Борис Фрезинский - Я слышу все… Почта Ильи Эренбурга 1916 — 1967

• Название: Я слышу все… Почта Ильи Эренбурга 1916 — 1967
• Автор: Борис Фрезинский
• Издательство: Аграф
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2006
• ISBN: 5-7784-0331-3

Эта книга — собрание избранных писем, полученных Ильей Эренбургом в 1916–1967 годах. Среди них очень мало довоенных — их Эренбург сжег в Париже в 1940 г. (сохранились лишь черновые варианты нескольких писем Брюсова, Волошина и Цветаевой). Но зато архив Эренбурга начиная с 1940 г. был богатейшим. Среди адресатов писателя — выдающиеся деятели мировой культуры XX века, крупные общественные и политические деятели: Брюсов, Ахматова, Н.Я. Мандельштам, Б. Пастернак, Твардовский, К. Симонов, Бродский, В. Гроссман, Паустовский, Шварц, Каверин, Казакевич, В. Некрасов, Ю. Домбровский, В. Шаламов, А. Эфрон, Шкловский, Якобсон, Эйхенбаум, Лихачев, Эткинд, Вяч. Вс. Иванов, Ю. Лотман, Ф. Вигдорова, Мейерхольд, Таиров, Коонен, Ф. Раневская, Эйзенштейн, Прокофьев, Шостакович, Бухарин, Коллонтай, Рокоссовский, Пикассо, Шагал, Сарьян, Ле Корбюзье, Хемингуэй, Стейнбек, Сартр, Ж.-Р. Блок, Арагон, Кокто, Мальро, Веркор, Сименон, Моравиа, Фейхтвангер, Амаду, Неруда и многие другие.

В книгу включены также избранные письма родных, любимых женщин, фрагменты военной и депутатской почты. Последний раздел книги составляют письма сочувствия, адресованные жене и дочери Эренбурга после его кончины.

---

Я думаю, что Вы не знаете и моей брошюры «Забавляйтесь про себя», составленной из моих парижских писем, воспоминаний и др.? Таким образом, если бы дорогой председатель общества «СССР — Франция» захотел, чтобы я стал ближе к этому обществу, мне бы это могло быть приятным. Но, если бы Вы пожелали этого, осуществиться это могло бы позднее, когда я залечу сломанное мной при падении на улице плечо, что привело меня к Склифосовскому (сейчас я уже дома). Можно утешаться, что плечо левое, а не правое, хотя выяснилось с полной очевидностью, что и левая рука — не лишняя роскошь.

Я прошу передать привет Вашей жене, и да простит она, что забыл ее отчество; а художница Любовь Козинцева запомнилась прочно.

Ваш А.Гатов.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1413. Л.1. Александр Борисович Гатов (1899–1972) — поэт и переводчик с французского; эпизоды 1919-го и 1920-х гг., о которых он сообщает в письме, никак не противоречат мемуарам ЛГЖ, тогда еще не написанным.

301а Л.Н.Мартынов

<Москва,> 29 XII <19>59

Дорогие Любовь Михайловна и Илья Григорьевич, примите мои поздравления с Новым годом и самые лучшие пожелания.

Большое спасибо, Илья Григорьевич, за вашу прекрасную книгу стихов[713].

Пусть в наступающем году выйдет еще книга, в которую войдут и еще многие Ваши стихи, любимые мной.

Привет.

Леонид Мартынов.

Полностью впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1883. Л.5.

302. Ф.Н.Горенштейн

<Киев, конец 1950-х>

Уважаемый Илья Григорьевич!

Я хотел бы видеть в Вас арбитра между мной и некоторыми кинорежиссерами киевской киностудии. Тоска ли это? Неореализм ли это? Пессимизм ли это? Повесть эта маленькая является началом моей будущей работы над пьесой или киносценарием. Конечно, будь у меня время и возможности, сделал бы я ее лучше.

Мог бы я еще прислать Вам что-либо другое, более прочное, более признанное и не такое растрепанное.

Но мне кажется тема эта очень важная и таит в себе большие потенциальные возможности. В старой статье своей писали Вы о ранах сердца, которые пострашнее городов, превращенных в щебень. О человеке большой верности и большой любви, о том, как медленно и трудно оттаивает он возле людей, но и люди оттаивают возле него, возле этой верности, и о том, что жизнь все-таки оказывается сильней всего, даже человеческого горя.

Думаю я писать свой киносценарий и пытался я рассказывать в своей повести. Мертвых помнить и живых любить — вот основная мысль. Я инженер. На сырце рыли мы котлованы под дома. Как-то я заметил, что один рабочий пользуется вместо подпорки каким-то странным предметом. Это была человеческая кость.

— А что же здесь такого, — удивился он, — их тут сколько угодно.

Оказывается, раньше там был лагерь наших военнопленных.

В журнале «Юность» лежит моя повесть «Практика» о криворожском руднике. Лежит она вроде бы в папке у Катаева, в редакции она понравилась, и если Катаев пропустит, у меня будут возможности пока почти полностью сосредоточиться на сценарии.

Просьба у меня к Вам есть, может, знаете Вы кого-нибудь из московских режиссеров, может, заинтересуются они этой темой. И потом, как Вы думаете, можно ли повесть эту предлагать какому-нибудь журналу в таком виде.

Мой адрес: г. Киев, п/о 37. Горенштейну Фридриху Наумовичу.

С уважением

Ф. Горенштейн.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.3510. Л.1–2. К письму приложена машинопись повести «Клавин город» (56 маш. стр.). Ф.Н.Горенштейн (1930–2002) — прозаик, драматург, киносценарист.

1960

303. Я.Ивашкевич

Стависко, 1.1.1960

Дорогой Илья Григорьевич —

Мне несколько совестно, что я Вам не написал сейчас же по получении Ваших стихов, и после того, как я прочитал Ваши чудесные воспоминания о Юлике[714]. Но мы были с моей женой за границей — совершали путешествие, длившееся около двух месяцев. Только после возвращения я нашел Ваше послание — по наступили праздники, приехали внуки, ёлка и всякое такое. Мне приятно начинать Новый год письмом к Вам. (Я никогда никому не посылаю специальных пожеланий и поздравлений — но это письмо будет тоже выражением моих лучших чувств, которые я питаю к Вам и Вашему творчеству.) Я очень люблю Ваши стихи, и Ваша книга сделала мне большое удовольствие, я ее прочитал вдоль и поперёк. Но Ваши воспоминания о Тувиме так красивы, так трогательны и так прочувствованы, что мне даже трудно об этом писать, чтобы мои слова не показались Вам чем-то пошлым. Конечно, я напечатаю эту статью в «Twórczość»[715], и это будет большой честью и большой радостью для нашего журнала.

На днях миновало шесть лет от смерти Тувима — время летит. Он у меня стоит перед глазами как живой — последний раз мы встретились с ним на похоронах Галчинского[716].

Мне было приятно, что Вы упоминаете в своей статье о моем доме, у меня осталось яркое воспоминание от этого вечера[717], от летней прекрасной погоды и от Ваших слов, которые были очень важны и значительны и после которых я лучше понял Ваш глубочайший гуманизм. Будучи в Париже, мы были с женой у Сартра, мы много о Вас говорили.

Теперь вечер, тишина и ночь вокруг моего дома, внуки играют в карты, только что зажигали ёлку — так начинается Новый год, мирно и тихо. Дай Бог, чтобы так было дальше. Я очень благодарен Вам, Илья Григорьевич, за Ваши стихи, за Вашу статью, за Вашу память.

Я крепко жму Вашу руку —

Ярослав Ивашкевич.

Я так и не знаю Вашего адреса, я пишу в союз <писателей>.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1610. Л.2. С польским писателем Ярославом Ивашкевичем (1894–1980) ИЭ познакомил в Варшаве в 1927 г. Тувим.

304. Е.А.Гнедин

Москва, 1.1.1960

Многоуважаемый, дорогой Илья Григорьевич!

В первый день Нового года решаюсь написать Вам несколько строк, которые не раз хотел написать Вам в течение истекшего года. Не писал, потому что полагал (да и полагаю), что Вы в наименьшей степени нуждаетесь в признании значения Вашей деятельности со стороны людей моего поколения.

Важнее, чтобы Вас поняла молодежь. Тем не менее не могу не сказать Вам то, что охотнее всего сказал бы публично, если бы по роду своих занятий был бы участником литературных дискуссий или, как в прошлом, «номенклатурным журналистом». А хочу я высказать убеждение в том, что Ваши литературно-публицистические выступления последнего периода приобретают огромное значение — вневременное — именно потому, что в них звучит голос прозорливого современника великих перемен в жизни человечества… Музыка времени.

Я понял это особенно чётко после «Французских тетрадей», по-моему, недостаточно оцененных, ибо эта книга — не о Франции — не столько о Франции, сколько о нашей стране, и во всяком случае — о наших проблемах, книга, написанная для нашей страны, для нашей молодежи. Мне уже приходилось цитировать Вас, и Монтескье из Вашей книги[718] перед самой низовой аудиторией, приходилось ссылаться на книгу и в беседе со своими молодыми друзьями.

Фактом является, что Вы сейчас единственный, кто считает возможным сказать главное о том, что стало действительно главным: о человеческой личности в советском обществе, о путях ее развития в свете прошлого опыта и больших надежд на будущее. Значение этой проблемы станет еще яснее и, может быть, грознее, именно в результате наших бесспорных материальных успехов.

Используя несколько горькую аналогию из Вашего интервью в «Труде»[719] скажу: «возможно, что сейчас действительно литературное произведение, это запечатанная бутылка с запиской, брошенной в океан»[720]. Но тот, кто найдет брошенную Вами бутылку, отнюдь не получит весть о кораблекрушении, а узнает, где хранится клад.

Жму руку

Глубоко уважающий Вас

Е.Гнедин.

Памятуя, что Вы интересовались моей личной судьбой, сообщаю, что мы с Надеждой Марковной[721] благополучны; я пишу работу для Института мировой экономики и занимаюсь переводами. Надежда Марковна и моя дочь полностью присоединяются к сказанному в моем письме и шлют вам вместе со мной самые сердечные пожелания.

Гнедин.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1443. Л.1–2. С публицистом Евгением Александровичем Гнединым (1898–1983) ИЭ познакомился и общался в 1930-е гг., когда Гнедин был зав. иностр. отделом «Известий» (1934–1935) и зав. отделом печати НКИД (1935–1939) и очень ценил его; весной 1939 г. при разгроме НКИД Е.А.Гнедин был арестован и осужден (см. его книгу «Выход из лабиринта», М., 1994). Это письмо Гнедина отсутствовавший в Москве ИЭ прочел с опозданием, 26 марта 1960 г. он писал Е.А.: «Я был рад получить от Вас весточку. Сердечно благодарен Вам за слова о „Французских тетрадях“ и моей работе…» (см. также коммент. к 13-й главе 5-й книги ЛГЖ).