Юлия Мамочева - Душой наизнанку

• Название: Душой наизнанку
• Автор: Юлия Мамочева
• Издательство: Геликон Плюс
• Жанр: Поэзия
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-93682-892-8

Это третья книга эксцентричного и самобытного поэта-вундеркинда Юлии Мамочевой. В свои девятнадцать «девочка из Питера», покорившая Москву, является автором не только многочисленных стихов и поэм, но и переводов поэтических произведений классиков мировой литературы, выполненных с четырех европейских языков: английского, немецкого, испанского и португальского.

В настоящий момент Юлия Мамочева учится на втором курсе факультета международной журналистики МГИМО, поступив в один из самых выдающихся вузов страны во многом благодаря званию призера программы «Умницы и умники». В октябре 2012 года она стала обладателем престижной Бунинской премии в номинации «Открытие года».

---

Краткая хронология французской поэзии

Вийон! Вы, висельник весёлый,
всевластно взъели явь властей.
Остряк Рабле, безрубло-голый,
пообнищали-с до костей
Перед лицом планеты всей.
Считая тело — лучшей школой,
Театром храм назвали сей.

Творцы! Поэты — всяким фибром!..
Столетья шли, прощаясь хмуро.
Взрастает новая фигура
На фебосклоне стихогиблом.
Верлен лавирует верлибром
В волнах вербального велюра.
Рембо ребячески мембрану
морали рвёт, мордуя мир.
Аполлинер, не ставя точек,
Шелка французских оболочек
Грызёт до ран, до вечных дыр.

Северностоличное

Петербург причастился мной, пренебрёг другими;
Утонул в его гаме я: небо пошло кругами.
Ты, столица с лицом врагини, с нутром берегини,
Вкруг меня развернулась причудливым оригами
И, прищурившись, пахнешь годами, какие погибли,
Каждой нотой в моём отцветающем детском гимне:
Пахнешь манной пургою и мамиными пирогами.

Пахнешь кашей детсадовской, пахнешь кошкой
                    дворовой —
Столь же дымчатой, сколь и твои-то, столицыны, очи.
Дышишь в уши мне хором оравы задорно-здоровой,
Как веслом, ностальгиею — мысли, как волны,
                     ворочая,

Ведь вторая семья называлась нашей оравой!
…Мы, ребята, рассеянны, чёртовы семена:
По Руси ребятня, как простуда, разнесена.
Я и сам-то теперь — в белокаменной, в златоглавой.

Приезжаю — как рану, прошлое вскрыть захотев:
Звёзды (те, что на пиках Кремлёвских) —
               сменить на треф,
На хохочущий крест якорей-то — реки да моря…
Приезжаю, верный привычке: отбывшее отымев,
Мы назад повернуть хоть однажды у времени
                    молим.

Только страшно, Петрополь, страшно дышать тобой!..
Ты, конечно, не дым. Ты, приятель, потяжелее…
Я приехал, пожаловал гостем — теперь жалею:
Мне гостить у тебя — это, знаешь, тупая боль.

Как гостить, если ты, Петербург, — мне гранитные
                       кости?
Если ты — мои жилы, служившие, точно часы,
Так исправно, что — стыдно и тошно?.. О судьи,
                      бросьте:
Питер — стан мой и стон мой. Я его… я его сын.

Вновь подстреленный — маюсь, да с миной побитой
                      псины:
Ловит ранушка ртом губастым родимый воздух…
Зажимаю ладонью — но сволочь глубже трясины,
Знай гудит, выпуская наружу остатки силы,
Дарит городу их. А над ним — небо синее,
в звёздах…

Неба взор, как у бабушки ласковой, тёмно-ясен:
Им глядят только сны да портреты пятидесятых…
Отрываюсь от Родины — мыслями, мастью, с мясом —
И блуждать улетаю осенним листиком ясеневым,
Словно страстные письма, не помнящие адресатов.

Пах насквозь продырявлен, а город… он пахнет,
пухнет,
Перенаселён
силуэтами
воспоминаний,
Полутёмными пятнами — каждое путник, путник…
Им забытое детство было заботливой няней.

С завывающим пахом, разинутым нараспашку,
Уезжаю. Сколько ещё будет дурню — дыр?
…Слёзно Питер уткнулся носом в мои следы,
Словно прежде, когда-то… в отцовскую я — рубашку.

Истине

Голос спит в моей груди — тихо;
Просыпаться голосу — не с кем:
Истина погибла от тифа;
Прочее не кажется веским.

То, что в сердце жило отрадой, —
Там во склепе тлеет бумажном…
Истина скончалась от рака;
Прочее не кажется важным.

Прочее не кажется вечным,
Прочее не кажется прочным.
Спит мой голос тихо, как вечер —
Теменью вдоль сельских обочин.

Спит мой глас и через сон помнит
Милую, родную, но — ту ли?
…Полегла на бранном ты поле,
Пала от предательской пули.

Полегла, святая отрада!
Сгинула, отрадная святость…
О, моя единая правда,
Для чего ты от меня спряталась?

Без тебя — трясинушка манит,
Свет и тьма не знают раздела…
Голос мой во сне обнимает
Милое холодное тело.

Там, в груди, во склепе бумажном,
Вы вдвоём. Он спит, ты — почила.
Отчего ж до сей поры
я — жива?

…Я умею верить в Однажды;
Думается, в этом причина.

С Верою недужим мы тяжко,
А без Веры — неизлечимо.
Знаю — силы нет обмануться!
Вы в груди — и мартовский лес в ней.
Будет Пасха — из земли куцей
Вырвутся свободные песни.

Голос мой захочет проснуться;
Только ты — воскресни,
Воскресни.

«Я гадала полдня на Беляево…»

Я гадала полдня на Беляево:
То ли мир — меня, то ли я — его.

Резвилась радость адово,
Коса кромсала камень.
Мороз меня обгладывал
Собачьими клыками.

Белым-бело, Беляево
Зевало, завывая…
Любовь моя объявлена,
Как Третья мировая.

Пургою мёл перловою
С молельным умилением
В меня, темноголовую,
Безудержный миллениум.

И коже было холодно,
Душе — тепло, что в храме:
Душа любовью холена,
Пришедшей к ней с дарами.

Метелью, снежно брезжащей,
Москву тоска хоронит…
Душа — в бомбоубежище:
Её война не тронет.

Единица

Ничьею напраслиной мир не мерь:
Ты Богом обласкан — ему и верь.
Расхожие фразы — всеядным хлеб:
Живи, не измазан в хуле и хвале.

Блаженнее голод, чем вкус дерьма;
Блаженнее холод, чем адская жарь.
Обиженный город, где только дома, —
Без неба его не жаль.

Себя ты, как нытики, не лелей:
Где желчь самокритики — там елей.
Теснить и тесниться — удел нулей,
А ты — единица. Ведь так — милей?

Авель

Брела по земле я с Авелем,
Был песнею полон рот.
Но друга схватили Те Самые
И грудью — на эшафот.

Клинок к кадыку приставили
И выплюнули от щедрот
Ему — обо мне: «В бесславии
Помри, или пусть поёт!..»

Но тщетно руками потными
Мусолили честь палачи:
Невинные ни оробелыми
Не воют, ни обречёнными:

Шептал мне Авель: «Не пой ты им…»
Очами кричал: «Молчи!»
Уста его были белыми,
Глаза его были чёрными.

Под взором, под небом — сутулая,
Для светлых лелеянный гимн
Сглотнула я, трудно сглотнула я,
Чтоб он не достался другим.

И комом та песня — не песнею —
Застряла в горле моём:
Казнили Авеля бестии,
Сквозь брань хохоча втроём.

Один, что назвался Каином,
Мне кинул, травинку жуя:
«Достойна рукоплескания
Великая стойкость твоя».

И прыснул глазами карими,
Безжалостный, как Судия.

…Сутулой трое оставили
Лишь небо, что зрит в упор.
Брожу я под ним без Авеля,
Одна брожу — до сих пор.

Тугой немотою мой вздыблен путь:
Ест горло проглоченный гимн…

Как хочется песню выплюнуть! —
Но нет: не идёт к другим.

Диалог после поэтического вечера

Посвящается Анне Дворжецкой

— Девушка, здравствуйте! Знаете, вы прекрасны!
Вот что скажу я вам просто и без прикрас.
Только нарциссы и пресные… педерасты
Пренебрегли бы морями солёных глаз!
Видите ль, дева, хоть я не безгрешный пастор,
В Господа верую: выдумал Бог контрасты
Только как повод тухлому миру — вас
Звонко представить, а после — противопоставить.
В голосе вашем — всевластная сласть, уста ведь…
— Сударь, вы льстите.
— Вернее — попался в сети!
— Сударь, окститесь. Сударь, не окосейте!
— Дева! Ваш голос — созвездий иконостас!
Искры таланта — суть всякой из ваших песен…

…Влажен издышанный воздух. Глаза сухи.
Зал — словно сад, над которым закат погас;
Сад, замолчавший кустом опустевших кресел…
— Сударь, простите. Так вам по душе — стихи?
Петь — я не пела. Читала.
— Вопрос прелестен!
Только…
— Не слушали?
— Слушал!
— Да слышать — глухи.
— Девушка, что вы!.. Однако в повторный раз
Мне повторите вы стихосплетенье фраз!

…Зрительный зал опустел, а закат погас.
Девушка снова читала, читала долго,
Словно на сцене, словно на Сцене Сцен.
Голос её разливался, шальной, как Волга,
Силой беря Вселенную под прицел.

Кончен концерт; стих пролился лавиной по воле.
Хлынул, как ветер, — для неба и лишь для него.

Не было зрителей.
Не было.
Только Двое:
Бог и Поэт отвечали за Рождество.

Письмо к Богу