Хью Броган - Джон Кеннеди

• Название: Джон Кеннеди
• Автор: Хью Броган
• Издательство: Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997 — 384 с.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: 5-222-00063-Х

«Политика должна быть нравственной», — говорят озабоченные будущим. «Политика — дело грязное», — угрюмо твердят озабоченные сиюминутным. И часто выигрывают сегодня, но, как правило, терпят поражение завтра.

Джону Кеннеди иногда приходилось поддаваться угрюмому принципу, но в целом его политика была подчинена светлому, нравственному. И это чувствовала не только Америка. Автор пишет: «Убийство в Далласе заставило содрогнуться весь мир». Это не дань риторике. Содрогнулась и та часть мира, которая должна была по предписанному ей правилу считать правительство США главным источником всех зол и бед на земле. Но даже те, кто свято верил в это, а таких было много, не могли не содрогнуться от выстрелов в Далласе…

На любом президенте больше пятен, чем на Солнце. И все же бывают среди них те, чье предназначение — сделать жизнь хоть чуточку светлее. Джон Кеннеди — в первом ряду таких президентов.

Книга, бесспорно, будет интересна широкому кругу читателей.

---

Никто из добровольцев не имел особых привилегий во время службы: они жили так же, как и те люди, которым они помогали: их не использовало ЦРУ и им не разрешалось иметь оружия. Даже администраторы жили не лучше: постоянные напоминания госдепартамента о том, что им нужны водители машин, приводили директора в бешенство[174]. В то же время у Шривера была способность к ведению дел по многим вопросам. Так, он успешно лоббировал конгресс по вопросам Корпуса мира, и 22 сентября 1961 года получил законное основание; и сразу стал почти столь же любимым в конгрессе, как и президент — даже Бэрри Голдуотер изменил свое мнение[175]; с помощью Линдона Джонсона он успешно преодолел бюрократическое поползновение отдать Корпус в подчинение агентству помощи зарубежным странам; и по совету Кеннеди он объехал весь мир, чтобы убедить людей в иностранных правительствах принять его добровольцем, что он опять-таки сделал с заметным успехом. Менее года прошло от Энн-Арбора до постановления о Корпусе мира; Кеннеди и Шривер могли себя поздравить с тем, что их предприятие стало прекрасным примером того, как «Новый рубеж» заставляет жизнь идти вперед. Недовольные могли бы сказать, если бы им довелось, что это единственное, что удалось сделать.

Итак, Корпус мира ожидал успех. Если для своего основателя это символизировало «идеалистическое ощущение цели, которое, я думаю, нас мотивировало»[176], сегодня это выглядит как полезный образовательный эксперимент, который приносит пользу как Америке, так и другим странам, но Америке, вероятно, все же больше. Его расцвет прошел, но он был. «Я бы никогда не сделал ничего политического, патриотического или неэгоистичного, — сказал один доброволец, — если бы никто меня об этом не попросил. Но попросил Кеннеди»[177]. То, чего Кеннеди и Корпус хотели для Америки, возможно, иллюстрируется тем, что случилось после его убийства: на следующий день Корпус мира был завален заявлениями о поступлении к ним на службу, и на следующей неделе «был достигнут пик рекорда — 2500»[178]. Все понимали, что они отвечали на призыв своего лидера сделать то, что они могли, для своей страны.

Но все же Корпус мира был редким явлением, украшением, цветком в петлице, чистым носовым платком в кармане. Это было напоминанием о лучшем мире, чем тот, где президент все время проводил свои дни. Кеннеди сам не имел иллюзий относительно важности Корпуса, его собственный идеализм сочетался со скептицизмом и реализмом южного Бостона более, чем у Шривера. Он любил и уважал своего зятя, но подчас был с ним нетерпелив. Он знал, что о нем не могут и не будут судить в итоге только по тому факту, что он основал Корпус мира, как в равной мере и по его планам приземления на Луне.

Наряду с Корпусом мира, очень романтичный проект высадки на Луну также имел длинную предысторию до его воплощения Кеннеди. Запуск в 1957 году «Спутника», первого космического аппарата, возбудил и обеспокоил американское общественное мнение, но Эйзенхауэра в равной степени не обеспокоили как достижения, так и военная угроза, что, можно сказать, было довольно характерно. Другая реакция была у Линдона Джонсона: Джеймс Н. Джильо цитирует удивительно необдуманную речь, сделанную государственным деятелем, в которой он утверждал, что «контроль над космосом означает контроль над миром. Из космоса хозяева бесконечности получат возможность контролировать погоду Земли, вызывать засуху или наводнение, контролировать приливы и повышать уровень моря, повернуть вспять Гольфстрим и снизить температуру климатов»[179]. Подгоняемая столь ужасными картинами и, возможно, гораздо больше — блеском больших ассигнований для округов конгресса, законодательная власть сделала все, что было в ее силах, чтобы преодолеть бездействие Эйзенхауэра по этому вопросу, но безуспешно, так что Кеннеди мог предотвратить следующую атаку относительно космической гонки против администрации в 1960 году.

Но однажды, уже будучи на посту, он заколебался. Его вице-президент стремился воплотить в жизнь посадку на Луну, но расходы были огромны (в итоге они превысили 30 миллиардов долларов) и достаточны для того, чтобы дать передышку президентам еще на тридцать лет. Но, как это часто бывает, его поторопили события. 12 апреля 1961 года Советский Союз отправил Юрия Гагарина в космос: на орбите оказался первый человек. Это было большим событием, вызвавшим энтузиазм во всем мире. И оно произошло сразу же после фиаско в Бей-оф-Пигз Кеннеди, который в это время рассматривал исследование космоса (как и большинство вещей) целиком в понятиях конкуренции сверхдержав и был особенно внимателен к позициям других стран, не хотел, чтобы они заключили, что именно коммунизм — это путь в будущее, и решил, что наилучшим средством вернуть престиж было бы побудить Соединенные Штаты послать человека на Луну в конце десятилетия. Обращаясь 25 мая к конгрессу, в постоянно звучащем контексте о «большом поле битвы за оборону и распространению свободы» в южном полушарии, он утверждал, что «в настоящий период нет ни одного космического проекта, более впечатляющего для человечества или более важного для долгосрочного исследования космоса»[180], одновременно допуская, что он является и самым дорогостоящим. Ответ конгресса, слушавшего его на объединенной сессии, был прохладен: но за большие ассигнования, о которых он просил, проголосовали почти единогласно. В 1969 году первый человек высадился на Луну. Как и планировал Кеннеди, он оказался американцем.

Исследование Вселенной с помощью таких космических чудес, как телескоп Хаббла, является одним из самых замечательных достижений XX века, и Соединенные Штаты играли в этом ведущую роль. Вклад Кеннеди заключался в том, что немного случайной и не очень сильной космической программе Соединенных Штатов необходимо было стать более мощной, и предприятие с «Аполлоном» (невозможно ответить, почему его не назвали «Артемидой» или «Дианой») как раз подходило для этой цели. Его вклад был существен, как, впрочем, и относительно многих других вещей (включая немецких военных преступников, с чьей экспертной помощью были построены ракеты). Он также заслужил доверие своей решительностью и энтузиазмом, с помощью коих выполнял свои намерения. Он сказал конгрессу, что это нельзя делать, не отдавшись делу всецело, и жил согласно своему правилу. Столь же интересно просмотреть, как изменялось его отношение к этой космической «авантюре»: не в том смысле, что это может не произойти, но в его восприятии политических и дипломатических возможностей.

Даже в начале президентства, когда его стремление к разным кампаниям было в самом разгаре, он надеялся сделать космос ареной международных усилий и привлечь Советский Союз в качестве партнера. Понятно, что Хрущев сначала не ответил. Он стал более сговорчив после того, как полковник Соединенных Штатов Джон Гленн постарался превзойти подвиг Гагарина в феврале 1962 года, хотя это ничего не изменило в жизни Кеннеди. Но после полета Гленна Кеннеди стал подчеркивать важность международного примирения через космос как более возможную, чем важность преобразования коммунистов, хотя он никогда не отказывался от своей патриотической позиции, что «это — новый океан, и я верю, что Соединенные Штаты должны пуститься в это плавание и достичь непревзойденных высот»[181]. Это было существенным изменением акцентов. В равной мере это являлось восхищением перед величием самого космического предприятия. Он не упустил аргумент о безопасности, о том, что Соединенные Штаты не могут спокойно предоставить Советскому Союзу одному осваивать космос, и любил подчеркивать экономические выгоды разнообразных космических технологий, например, как в речи, произнесенной в университете Раиса: «То, что однажды стало главным аванпостом на старой границе Запада, будет им на новом рубеже науки и космоса. Хьюстон, ваш город Хьюстон, с его Центром «Мэнд Спейскрафт», станет центром большой научной и инженерной общности»[182]. Но его заключительный пункт был полон романтики: «Много лет назад британского исследователя Джорджа Мэлори, погибшего на Эвересте, спросили, почему ему так хочется на него взобраться. Он ответил: «Потому что он существует».

Что ж, космос существует, и мы будем идти туда, и существуют Луна и планеты, и новые надежды на разум и мир тоже существуют. И, следовательно, когда мы к этому приступим, то следует попросить благословения на самое рискованное, опасное и большое приключение, какое человек когда-либо предпринимал»[183]. Это придало действительно воодушевляющий конец его обращению, но нет причины сомневаться в искренности того, что он подчеркнул. Как сказал Роберт Кеннеди после его смерти, «он думал об исследовании космоса как об исследовании Америки Льюисом и Кларком, и ему всегда нравилось, когда Соединенные Штаты предпринимали что-нибудь неординарное. То, что требует не только ума и способностей, но и смелости»[184]. Этим объясняется, почему он и его жена так много сделали для полета Джона Гленна; хотя здесь также помогло и то, что Гленн потенциально был (а после смерти Кеннеди — и реально) привлекательным кандидатом на пост в Белом доме.