Исай Калашников - Повести

• Название: Повести
• Автор: Исай Калашников
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1987

Повести народного писателя Бурятии Исая Калашникова, вошедшие в сборник, объединены темой долга, темой служения людям.

В остросюжетном «Расследовании» ведется рассказ о преступлении, совершенном в одном из прибайкальских поселков. Но не детектив является здесь главным. Автор исследует психологию преступника, показывает, как замаскированная подлость, хитрость оборачиваются трагедией, стоят жизни ни в чем не повинным людям. Интересен характер следователя Зыкова, одерживающего победу в психологической схватке с преступником.

Повесть «Через топи» посвящена воспитанию молодого человека, вынужденно оказавшегося оторванным от людей в тайге. Писатель показывает, как нерешительный, инфантильный юноша, преодолевая трудности, становится мужественным и ответственным человеком.

---

Его молчание затягивалось, и Баторов напомнил о себе:

— Алексей Антонович…

— Хорошо, я тебя отпускаю. Но запомни, Баторов, ты служишь не в каком-нибудь сельпо… И в следующий раз, прежде чем собираться куда-то ехать, получи разрешение. Понял?

— Так точно! — восторженно закричал Баторов. — Спасибо, товарищ капитан!

В голосе Баторова было столько мальчишеской радости, что он невольно усмехнулся и подумал: «Пусть отдыхает. Управлюсь и без него».

Сидел у телефонного столика, растирая колени. Вставать не хотелось. Въедливая ноющая боль не уходила, не становилась слабее, она коренилась в самой сердцевине костей. Привязалась, проклятая! А ужин варить все-таки надо. Сказал сыну:

— Иди чисти картошку. Я ружье протру.

Лучше бы самому почистить картошку, а сыну дать ружье. Как все ребята, он любит возиться с оружием и ненавидит кухонную работу. Но пусть это ему будет наказанием. А чтобы сын понял, что это именно наказание, спросил:

— Надеюсь, не считаешь, что заслужил благодарность, болтаясь под дождем?

— Я не болтался. Я к Сашке ходил. А он живет в другом конце улицы. Надо было помочь уроки сделать.

— В школе поручение дали?

— Сашка попросил. Он мой друг.

— Друзьям помогать надо. А сам-то он что же, без подпорок не может? Лодырь, небось?

— Он болел. Две недели в школу не ходил.

Опять зазвонил телефон.

— Товарищ капитан! — голос дежурного по отделу был напряженным, от него дребезжало в трубке. — Убийство, товарищ капитан.

— Что-о!

— Убийство. Только что позвонили из поселка. Кто-то застрелил врача Минькову.

VI

Лейтенант милиции Миша Баторов после разговора с начальником вышел на середину комнаты, весело тряхнул кудрявой головой. Его распирало от радости, хотелось сейчас же сделать что-то необыкновенное, самому себе на удивление. Огляделся. Все вокруг было обычное, привычное: продолговатая комнатка с разнокалиберными стульями, полка для книг из некрашенных досок, железная кровать, застланная казенного вида одеялом, окно без штор и занавесок — отовсюду так и веет холостяцкой неуютностью. Улыбчивый взгляд Баторова ни на чем не остановился. Подмигнув самому себе, Баторов вдруг встал на руки, сделал по комнате круг, похлопывая ногами в милицейских ботинках. Для Баторова это не было подвигом, но выход распиравшему его чувству радости он дал, и к нему возвратилась способность мыслить более или менее спокойно. И оказалось, что обрадовался раньше времени. Отпуск получен — это хорошо. Но вот-вот должна позвонить Соня Дарова. Вдруг да у нее что-то изменилось. Куда потом деваться с отпуском?

Соню он почти не знает. Прошлой зимой в районном Доме культуры готовились к республиканскому смотру художественной самодеятельности. Соня — корреспондент молодежной газеты — приехала, чтобы написать о доморощенных артистах. Беседовала со многими, в том числе и с ним, — прима-гимнастом районной сцены. Тогда он плохо запомнил ее лицо. Запомнились резко очерченные губы, внимательные и, пожалуй, чуть насмешливые глаза за квадратными стеклами очков. Ее статья, напечатанная в газете, разочаровала. Все было правильно, но как-то уж очень деловито. Возможно, он был тогда и не прав. Он всегда благоговел перед людьми пишущими (сам тайком от всего света сочинял стихи), поэтому и от Сони Даровой ждал чего-то особенного…

Весной поехал в город. Управив дела, пошел побродить по улицам. В этот день на площади Революции проводили праздник книги. У длинных прилавков было тесно от народа. В отдалении, за легкими столиками сидели писатели, местные знаменитости и, мило улыбаясь направо и налево раздавали автографы. Среди писателей Баторов неожиданно увидел Соню Дарову. Она подписывала маленькую — в ладонь — тоненькую книжечку в ситцево-цветастой обложке. Баторов потолкался у прилавков и нашел эту книжечку. На ней значилось: «С. Дарова. Роса на траве». Завернул в скверик, присел на скамейку, начал читать, придирчиво ощупывая взглядом каждую строчку, будто хотел обнаружить подлог. Почему-то ожидал, что и стихи, как статья, будут суховато-деловитые, холодновато-правильные. Но вскоре забыл о придирчивости. На него пахнуло запахами хвои и набухших почек: зазвенели ручьи, пробивающие дорогу в ноздреватом мартовском снегу, зашелестели под ветром тугие колосья пшеницы. Все краски, звуки, запахи были знакомы ему с детства и никаких особых чувств не вызывали, они были как бы подернуты пеленой обыденности. Строки стихов вернули им первозданную волнующую свежесть. Прочитав книжку, он со смятением и печалью подумал: «А ты, Мишка, балбес, никогда так не напишешь».

Дождался, когда у писательских столиков народ поубавился, приблизился к Соне Даровой, молча положил перед нею книжку. Мельком взглянув на него, Соня быстро вывела кудреватую подпись, поставила дату, подтолкнула книжку розовым ногтем — берите.

— Вы меня не узнаете? — с огорчением спросил он.

Она подняла голову. Взгляд серых с голубизной глаз за стеклами очков был недоуменно-внимательный.

— Не узнаете, — чувствуя себя обиженным, сказал он и взял книжку.

— Постойте. — Она положила ручку, слегка откинулась, чтобы лучше видеть его. — Постойте, я что-то припоминаю. Пожалуйста, не подсказывайте. Вы… милиционер? Акробат?

Он кивнул.

— Вот видите! Видите! — обрадовалась она. — Я бы вас сразу узнала, если бы вы были в своей форме. В гражданском вы другой.

В нем еще звучала мелодия ее стихов, болело сердце от сознания своей творческой несостоятельности, и простые, обыкновенные слова Сони Даровой как бы сокращали расстояние между ними, расстояние, которое несколько минут назад казалось немыслимо огромным. Он почувствовал себя увереннее.

Фургоны увозили книги, пустела площадь, на ней оставались клочья оберточной бумаги, обрывки шпагата, и эта обыденность тоже помогала обрести обычное состояние духа.

Писатели сбились в кружок, о чем-то оживленно толкуя. Кто-то из них спросил:

— Сонечка, ты обедаешь с нами?

Миша не дал ей ответить, торопливо сказал:

— Я тоже иду обедать. Вас приглашаю.

Она посмотрела на писателей, на него — явно колебалась.

— Не раздумывайте, — попросил он. — Когда милиция просит, ей отказывать не полагается.

— Да? — серьезно спросила она, но тут же засмеялась, помахала рукой писателям: — Идите.

Обедали в «Селенге». Все еще немного робея, Миша вертелся на стуле, говорил много и бестолково, пока не вспомнил о книжке. Достал ее из кармана, полистал.

— Хорошая книжка.

— Да-а? — недоверчиво-ждуще и вместе с тем насмешливо спросила она.

— Да, — подтвердил он. — Хорошая. Даже не верится, что вы могли написать такое.

— Вот это комплимент! — изумилась она.

— Я читал и статью. Никакого сравнения.

— Э, с тобой, как говорится, не соскучишься. Я-то думала — поклонник, а меня заманил критик. Но сравнивать не надо, дорогой критик. — Она доверительно притронулась к его рукаву. — Журналистика и поэзия — вещи разные, часто несовместимые. Поэт в журналистике — краснодеревщик, колющий дрова.

— А мне казалось, слово, оно, тут ли, — постучал пальцем по книжке, — там ли, словом и остается. И когда его коснется талант…

— А что такое талант? — перебила она. — Можно быть талантливым журналистом, талантливым поэтом, талантливым милиционером, — еле заметно усмехнулась. — Но тем, и другим, и третьим одновременно — вряд ли.

Официантка принесла вино и закуску. Он поднял рюмку.

— За вашу книгу. За то, чтобы вы написали еще много-много.

— За это можно, — согласилась она, посмотрела на книжку. — Первая. Самой не верится. Знаешь, мне жутковато и весело. Будто на качелях. — Вдруг, кажется, застеснявшись признания, спросила: — Почему, любопытно, ты пошел в милицию?

— Из-за пуговиц. С детства люблю блестящие пуговицы.

— А мне мама с детства говорила: «Вот позову милиционера, уж он тебе задаст». — Она глянула на него, словно бы извиняясь, не всерьез, со скрытой, подразнивающей насмешливостью, — А ты действительно милиционер?

— Конечно, — с горделивостью, тоже несерьезной, ответил он. — Самый настоящий. — И без всякого перехода спросил: — Как насчет телефончика? Рабочего, а также и домашнего.

— Господи! И милиция туда же — телефончик! — В ее голосе была неподдельная досада, и она, видимо, поняла, что говорит резковато, добавила: — Если я не ошибаюсь, милиция сама прекрасно находит нужные телефоны.

— Да, только ведь я сельская милиция.

Про телефон тогда, конечно, брякнул сдуру. Разговор после этого как-то не сладился. Позднее он, однако, нашел в справочнике ее рабочий телефон, но, бывая в городе, позвонить долго не решался. Наконец-таки осмелился. Дарова ничуть не удивилась, заговорила, как с хорошим знакомым. Он попросил ее посмотреть стихи своего товарища, который-де сам показывать их стесняется. Стихи Соня прочитала и довольно жестко покритиковала, но отметила и удачные строки. Он был рад и этому. С тех пор, наезжая в город, звонил ей, заходил в редакцию, от имени безымянного стеснительного товарища показывал новые стихи. А недавно она позвонила сюда, сказала, что задумала повесть о взаимоотношении человека и природы, хочет приехать в район дней на десять-пятнадцать, надеется, что он окажет ей помощь в сборе материалов. Если такой возможности нет, она поедет в другой район. Миша закричал в трубку: