Мария Колесникова - Воспоминание об Алмазных горах

• Название: Воспоминание об Алмазных горах
• Автор: Мария Колесникова
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1990
• ISBN: 5-203-00613-X

Книга о людях интернационального долга: военных советниках, инструкторах, переводчиках, работающих в сложных условиях за рубежом.

«Воспоминание об Алмазных горах» — продолжение уже известной читателю повести «Гадание на иероглифах».

«Легенда об одной любви» посвящена Екатерине Александровне Максимовой, жене легендарного разведчика Рихарда Зорге.

Роман «Чудо революции» — о знаменитом сибирском партизане — чекисте Петре Щетинкине.

Книга рассчитана на массового читателя.

---

Теперь оба хохотали — и «Несокрушимый богатырь», и «Железный богатырь». Потом они ходили по улицам Москвы, Щетинкин показал переулок, где в 1905 году рабочие строили баррикаду.

— У меня, пожалуй, отсюда все началось, — сказал он. — Как давно все было!.. Я и не я…

Обоим казалось, будто жизненный путь завершен. Щетинкину недавно исполнилось сорок. Максаржав был на целых шесть лет старше.

Не было больше рязанского плотника Петьки Щетины, не было церемониального чиновника, монгольского князя. По Москве шагали совсем другие люди, и мир стал другим. К этому новому миру Щетинкин пришел от баррикад Пресни… До этого им не приходилось рассказывать друг другу о себе. Но в шелесте листвы бульваров осенней Москвы крылось нечто, располагающее к откровенности. Узнав, что Щетинкин в юности плотничал, Максаржав весело воскликнул:

— Знакомое дело! У меня, нохор Петр, больше пролетарских профессий, чем у тебя: умею выделывать овчины, занимался портняжным ремеслом, сеял хлеб. А ты не умеешь валять войлоки? Теперь давай судить, кто из нас больше пролетарий. Мои дальние предки — простые араты. В князья выбились пикой и мечом, как ты в штабс-капитаны. Ну, а я опять вернулся в народ. Так оно правильнее. Красота коня — в беге, красота человека — в правде. А правда всегда с народом.

Еще в Монголии Петр Ефимович слышал о прошлых боевых делах своего друга, о том, как в двенадцатом году он взял неприступную крепость, брал и другие твердыни. Подлинный герой.

Максаржав любил вот такой полушутливый разговор. К своему геройству у него было скептическое отношение.

— В давние времена жили настоящие герои. А мне звание героя специально присвоили. Разве можно присваивать высокое звание обыкновенному человеку только за то, что он интересы народа и государства ставит превыше всего?

— А взятие Кобдосской крепости? — напомнил Щетинкин.

— Мы все должны были погибнуть или победить. И, наверное, погибли бы, если бы не Россия: она потребовала от китайских властей не давать кобдосскому губернатору подкрепления из Синьцзяна… Этим я и воспользовался тогда. Где же тут геройство? Иногда я думаю, что судьбы Монголии неотделимы от судеб вашей страны. А началось это еще в старые времена, когда великий Амурсана, борец за освобождение Монголии от маньчжуров, обратился в 1758 году за помощью к России…

Максаржав хорошо знал историю своей родины, и Щетинкин слушал его с интересом. Он почему-то постоянно чувствовал свою внутреннюю связь с монгольскими просторами, они влекли его. Будто оставил там часть своего сердца… Иногда он остро тосковал по Монголии. Что это? И разве мог он в тот радостный день встречи с Максаржавом предполагать, что найдет свою смерть именно в Монголии? Монголия была так далека от московских улиц, непостижимые пространства лежали между Москвой и Ургой. Лишь во сне он иногда скакал с обнаженным клинком по желтой и зеленой беспредельности, вспоминая: по монгольским верованиям, конь родился из ветра…

Он был связан с той страной, с ее людьми более прочными узами, чем мог предполагать… В какие бы дали ни уводила его судьба, она неизбежно приведет его в Монголию, чтобы именно здесь он встретил смерть, достойную бойца…

Мир и тишина вокруг. Войны заползли в свои мрачные норы. Сгинули немецкие фон-бароны — радетели за монархическую Россию и царский престол.

Но для Щетинкина война еще не кончилась. Ведь судьба — не что иное как логика исторических событий, в которые мы включены словно бы изначально. Логика — это неизбежность.

Вспомнили об Александре Диомидовиче Кравченко, недавно умершем. Последние годы он работал в Наркомземе.

Они простились. Обоим казалось — навсегда. По-братски обнялись, припали друг к другу.

— Прощай, «Железный богатырь» — Тумур Батор Щетинкин… — сказал Максаржав.

— Баяртай, нохор Хатан Батор. Дзамун сай яврай! Кочуй счастливо…

Максаржав уехал в свою Монголию, а комкор Щетинкин стал ждать назначения.

— Просись в Сибирь, Петя, — советовала Васса Андреевна. — В Москве воздуху не хватает, а у нас приволье.

Да он и сам тосковал по сибирским краям. Но даже комкор не может сказать высокому начальству: хочу в Сибирь — и баста! Куда пошлют, туда и пошлют. А на сборы дают двадцать четыре часа… Имущество, правда, невелико, собирать-то особенно нечего, и все же — трое детей, кое-какой скарб… Жизнь наша кочевая, бесприютная…

Академические курсы дали ему много в общем представлении о политике государств, изучал операции на фронтах империалистической и гражданской войн — и сразу на все взглянул как бы другими глазами.

— Человеку всегда кажется, будто он самый просвещенный, — говорил он Васене, — а я вот только сейчас дошел до понимания темноты нашей глубокой. Потому и пристрастился к учению. Военную премудрость на горбу своем вынес, а другой и на фронте-то по-настоящему не был, а знает и про Клаузевица, и про Меринга, чешет — заслушаешься! И понял я, Васена, великую силу культуры, знания. Это тебе не топориком махать…

— Кто-то должен и топориком уметь махать, а то все избы придут в ветхость, — шутливо сказала Васена.

— Само собой. Я о другом. Командир должен быть грамотным, чтоб лишней крови избежать. Когда под тобой основа, ну хотя бы сваи, какие видал на мерзлоте, то до всего и своим умом легче доходить.

Она только улыбалась. Он продолжал считать ее все той же Васеной из Красновки, деревенской бабой, а она, пройдя рядом с ним нелегкий путь, многое поняла, стала совсем другой. Дети пошли в школу, и она вместе с ними читала книжки, решала задачки. Ходили с Петром в кино, где показывали совсем неведомую жизнь и чужие города.

Она обладала независимым, суровым нравом, московский уклад существования, где в коммунальных квартирах все было как бы общее, во всяком случае кухня, ей даже нравился. Когда жены некоторых командиров жаловались на неустроенность быта, она смеялась: не надо переезжать с места на место — и то хорошо! В этих квартирах, где жили в общем-то временно, можно было встретить старых товарищей по гражданской войне. Однажды у них в гостях оказался давний друг Петра мадьяр Матэ Залка, который хорошо помнил Ачинск и Красноярск. Как поняла Васса Андреевна, Матэ Залка находился на дипломатической службе, разъезжал по разным странам, а теперь жил с семьей в Подсосенском переулке; он настойчиво звал в гости, хотел познакомить с женой и дочкой.

— Я ведь до недавнего времени служил в войсках ВЧК — ГПУ. И уволен был из войск ГПУ, с должности инспектора кавалерии. Отвоевались в седле, будем воевать словом! Ну и делом, — весело говорил Матэ.

Он служил в Наркоминделе, успел побывать в Эстонии, Финляндии, даже в Стамбуле. Потом были Варшава, Прага, Вена, Рим.

Прищурив глаз, лукаво спросил:

— Завидуешь?

Петр Ефимович вопроса не понял.

— А чему тут завидовать? Вашему брату дипкурьеру в спину стреляют, в затылок, из-за угла. Я вроде бы стал отвыкать от этого. Послужить бы в обыкновенном военном округе, в обыкновенном гарнизоне.

— На покой тянет?

— Какой уж тут покой? Выпала передышка — войска к войне готовить надо. В покое-то все равно не оставят. Вот так, гусар.

— Не оставят, — согласился Матэ. — А когда говорю, что хочу воевать словом, то имею в виду свое: меня назначили директором Московского Театра Революции! Как?

— Ну, если бы меня назначили, согласился бы, конечно: Центральному Комитету виднее. Но то была бы даже не драма, а великая трагедия моей жизни. Кому что.

Рассмеялись, конечно. За окном звенели трамваи, шумела мирная улица, в открытое окно доносились крики ребятишек. Но призраки недавнего прошлого продолжали тревожить старых бойцов.

— Придем в твой Театр Революции, — пообещал Щетинкин. — Революция, она всюду революция, даже в театре.

Щетинкина вызвал для беседы Феликс Эдмундович Дзержинский. Вызвал поздно вечером. Петр Ефимович был удивлен и обрадован: Председатель Высшего Совета Народного Хозяйства, «железный» Феликс вызывает его к себе! Было известно: еще в феврале Политбюро ЦК партии создало комиссию для рассмотрения вопросов обороны страны и включило в нее Феликса Эдмундовича. Кроме того, он продолжал руководить ОГПУ.

Близко с «железным» Феликсом Щетинкин познакомился в двадцать втором. С января по март Дзержинский по поручению Ильича работал в Сибири как особоуполномоченный ВЦИК для принятия чрезвычайных мер по продвижению продовольственных грузов из Сибири. В этом трудном деле пришлось принять самое живое участие и Щетинкину. Колчаковцы, отступая, разрушили сто шестьдесят семь крупных железнодорожных мостов; оставшиеся в Сибири после разгрома Колчака десятки тысяч белогвардейских офицеров совершали бандитские налеты на железнодорожные станции, грабили эшелоны с хлебом.