Борис Костин - Верный слуга Алексея Михайловича. Две жизни Симеона Полоцкого

• Название: Верный слуга Алексея Михайловича. Две жизни Симеона Полоцкого
• Автор: Борис Костин
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4444-1015-8

Среди достопамятных имен, запечатленных на скрижалях русской истории и литературы, имя Симеона Полоцкого занимает особое место. Можно предосудительно относиться к высокопарности его поэзии, к верноподданничеству, доходящему норой до мелочности, но нельзя отнять у героя документального повествования Бориса Костина преданность служения Слову Божьему. Вдохновенные проповеди Симеона Полоцкого будто незримой кладочкой соединяют и по сей день XVII век со временем нынешним. Просветитель и мыслитель, драматург и воспитатель детей царя Алексея Михайловича — таким представлен на страницах книги Симеон Полоцкий, утверждавший, что «Мир — есть книга».

---

В.Ф. Певницкий утверждал: «Конструкция слов Симеона Полоцкого проста и прозрачна. Читаешь слово и ясно видишь с первого раза весь ход мыслей, в нем раскрытых».

Сам же творец вряд ли предполагал, что исследователи назовут его самого «фигурой, которая будто в фокусе отображает переходный период в русской истории от Средневековья к Новому времени». И сразу же возникает вопрос: по какой причине русское схоластическое барокко, несомненным первооткрывателем которого является Симеон Полоцкий, в котором существовало множество ручейков, так и не слилось в единую реку? Однозначного ответа мы не найдем, однако выстроим собственную гипотезу.

Симеон Полоцкий творил в то время, когда пиитика, риторика, философия приходили в Россию из Польши, явно клонившейся к упадку. Орел же государства Российского, в отличие от слабеющей польской выборной монархии, постепенно расправлял могучие крылья, являя свету собственный вариант барокко. Однако стиль, содержащий в себе вычурность и причудливость, сплошь и рядом преобладавший в европейской культуре, перекочевав на невозделанную почву российской словесности, дал неожиданный результат.

Русское поэтическое барокко прочно стало на службу самодержавия и церкви. Такими ревностными служителями престолу и Отечеству видятся нам придворный вития Симеон Полоцкий и его ученики Сильвестр Медведев, Карион Истомин[123].

Заглянем в одну из келий Заиконоспасского монастыря во время существования в мужской обители школы, в которой обучались подьячие Тайного и Посольского приказов. Симеону Медведеву исполнились двадцать четыре года, когда он засел за латинскую азбуку. Симеон Полоцкий обратил внимание на молодого человека, который не только на лету схватывал мудреную словесную науку, но и обладал житейской практичностью. О таком помощнике настоятель Заиконоспасского монастыря подумывал давно. Груз хозяйственных забот лег на плечи подьячего Симеона, который и к наукам был прилежен, и старостой оказался рачительным. Ко всему, проживая в одной келье с учителем, Симеон многое переосмыслил и взял от него. Не без совета и нравоучений Симеона Полоцкого Симеон Медведев решил совершить монашеский постриг, что и произошло в 1672 году в Путивльском Молчанском монастыре. В иноческую жизнь Медведев вошел с именем Сильвестр. Приблизительно в это же время подобный шаг предпринял его земляк и свойственник Иван Истомин, в монашестве Карион[124].

Когда у благочестивых монахов проявился божественный дар сочинительства, не суть важно. Перед их очами был достойный пример наставника, творца зарождавшейся культуры русского барокко, человека, до мозга костей преданного идеалам просвещения. В разные времена подходы к нему на Руси были различными. Авторитет поэта Сильвестра Медведева при дворах царя Федора Алексеевича и правительницы Софьи был непререкаем. Увы, с ее падением закатилась не только поэтическая звезда любимого ученика иеромонаха Симеона Полоцкого, но и скатилась на плахе с плеч любомудрая голова[125], из уст которой лились похвалы венценосным благодетелям и хулы в адрес попиравшего церковь царя Петра Алексеевича. Такое ученик Симеона Полоцкого и будущий царь-преобразователь терпеть не стал, повелев казнить поэта и уничтожить многое из того, что тот насочинял.

По-иному сложилась судьба Кариона Истомина, дожившего до глубокой старости[126]. По букварю, изданному им, учился Алешенькацаревич, любимое дитятко последней русской царицы Евдокии и ее супруга Петра, коему тесны были рамки православного благочестия. Потому-то ученику Симеона Полоцкого так и не удалось перешагнуть порог, за которым осталась целая эпоха.

Петру Первому на духовном поприще необходим был человек, умевший не только расточать словеса, но и деятельно принимать участие в его преобразованиях. И такой человек нашелся. Феофан Прокопович (в миру — Елеазар)[127] так же, как и Симеон Полоцкий, получил образование в Киево-Могилянской академии. Именно так коллегия стала называться в среде духовенства, хотя ее статус еще долго оспаривался официальными властями. Однако это обстоятельство отнюдь не помешало Феофану Прокоповичу завоевать доверие будущего «отца Отечества», императора Петра Великого, и войти в число «птенцов гнезда Петрова».

Симеон Полоцкий часто любил повторять выражение Викентия Белловаценса: «Libros legit et in unum multa regedit». И вовсе не случайно его называют литературным тружеником, который создал собственную систему. Он вел особую книжицу, куда заносил житейские наблюдения, выписки из многочисленных источников, делал черновые наброски, с тем чтобы, опираясь на них, явить читателю уже готовые сочинения. Именно такой подход предварил выход в свет сборника «Carmina Varia» («Разные стихотворения»), в который вошла и «Поэтическая арифмология», написанная по-польски. Адресат сборника — московская знать, которая не чуралась размовлять на языке Речи Посполитой.

Судьба, может быть, самой сокровенной задумки Симеона Полоцкого основание в Первопрестольной Славяно-греко-латинской академии — была переменчива и драматична. Стены Заиконоспасского монастыря явно становились тесны для его широких замыслов. Однако успел ли Симеон озвучить свою идею при жизни Алексея Михайловича — вопрос вопросов. Впрочем, мы не получили ответа и на вопрос, намеревался ли сам Симеон Полоцкий стать во главе первого высшего учебного заведения России. От его собственноручного сочинения «Привилегия на Академию», после того как она побывала в руках патриарха Иоакима, осталось весьма немного. И все же Сильвестру Медведеву, назначенному царем Федором Алексеевичем смотрителем «за строением здания в Заиконоспасском ряду», с превеликим трудом удалось сохранить стержневую мысль своего учителя. Звучала она так:

«Он (государь. — Б. К.) ни о чесом тако тщание свое сотворяет, яко о изобретении премудрости, с нею же все благая от Бога людям дарствуются. Оного паче иных всех образов слава Божия умножается. Того же вси царствия благочинное расположение, правосудства управление, и твердое защищение, и великое распространение приобретают. Сокращение же да речем: мудростию во вещах гражданских и духовных, познавших злое и доброе, — злое, да от него уклонима, доброе же, да ему последует».

«Производство в чины, достойное разуму», а не кумовство и не знатность — вот что являлось главенствующим для молодых людей по окончании Академии. Понадобилось почти полвека, прежде чем в Москве выпускник Славяно-греко-латинской академии Михайло Ломоносов стал основателем Московского университета, отворив врата учености для всех отроков, «охочих в познании пользы науке».

О том, что в Киево-Могилянской коллегии и в Виленской иезуитской академии ученики и студенты принимали участие в спектаклях, торжественных процессиях, отличавшихся необычайной зрелищностью, было сказано. Молодежь жадно тянулась к внешней привлекательности лицедейств, пробуя свои силы в сочинительстве пьес. Увы, о впечатлении, которое они производили на публику, и о содержании пьес мы можем судить лишь по разрозненным воспоминаниям и сохранившимся названиям. Драматурга Симеона Полоцкого можно причислить к счастливцам. Жизнелюб Алексей Михайлович, устраивая комедийные действа для Натальи Кирилловны и любимых чад, совершил деяние, которое, невзирая на препоны, утвердилось в культурной жизни России. Театр как явление завоевал сердца и умы московской знати. Симеон Полоцкий явил свету свои театральные творения, имея перед собой уже опробованные на Западе и в южной России образцы драматургических произведений на библейские сюжеты.

Современному зрителю пьесы Симеона Полоцкого могут показаться сущей архаикой, но не забудем, он был первым, кто не просто проиллюстрировал Библию, а, творчески обработав сюжеты, преподнес публике собственное видение исторических событий, установив живительную связь со временем, в котором он творил. Успех пьес Симеона Полоцкого на сцене был ошеломляющим. Мы не можем судить о том, как выглядели декорации и костюмы героев, однако ремарка: «Поведут блудного за завесу, и бьют плетьми» указывает на то, что существовал занавес, открывавший сцену, на которой в антрактах пели хоры либо играла «мусикия».

Назидательность комедий Симеона Полоцкого не отталкивала зрителей, давая обильную пищу уму, а увеселительность представлений лила бальзам на впечатлительные души отроков и отроковиц, наносила удар по черствости сердец седовласых государевых людей.

Русский театр, подобно сказочной птице Феникс, не единожды восставал из пепла в прямом и переносном смысле. И не убоимся сказать, что российское театральное искусство в лице Симеона Полоцкого имело своего национального первооткрывателя и первого профессионального драматурга.

Патриарх Иоаким, когда уже по Симеону Полоцкому была отслужена панихида и прах его был упокоен в родном Заиконоспасском монастыре, в сердцах заявил, что почивший в Бозе «не хотел считать кого-нибудь духовным выше себя». Без сомнения, это утверждение голословно. Мы обращали внимание на ту искренность, уважение и особую деликатность во взаимоотношениях с иерархами Православной церкви. Разве это не свидетельство того, что на роль владыки, а тем более святого, он никогда не претендовал?