Дукенбай Досжан - Шелковый путь

• Название: Шелковый путь
• Автор: Дукенбай Досжан
• Издательство: «Известия»
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1983

Восемнадцать рассказов-самоцветов, вошедших в книгу Дукенбая Досжанова вместе с романом «Шелковый путь», написаны в разное время и щедро отданы читателю. Д. Досжанов — умелый гранильщик своих камений, вобравших в себя чистый свет и теплый голос мастера, пользующегося особыми резцами, только своими инструментами. Точность социального анализа казахской действительности, психологическая разработка характеров, сложный, звучный, узорчатый, многоцветный слог, высокие стилистические достоинства рассказов Д. Досжанова превращают их в яркое явление современной казахской прозы.

---

Нойон Шики-Хутуху, за крепостной стеной руководивший подземным штурмом, пришел в ужас. Подземный проход начинался от самого шатра прославленного нойона. Черная скважина почти целиком поглотила первую сотню, а нойон готовился послать на приступ уже вторую. Но в это время из-под земли послышался вопль, никак не похожий на воинственный крик, предвещавший победу. Это был вопль ужаса, от которого Шири-Хутуху похолодел. Ноздри его ловили мерзкую удушливую вонь. Вначале она напоминала ему паленую овечью шерсть или чадящие сучья итсигека. Но нет, такого смрада ему еще не приходилось ощущать. Нойон с омерзением отпрянул от черной ямы, откуда поплыл густой пегий дым.

От великой досады нойон даже хлопнул себя по ляжкам. Он понял, что его бесстрашные воины живьем горят под землей, и в бешенстве начал рубить шатер — только клочья летели. В это время из-под земли показалось страшное чудовище, в копоти и саже, в обгорелой рвани, с опаленной головой, с выпученными, безумными глазами и съехавшим набок ртом. Нойон с превеликим трудом узнал в нем бесшабашного рубаку-сотника Муравья.

— О баурыым… брат ты мой единственный! — зарычал нойон. — В какой ад тебя ввергли проклятые кипчаки?!

Волчицей, потерявшей волчат, завыл нойон и бросился к батыру, шатавшемуся на ногах, прижал его к груди. Самые страшные проклятия слал он на головы дерзких кипчаков. Нойон молил Тэнгри покарать этих бешеных псов, обрушить на них небесную кару, молнией испепелить их поганые души. Лучшая сотня его воинов погибла в подземном проходе. Часть сгорела у выхода в город, часть задохнулась в дыму, другие, отступая в панике, перерезали и затоптали тех, кто стоял на их пути. Мало кто оттуда вышел живым. Да и на них было жутко смотреть. Не люди — страшные чудовища в истлевших лохмотьях, обезумевшие, судорожно дергающиеся в мучительном кашле.

«Черт меня дернул за язык предложить эту затею кагану. Теперь он привяжет к моим чреслам булыжник и начнет трясти, пока душа не вылетит», — с тоской подумал Шики-Хутуху.

Стон и скорбный вой донесся в это время от шатров Алак-нойона и Тажибека. Там тоже рыли подземные проходы, и воинов постигла та же страшная участь. Поняв это, предводитель монгольского войска почувствовал тошноту, сердце будто оборвалось, и он обеими руками ухватился за голову и с криком «О-о-о!» побежал, как безумный, в степь. Перепуганные насмерть нукеры побежали за ним, ведя в поводу тулпара-скакуна. Догнав нойона, они подвели к нему коня. Слуги отворачивали глаза, опасаясь, что нойон тронулся умом, и приседали в ужасе, оглушенные его исступленным криком.

Нойон наконец сел на коня, отпустил до предела поводья и галопом поскакал к востоку. Прохладный встречный ветер, что дул со стороны далекой родины, ласкал его прокопченное на солнце лицо, но он не мог забыть того, что осталось позади. Тяжко ему было здесь, на этой земле, от духоты и пыли, от тошнотворного запаха крови, паленого человеческого мяса и смрадного дыма чадящего дегтя, которым встретили монголов непокорные, богом проклятые кипчаки.

5

Долго скакал Шики-Хутуху, припав к гриве коня. Ровно стучали по такыру литые копыта, вспархивали из-под ног коня степные рябчики, мгновенно растворяясь в синем просторе. На ветру разгоряченная голова остыла, нойон понемногу приходил в себя. Вначале он подумал, что сошел с ума, и прислушался к стуку своего сердца. Однако ничего не расслышал, кроме грохота копыт. Изредка он оборачивался назад; за ним тянулся едва заметный сизый шлейф пыли. Впереди виднелись внушительные очертания горы Каратау; до ее скал и ущелий было не близко, однако они уже ясно вырисовывались на фоне голубеющего неба. Ему даже почудилось, что гора стремительно плывет навстречу. Он подобрал поводья, попридержал коня, выпрямился в седле, огляделся. В воздухе тянулись-плыли тонкие прозрачные нити. «Вот уже и осень надвигается, — с грустью подумал он. — Суждено ли бродячей душе, находящейся между жизнью и смертью, увидеть следующую весну? Или все мы прямо отсюда пешими отправимся на тот свет, поручив наши души богу войны — Сульдэ? Под каким курганом, у стен какого города останутся наши кости?»

В тяжкое уныние впал нойон, и тоска грызла его, точно пес — сахарную кость. Он спешился. Сухая, хрупкая полынь потрескивала под ногами. О-хо-хо-ой! Хотелось, раскинув руки и ноги, вольно поваляться на плоской земле. Потом потер ладони о полынь, тяжело поднялся.

Вдали что-то промелькнуло. Да, да, словно черная тень проплыла. «Наверное, орел-могильщик», — подумал он. Уж чего-чего, а трупов в этой степи хватает. Зверье давно пресытилось падалью. Однако черная тень приближалась, и он вскоре признал в ней оседланного боевого коня. Э, понятно, видно, сбросил конь на поле брани мертвого или раненого хозяина и теперь бродит в степи как неприкаянный. Подгрудок и ленчик на сбруе были сплошь в крови. Нойон глянул на седло и обомлел, даже затрясся весь. Как же могло ему померещиться, что конь без седока?! Ноги у него подкосились, и он присел на землю от страха.

Приблудный конь пугливо озирался, потом застыл на мгновение и вдруг с места кинулся в карьер. Скакун нойона нервно затопал и тоже было вздыбился, но чембур, привязанный к поясу хозяина, удержал его. Нойон кое-как пришел в себя, собрал всю свою волю, протяжно гортанно закричал, взывая к духам. Что же это было в седле у этого коня?.. Пуститься за ним в погоню нойон так и не решился.

Он похлопал себя по щекам, пощупал лицо. Вроде бы все на месте. Ни рот, ни нос у него не покривились от страха. Поддерживая дрожавшие колени руками, нойон взобрался на своего коня, поехал шагом назад к городу. Голова его была втянута в плечи. И если бы не дорогое оружие и отделанное серебром седло, его можно было вполне принять за изнуренного, забитого чабана, который всю жизнь — в зной и в холод — покорно трусит за отарой. Посади такого несчастного на призового скакуна — все равно будет ехать шагом или унылой трусцой.

«Уж лучше быть разрубленным на куски в бою, чем встретиться с таким чудищем в степи, — думал про себя нойон. — Да и страх в бою совсем не такой, как тот, что я изведал сейчас. С врагом бьешься и смерть встречаешь с открытыми глазами, ничуть не робея. Смерть в бою постоянно ходит рядом, к ней привыкаешь, и она становится твоей доброй спутницей. Когда она в предназначенный час приставит к твоему горлу острую саблю, ты покорно падаешь в ее объятия. Для тебя это все равно что отдать долг знакомому, близкому человеку. А вот когда встретишься один в степи с самой смертью, то душа твоя, оказывается, трепещет, точно хорек в капкане. И ноги тебя не держат, и шлепаешься задом в колючую траву, и мужество и воля враз покидают твое жалкое тело. Единственное, на что ты способен, — это ползти на карачках или, обливаясь слезами, вымаливать пощаду. Ты не умираешь, не погибаешь, а подыхаешь позорно и гадко…»

Нойон, встрепенувшись, яростно стегнул коня, понесся галопом. Он уходил от смерти-врага навстречу смерти-подруге. Сейчас он прискачет, вздымая пыль, к Отрару, спустится в подземный проход, поползет на брюхе, а надо будет — полезет на стену. Никто и ничто его уже не удержит. А если допустит оплошность и случайно встретится с потаскухой-смертью, то не оробеет, а поздоровается, как со старой, доброй знакомой, потому что видел ее теперь воочию. Даже про житье-бытье ее спросит, и если она потребует его душу, то с щедростью отдаст ее и бровью при этом не поведет. Разве мало их, таких, как он, кто на этом кровавом пути без оглядки расстается с жизнью? И разве мало тех, кто на этом пути, не задумываясь, жертвует жизнью сотни или тысячи людей? Он всего лишь неприметный путник на великой дороге, а это значит, что он одновременно и жертва, и пожиратель людских душ. До чего просто все устроено на земле!..

Подумав так, успокоенный и ободренный богом войны Сульдэ, нойон Шики-Хутуху направил коня к шатру кагана.

Всемогущий каган стоял перед своим шатром, накинув на плечи просторный шелковый чапан. По обе стороны его застыли два телохранителя, чуть поодаль стояли нойоны, военачальники. Все пристально смотрели в сторону осажденного города, где разгоралось сражение. Видимо, только недавно начался новый приступ. Над городом клубились пыль и дым; людской рев, грохот барабанов, воинственные кличи, звон оружия — наполняли небо и землю. От грозного шума войны травинкой прибился к земле нойон Шики-Хутуху. Оставив коня на почтительном расстоянии, он побитой собакой поплелся к холму, где стоял каган. Обеими руками прижимая живот, подобострастно кланяясь на каждом шагу, еле переставлял он теперь непослушные ноги.

Каган издали заметил ползком приближавшегося к нему нойона и стиснул рукоять сабли. Кошачьи усы зашевелились, встопорщились. Когда нойона отделяло всего несколько шагов, каган чуть шевельнул рукой. Телохранители, поняв знак, выскочили вперед и скрестили копья. Нойон застыл, поднял голову: