живая душа

1

Больше суток дул жесткий западник. Море гудело и трепыхалось. По отмелям хлестали водяные космы, накрывая песок лоскутами пены.

Лебеди спрятались под каменным козырьком и сидели, прижавшись друг к другу. Укрытие и неподвижность помогали им бороться с голодом и непогодой. Птицы чувствовали, что ненастье скоро кончится, и терпеливо ждали.

Надвигались сумерки, почти неотделимые от земли. Засунув голову под крыло, самец дремал той удивительной дремой, на которую способны только птицы. Он и с закрытыми глазами видел все, что их окружало, слышал тончайшие изменения в адской какофонии звуков. Слух – это единственное, на что могли надеяться птицы в этой опасной темноте.