Мария Колесникова - Воспоминание об Алмазных горах

• Название: Воспоминание об Алмазных горах
• Автор: Мария Колесникова
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1990
• ISBN: 5-203-00613-X

Книга о людях интернационального долга: военных советниках, инструкторах, переводчиках, работающих в сложных условиях за рубежом.

«Воспоминание об Алмазных горах» — продолжение уже известной читателю повести «Гадание на иероглифах».

«Легенда об одной любви» посвящена Екатерине Александровне Максимовой, жене легендарного разведчика Рихарда Зорге.

Роман «Чудо революции» — о знаменитом сибирском партизане — чекисте Петре Щетинкине.

Книга рассчитана на массового читателя.

---

— Куда теперь, Петр Ефимович? — спросил его двадцатичетырехлетний Иван Бурсак, когда трибунал закончил работу. — Вернетесь в армию или на мирную работу?

Щетинкин рассмеялся.

— Да вроде навоевались. Сыт по горло. Вот назначили уполномоченным центральной комиссии по восстановлению хозяйства в Енисейской губернии. Не отпускают в армию: избрали заместителем председателя уездного исполкома, членом Енисейского губисполкома — попробуй тут оторваться в армию! А ты, Иван Николаевич?

— Куда партия направит.

— Вот-вот, и я так рассуждаю: куда партия направит.

И обоим показалось, будто началась новая, мирная полоса в их жизни.

11

Вскоре, когда возник Польский фронт, Щетинкин и Кравченко простились: Александр Диомидович с добровольцами-партизанами уезжал на запад. Расставание было овеяно печалью и радостью воспоминаний. Удастся ли свидеться еще?.. Фронт, как бы он ни назывался, Минусинский или Польский, остается фронтом, с его оправданными и неоправданными смертями, с тяжелыми ранениями. И никто не вспомнил о том, что Кравченко болен туберкулезом, не удержал его… Мол, и без тебя есть кому воевать.

— Я тебя догоню, Александр Диомидович! — пообещал Щетинкин.

Кравченко уезжал вместе с Альбертом Лапиным, который заявил о своем желании отправиться на фронт. 30-ю дивизию он передал Грязнову, а сам во главе одной из бригад 27-й стрелковой дивизии погрузился в эшелон.

Когда стояли на перроне, Щетинкин задал Кравченко вопрос, который давно не давал ему покоя:

— Объясни, Александр Диомидович, почему ты взял себе такую странную кличку или псевдоним: Конь? Ты ведь все штабные документы подписывал этим самым Конем?

— Лошадиная фамилия. Агроному под стать.

— Бык тоже под стать, однако быком не назвался.

Кравченко хохотнул.

— Ну, положим, на быке в атаку не ходят. Сугубо трудовая скотина. А конь — всегда боевой товарищ.

— А если серьезно?

— Конем окрестили жандармы, под такой кличкой знали меня филеры. Возможно, я им чем-то напоминал тяжеловоза-битюга. Ну а когда я случайно узнал, как они меня величают, то решил под этой же кличкой растоптать царское самодержавие, с его жандармами, судами и тюрьмами. Так оно и закрепилось.

— Вот теперь я о тебе все знаю.

— О себе самом даже я знаю очень мало… А ты, выходит, все знаешь! Ну, провидец в душах… Мы хорошо с тобой воевали, славу не делили, а это промеж начальников редко встречается.

— Зачем она, слава-то? Ну ее к шуту! С ней забот много. Наверное, мы просто дополняли друг друга, потому и делить было нечего.

Кравченко уехал, а Петр Ефимович продолжал думать над его словами. А что знает о себе Петр Щетинкин? Что мы знаем о себе вообще? Факты своей жизни? Реже можем объяснить мотивы своих поступков. Почему тот же Кравченко вдруг решил ехать на Польский фронт? Или в Сибири дел мало? А на Дальнем Востоке? Там продолжается разгул японской военщины и белогвардейцев.

Вскоре стало известно: на Юго-Западном фронте находится и Матэ Залка. Поехал в Казань с «золотым эшелоном», а оттуда — прямо на фронт.

Опять не по душе был Вассе деланно беспечный вид мужа: что-то замыслил… Известно что: опять на войну!.. Если напевает «Взвейтесь, соколы, орлами», значит, на войну собирается…

— К тебе Темеров час назад заходил.

— А… комиссар?

— С каких это пор Темеров стал комиссаром?

— Со вчерашнего вечера. Комиссар соединения Красной Армии из добровольцев-партизан, отправляющихся на врангелевский фронт.

У нее упало сердце.

— А командир кто? Уж не ты ли, Петя?..

Он досадливо поморщился.

— А кто же, по-твоему, еще?.. Ну, ну, что за манера оплакивать меня раньше времени! Вон Александр Диомидович уехал. А ведь — чахотка. И детки. Уехал. Добровольно. А с ним — несколько сотен добровольцев, весь Манский полк; сына взял с собой. А сыну-то шестнадцати нет… Пойми, Васена, наконец: война — дело не добровольное, если даже едут на нее добровольно. Отродясь в Крыму не был. Вот закончится гражданская война, и поедем мы с тобой на самый модный курорт, где графья всякие с графинями жизнь прожигали. А мы с тобой морем будем любоваться и кипарисами.

Она вытерла передником слезы. Сказала зло и сухо:

— Не надо сказками утешать. Береги себя… О детях помни.

— О чем это ты?..

Смотрела на него с тоской и любовью: когда уж все это кончится?.. Или так и будет кочевать с одного фронта на другой, смерти искать?..

Бои, стрельба, походы, переходы, голод, стужа и снова — бои… Завел ее в заколдованный круг, а выводить и не собирается… Господи, есть ты или нет тебя, охрани его, непутевого…

12

Добровольцы-партизаны с Енисея должны были поддерживать 30-ю Иркутскую дивизию, переброшенную из Сибири на Южный фронт, начальником которой стал Иван Грязнов. Прославленная Иркутская вошла в состав 4-й армии. А 4-ю армию Фрунзе поставил на чонгарское направление. Грязнов носил шлем со звездой, командир 21-го стрелкового полка Щетинкин — свою белую папаху.

— Что, Иванушка, не весел, что головушку повесил? — спросил Петр Ефимович у Грязнова.

Они стояли в укрытии почти на самом берегу Сиваша. Оскулившееся, исхудалое лицо Грязнова было темнее тучи, словно обуглилось за последние дни.

— Задача ясна, задача простая, а как ее выполнить, не знаю, — в растерянной задумчивости произнес Грязнов.

— И я не знаю. Давай кумекать. Был бы Лапин, что-нибудь подсказал бы, а раз нет Лапина, будем думать сами.

Несмотря на молодость, Грязнов считался опытным командиром и начальником и, конечно же, знал, что нужно делать. Но задача в самом деле была не из легких, несмотря на свою внешнюю простоту: 4-я армия должна на плечах противника ворваться в Крым и развивать наступление на Симферополь, Феодосию. Специально для штурма Чонгарских позиций из 4-й армии выделили 30-ю Иркутскую дивизию. Ей предстояло прорваться через Сивашский и Чонгарский мосты, выдержать основную тяжесть боев. Но мосты оказались разрушенными отступившими белыми. Разрушены и сожжены… Дамба во многих местах была взорвана. Две ниточки, соединявшие материк с Крымом (если не считать Перекопский перешеек, где дралась 51-я дивизия Блюхера)… Подошли начальник 6-й кавалерийской дивизии Ока Иванович Городовиков и командир батальона Матэ Залка — они тоже проводили скрытую рекогносцировку. Матэ находился на Юго-Западном фронте, преобразованном в сентябре в Южный, и мог считаться «старожилом», знал каждую высотку, каждый овражек, каждый заливчик и островок.

Встретились они со Щетинкиным пять дней назад, встреча была радостной, братской.

— Сегодня все дороги ведут на Южный фронт! — патетически произнес Матэ. Стихи он писать бросил, зато все свои фронтовые впечатления заносил в тетрадку, остро осознавая неповторимость событий.

Войскам предстояло преодолеть сильную систему укреплений — в шесть линий, каждая из которых защищена колючей проволокой в четыре кола. Здесь врангелевцы установили на бетонные основания привезенные специально из Севастополя дальнобойные орудия, насытили участок пулеметами и артиллерией. У Чонгара Сиваш достигал в ширину трех километров. Противник беспрестанно вел огонь — носа не высунешь, не то что форсировать укрепления… И все это предстояло преодолеть, сокрушить оборону противника, обеспечить ввод в прорыв 6-й кавалерийской дивизии Оки Городовикова.

Положение могли спасти саперы, но их было мало, и начдив Грязнов опасался, что они просто не успеют отремонтировать мосты и дамбу. А без этого нечего и думать об успехе наступления. Если пушки будут палить с этого берега, то их огонь не нанесет большого вреда противнику, так как не достанет до третьей линии врангелевских укреплений.

— Ну вот что, Иван Кесарьевич, — сказал Щетинкин Грязнову, — доверь это дело мне. Я — плотник, а плотник — уже сапер. Я кое-что придумал…

Грязнов обрадовался:

— Бери из 89-й и 90-й бригад людей, сколько потребуется!

Петр Ефимович подмигнул Матэ Залке:

— А ты, гусар, не хочешь вспомнить былые деньки на лесоразработках?

— Да я с тобой, Петр, хоть в огонь, хоть в воду. Так у вас говорят?

— Вот с этого и начнем: с гнилой воды и огня.

Через пять дней Матэ запишет в свою тетрадь:

«Осенний ветер волновал мутные воды Сиваша. Было начало ноября. Белые зря сыпали снарядами, гранатами, пулями, шрапнелями, в которых у них недостатка не было. Четыре дня мы боролись под Чонгаром с холодной водой и горячей смертью. Вода закипала от снарядов. А на железнодорожной линии происходило единоборство нашего броненосца с бронепоездом белых».

Вот так и происходило.

Под лучами прожекторов и артиллерийским огнем врангелевцев, в ледяной воде по пояс, Щетинкин, Матэ и их саперы наводили мосты, строили плоты для переправы пулеметов и легких пушек. Тяжелые снаряды, угодив в толстые бревна, превращали их в щепки. Гибли красноармейцы. Но над всем этим гремел голос Щетинкина: