Дмитрий Смирнов - Золотая Ладья

• Название: Золотая Ладья
• Автор: Дмитрий Смирнов
• Жанр: Историческая проза

Эпоха конца владычества авар и начала походов викингов…

---

— Не балуй! — глаза Энунда полыхнули огнем. Он сгреб боярина за отворот кафтана и почти приподнял над полом. — Где она?

Тороп указал глазами наверх.

— В светлице? Веди!

Боярин, спотыкаясь и пошатываясь, двинулся к лестнице, ведущей на верхний ярус хором. У дверей светелки княжны стояли на страже двое гридней Сбыслава, вытянувшиеся по струнке при виде Торопа. Они даже не успели шевельнуть копьями, как два молниеносных удара палицы погасили их разум. Отодвинув в сторону бесчувственные тела и сняв с дверей засов, Кандих ступил внутрь. Следом зашли Энунд и Рогдай, оставив боярина под приглядом воев Прелюта.

— Любава! — позвал варн с порога.

Княжна, сидевшая на лавке у окна, встрепенулась и кинулась навстречу вошедшим.

— Кандих! — всхлипнув, девушка поспешила спрятать лицо у него на груди.

— У нас мало времени, — мрачно бросил Энунд, оглядев светлицу. — Нужно отсюда выбираться.

Кандих лишь кивнул.

— Боярина заприте здесь, — сказал он, подхватывая Любаву под руку.

Когда они вышли из дверей, то увидели, что Тороп, не сумев удержаться на ногах, опустился на колени. Энунд нагнулся над ним и заглянул в глаза. По лицу боярина ручьями катился пот.

— Питье… — прохрипел он. — Питье… Там, в долбенках… Воды!

— Какое питье? — переспросил хирдманн, бледнея от недоброго предчуствия.

— Воды, умоляю! — голова боярина ударилась об пол у самых ног Энунда.

— Да что с тобой? Говори! — сын Торна Белого вздернул его за бороду. Глаза боярина уже закатились. Губы беззвучно шевелились, выпуская лишь воздух.

— Тащите его обратно, в подклеть, — неожиданно сжалился Кандих.

Радимичи снесли Торопа с лестницы вниз, к кадкам с водой, стали поливать ему голову из ковша. Веки боярина затрепетали. Выхватив ковш, он принялся пить взахлеб, расплескивая воду. Наконец, встал на четвереньки и отполз в дальний угол, где его стошнило.

— Питье отравлено, — с усилием выдавил он. — Помираю я…

Энунд замер.

— Какое питье? — повторил он вопрос, хотя ответ на него уже знал сам.

Боярин кивнул головой в сторону двора, на котором пировали урмане.

Сын Торна Белого угрюмо оглядел своих новых товарищей.

— Уходите без меня, — сказал он. — Я должен вернуться к Братьям.

Кандих с Рогдаем переглянулись.

— Что ж, воля твоя, — промолвил варн. — Только не сболтни своим, что мы тут были.

Энунд презрительно передернул плечами и поспешил отворить дверь подклети. Беглецы, не замеченные никем, кроме едва живого Торопа, вновь спустились в подземный лаз, тогда как молодой хирдманн решительно вышел во двор. Опасаться ему было некого. Здесь он по-прежнему оставался своим и для воинов ярла, и для людей Сбыслава.

Первым, что заставило его сердце учащенно забиться, была странная тишина. Там, где еще недавно возносились славления богам и героям, звенели чарки, гремел человеческий смех и текли переливы песен — застыло ледяное молчание. Только потом до слуха Энунда докатились приглушенные стоны. Молодой хирдманн оглядел скамьи, установленные вдоль ухожей[154], на которых Братья восседали во время поминальной тризны, и ужаснулся. Волки Одина лежали вповалку — там, где их застигло смертное оцепенение. Некоторые еще шевелились. Теплящаяся в могучих телах жизнь заставляла бороться до конца, и хирдманны пытались упереться в землю мечами, перевернуться со спины на бок или приподняться на локте. Однако большинство уже не дышали, застыв с приоткрытым ртом и выпученными глазами. На висках набухли синие вены.

У сына Торна Белого подкосились колени. Никогда еще в своей жизни он не испытывал столь беспредельного страха и такого же беспредельного отчаяния. Даже мерянская трясина, сковавшая его некогда смертными объятиями, не поколебала его дух и не заставила опустить руки от безысходности. Там гибель грозила ему одному, в походах такое случалось не раз. Здесь же целый хирд, отмеченный великими победами, погибал бесславно и жалко, став жертвой простого человеческого коварства. Почему Владычица Хель решила пресечь жизненный путь столь достойных воителей? Почему боги в трудный час отвернулись от Братьев и не отвели беду? Или в том изначально состоял изощренный промысел Локи, подсунувшего хирдманнам смертоносную приманку?

Энунд вглядывался в искаженные последней судорогой лица товарищей, и душа его стонала от боли. Уже никогда не воссядут они на весла драконов, не услышат зов моря, и даже в грядущей битве Рагнарёк не встанут рядом с Одином…

Сын Торна Белого разыскал Олава и опустился возле него на колени. Ярл еще был жив. Узнав Энунда, он улыбнулся.

— Нас было всего шесть десятков, — заговорил он вдруг незнакомым голосом, столь мало похожим на его обычную речь, — хирдманнов конунга Трюггви Охотника. Мы сцепились с братьями Сигурдом Скалозубом и Бьярки Лютым на берегу озера Больмен в Смоланде из-за давней распри. Парней у них было почти полтораста, и все законченные головорезы из данов и гетов. У нас не было ни одного шанса победить, но мы не отступили и рубились до конца. Даже когда Охотнику раскроили голову, выпустив мозги на песок, никому не пришла мысль сдаться. Тогда я был еще моложе тебя и мало чего успел повидать на свете. Но я понимал, что настало время уйти…

Олав поперхнулся и забился в сухом кашле. Однако ярл сумел пересилить себя и продолжал:

— Товарищи мои пали один за другим — кто от меча, кто от топора, кто от палицы или копья. Я глазом не успел моргнуть, как вокруг оказалась пустота. Ноги разъезжались на кровавой земле, а передо мной скалили зубы и смеялись в лицо даны. Они кричали мне, чтобы я сдавался. Не знаю, что на меня нашло, но я дрался безумно, как медведь. Или как волк, затравленный псами. Многим выпустил потроха и разломал кости, многих положил к своим ногам. Я был один, их много. Но они боялись меня. Перестали подходить близко и все целили копьями, метали топоры. Тело покрыли раны, только я их не чуствовал. Кидался на них и рубил мечом, бил щитом. Бьярки спрятался за спины своих людей. Все кричал, чтобы я сдался. И те, другие, кого я сек, тоже кричали, чтобы я сдался. Потом мне прокололи плечо до самой кости и я выронил меч — рука повисла, как плеть. Я бросил щит и подобрал топор — рубил левой, пока и ее не сломали дубиной. Они думали, что мне конец, но я продолжал драться. Я бил их головой, кусал зубами. Потом вдруг все закончилось. Хирдманны Сигурда и Бьярки расступились и дали мне уйти. Они не добили меня и не преследовали. Видно, поняли, что меня нельзя сломить…

Медвежья Лапа посмотрел в глаза Энунда затуманенным взглядом.

— Я никогда не отступал, парень. Потому, наверно, свободные люди фьордов всегда стремились попасть в мою дружину с того дня, как я стал ярлом. За моими плечами всегда была удача, и я выживал там, где выжить было невозможно для смертного. Но сейчас все пошло не так. Значит, моя звезда себя исчерпала…

Говорить Олаву становилось все труднее.

— Когда-нибудь и ты станешь большим ярлом или конунгом. Ты завоюешь настоящую славу среди Свободных. Только помни и никогда не забывай, парень, что ярл в ответе за тех людей, которых он за собой ведет. Затевая рисковое предприятие, всегда думай о том, чем оно может для них обернуться…

— Я отплачу за тебя и моих Братьев Сбыславу, — пообещал Энунд, сжимая холодеющую ручищу Олава. — Князь кривичей ответит передо мной и богами за свое предательство.

— Ты так ничего и не понял, — качнул головой ярл. Глаза его почти померкли. — Сбыслав был всего лишь орудием в руках богов. Я совершил ошибку с самого начала, и был наказан за нее небесами.

— О какой ошибке ты говоришь? — удивился сын Торна Белого.

— Мы не должны были поднимать меча против словенских родов. У нас общая кровь, и наши боги, пусть и называемые разными именами — суть одно. У нас один дух… Если тебе удастся выбраться отсюда и вернуться на родину — расскажи людям фьордов об этом походе, чтобы память о нем сохранилась для блага наших потомков. Пусть никогда не затевают войны со словенскими племенами, не разоряют их край. Взор наш должен быть обращен на Запад. Именно там лежат земли, которые должны стать добычей отважных сердцем воинов. Именно там живут люди, отказавшиеся от веры своих отцов, на головы которых должен пасть гнев сынов Одина. Несущие яд лживых речей, они сеют ненависть между братьями, развращают сердца сомнениями и превращают вольных людей в бесправных рабов. Грядет время, когда свое коварство им придется искупить кровью, напившись ей досыта…

Веки Олава Медвежьей Лапы сомкнулись.

— Пусть люди узнают то, что видели твои глаза, — были его последние слова, после которых тело ярла стало твердым и неподвижным, как кусок гранитного валуна.

Энунд выпустил руку Олава, утяжелившуюся в несколько раз. Дух неустрашимого воителя покинул тело. Поднявшись на ноги, Раздвоенная Секира начал обходить окоченевших товарищей. Возле Хумли Скалы он остановился. Грудь хирдманна вздымалась от дыхания, словно морской вал, рот с шумом выдыхал воздух.