Федор Сологуб - Мелкий бес

• Название: Мелкий бес
• Автор: Федор Сологуб
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-02-027129-2

«Этот роман — зеркало, сделанное искусно. Я шлифовал его долго, работал над ним усердно… Ровна поверхность моего зеркала и чист его состав. Многократно измеренное и тщательно проверенное, оно не имеет никакой кривизны. Уродливое и прекрасное отражается в нем одинаково точно». «Мелкий бес» был начат еще в 1892 г., над ним Ф. К. Сологуб (1863–1927) работал еще десять лет. Роман был издан только в 1907 г. и имел колоссальный успех. В 1917 г. Сологуб писал: «Если бы стены наших домов вдруг стали прозрачны, как стекло, мы с ужасом увидели бы, как много злого и страшного совершается в недрах самых на вид счастливых семейств». В романе «Мелкий бес» становятся прозрачны дома российских обывателей и пред нами вскрывается все то злое, зловонное и страшное, что свершается внутри их, и по улицам ходит герой романа, Передонов, чье имя стало нарицательным для выражения тупости, злобности и мертвенности. Современник автора критик А. Измайлов говорил: «Если бы бесы были прикомандированы к разным местам, то того, который определен к нашей провинции, удивительно постиг Сологуб». О русских мелких бесах писали и другие, и этот роман занимает достойное место в ряду таких знаменитых произведений, как «Записки сумасшедшего» Гоголя, «Двойник» Достоевского, «Красный цветок» Гаршина, «Черный монах» и «Человек в футляре» Чехова…

---

— Прошу, — сказал хозяин, делая неправильные ударения, — чем Бог послал.

Передонов торопливо выпил водки, закусил, и принялся жаловаться на Владю. Нартанович свирепо смотрел на сына, и угощал Передонова немногословно, но настоятельно. Однако, Передонов решительно отказался есть теперь еще что-нибудь.

— Нет, это после, — сказал он, — я к вам по делу, вы меня сперва послушайте.

— А по делу, — закричал хозяин, — то есть резон.

Передонов принялся чернить Владю со всех сторон. Отец все более свирепел.

— О, лайдак! — восклицал он медленно, и с внушительными ударениями, — выкропить тебя надо. Вот я тебе задам такие хлосты. [[Вот ты получишь сто горячих.]][14]

Владя заплакал.

— Я ему обещал, — сказал Передонов, — что нарочно приеду к вам, чтобы вы его при мне наказали.

— За то вас благодарю, — сказал Нартанович, — я его осмогаю[15] розгами, ленюха этакого, вот-то будет помнить лайдак.

Свирепо глядя на Владю, Нартанович поднялся, — и казалось Владе, что он громадный и вытеснил весь воздух из горницы. Он схватил Владю за плечо, и потащил его в кухню. Дети прижались к Марте, и в ужасе смотрели на рыдающего Владю. Передонов пошел за Нартановичем.

— Что же вы стоите, — сказал он Марте, — идите и вы, посмотрите да помогите, свои дети будут.

Марта вспыхнула и, обнимая всех троих ребятишек, проворно побежала с ними из дому, подальше, чтобы не слышать того, что будет.

Когда Передонов вошел в кухню, Владя раздевался. Отец стоял перед ним, и медленно говорил грозные слова.

— Ложись на скамейку, — сказал он, когда Владя разделся совсем.

Владя послушался. Слезы струились из его глаз, но он старался сдерживаться: отец не любил крику и мольбы. Передонов смотрел на Владю, на его отца, осматривал кухню, и, не видя нигде розог, начал беспокоиться. Неужели это делает Нартанович только для вида, — попугает сына и отпустит его ненаказанным? Недаром Владя ведет себя совсем не так, как ожидал Передонов: не мечется, не рыдает, не кланяется отцу в ноги (ведь все поляки низкопоклонные, думал Передонов), не молит о прощении, не бросается с мольбами к Передонову. Для того ли приехал сюда Передонов, — сам побеспокоился приехать, — чтобы посмотреть только на приготовления к наказанию? Меж тем Нартанович, не торопясь привязал сына к скамейке, так крепко, что Владя уже не мог пошевелиться, и лежал, дрожа от ужаса, уверенный, что отец засечет его до полусмерти. Наконец с этим делом Нартанович справился:

— Теперь наломать розог, да и стегать лайдака, если то не будет противно пану видеть, как твою шкуру стегают.

Нартанович искоса глянул на угрюмого Передонова, усмехнулся, поводя длинными усами, и подошел к окну. Под окном росла береза.

— И ходить не треба, — сказал Нартанович, ломая прутья.

Владя закрыл глаза. Ему казалось, что он сейчас потеряет сознание.

— Слухай, ленюх, — крикнул отец над его головою страшным голосом, — для первого раза на году дам тебе пятнадцать, а за тем разом больше же получишь.

Владя даже обрадовался, — это-то ему было не в диковинку. Отец принялся стегать его медленно и сильно. Владя стиснул зубы, и не кричал. Кровь проступала мелкими, как роса, каплями.

— Вот-то хорошо, — сказал отец, окончив наказание, — твердый хлопец!

И он принялся развязывать сына. Передонову казалось, что Владе не очень больно.

— Для этого не стоило и привязывать, — сказал он сердито, — это с него, как с гуся вода.

Нартанович посмотрел на Передонова спокойными синими глазами.

— В другой раз милости просим, — сказал он, — то лютее ему будет. А сегодня же достаточно.

Владя надел рубашку, и, плача, поцеловал у отца руку.[16]

— Целуй розгу, смаганец, — крикнул отец, — и одевайся.

Владя оделся и побежал босиком в сад, выплакаться на воле.

Нартанович повел Передонова по дому и по службам показывать хозяйство. Передонову это нисколько не было занятно. Хотя он часто думал, что вот накопит денег и купит себе именье, но теперь, глядя на все, что ему показывали, он видел только грубые и неприятные предметы, не чувствовал их жизни, и не понимал их связи и значения их во всем хозяйстве.

Скоро сели ужинать. Позвали и Владю. Передонов придумывал шутки над Владей. Выходили глупо и грубо. Владя краснел, чуть не плакал, но другие не смеялись, — и это огорчало Передонова.

Рано утром Передонов поднялся, и сказал, что сейчас уезжает. Напрасно уговаривали его остаться погостить весь день, — он решительно отказался.

— Я только по делу и приезжал, — угрюмо говорил он.

Нартанович слегка усмехался, поводя длинными сивыми усами, и говорил зычным голосом:

— Что то за шкода, что за шкода!

Передонов опять несколько раз принимался дразнить Владю. Но Владя радовался, что Передонов уезжает. После вчерашней кары уже он знал, что сегодня можно дома делать, что хочешь, — отец не забранит. На приставанья Передонова он охотно ответил бы дерзостью. Но за последние дни Вершина не раз повторяла ему, что, если он хочет добра Марте, то не должен сердить Передонова. И вот, он усердно заботился о том, чтобы Передонову еще удобнее сидеть, чем вчера.

Передонов смотрел на его хлопоты, стоя на крыльце, и спрашивал:

— Что, брат, влетело?

— Влетело, — отвечал Владя, стыдливо улыбаясь.

— До новых веников не забудете?

— Не забуду.

— Хорошо всыпано?

— Хорошо.

И так продолжался разговор все время, пока запрягалась тележка. Уже Владя начал думать, что не всегда возможно быть любезным до конца. Но Передонов уехал, — Владя вздохнул свободно.

С ним отец обходился сегодня так, как будто вчера ничего и не было. Владин день прошел весело.

За обедом Нартанович сказал Марте:

— Глупый этот у них учитель. Своих детей не имеет, чужих сечь ездит. Смагач!

— На первый раз можно было бы и не сечь, — сказала Марта.

Нартанович посмотрел на нее строго, и сказал внушительно:

— В ваши лета человека выхлестать вовсе не лишнее, — имей это в памяти. Да он и заслужил.

Марта покраснела. Владя сказал, сдержанно улыбаясь:

— До свадьбы заживет.]

Варвара ничего не знала о том, куда отправился Передонов. Она провела жестоко-беспокойную ночь.

Но и вернувшись утром в город, Передонов не пошел домой, а велел везти себя в церковь, — в это время начиналась обедня. Ему казалось теперь опасным не бывать часто в церкви, — еще донесут, пожалуй.

Встретив при входе в ограду миловидного маленького гимназиста с румяным, простодушным лицом и непорочными голубыми глазами, Передонов сказал:

— А, Машенька, здравствуй, раздевоня.

Миша Кудрявцев мучительно покраснел. Передонов уже несколько раз дразнил его, называя Машенькой, — Кудрявцев не понимал, за что, и не решался пожаловаться. Несколько товарищей, глупых малышей, толпившихся тут же, засмеялись на слова Передонова. Им тоже весело было дразнить Мишу.

Церковь во имя пророка Ильи, старая, построенная еще при царе Михаиле, стояла на площади против здания гимназии. Поэтому по праздникам к обедне и всенощной гимназисты обязаны были сюда собираться и становиться с левой стороны, у придела св. Екатерины-великомученицы, рядами, — а сзади становился один из помощников классных наставников, для надзора. Тут же рядом, поближе к середине храма, становились учителя гимназии и директор, со своими семьями. Собирались, обыкновенно, почти все православные гимназисты, кроме немногих, которым разрешено было посещать свои приходские церкви с родителями.

Хор из гимназистов пел хорошо, и потому церковь посещалась первогильдейным купечеством, чиновниками и помещичьими семьями. Простого народу бывало немного, тем более, что обедню здесь служили, сообразно с желаниями директора, позже, чем в других церквах.

Передонов стал на привычное свое место. Певчие отсюда все были ему видны. Щуря глаза, он смотрел на них, и думалось, что они стоят беспорядочно, и что он подтянул бы их, если бы он был инспектором. Вот смуглый Крамаренко, маленький, тоненький, вертлявый, все оборачивается то туда, то сюда, шепчет что-то, улыбается, — и никто его не уймет. Безобразие, — думал Передонов, — эти певчие всегда негодяи; у него звонкий, чистый дискант, — так уж он думает, что и в церкви можно шептать и улыбаться. И хмурился Передонов. Рядом с ним стоял пришедший попозже инспектор народных училищ Сергей Потапович Богданов, старик с коричневым глупым лицом, на котором постоянно было такое выражение, как будто он хочет объяснить кому-то что-то такое, чего еще и сам никак не может понять. Никого так легко нельзя было удивить или испугать, как Богданова: чуть услышит что-нибудь новое или тревожное, — и уже лоб его наморщивается от внутреннего болезненного усилия, и изо рта вылетают беспорядочные, смятенные восклицания.