Ежи Зюлковский - Группа «Михал» радирует

• Название: Группа «Михал» радирует
• Автор: Ежи Зюлковский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1976

Документальная повесть «Группа «Михал» радирует» рассказывает о событиях, происходивших на территории оккупированной немцами Польши в период с июля 1941 года по июнь 1942-го. Она знакомит читателей с еще одной страницей славной летописи великой освободительной войны против фашизма. Автор был заместителем командира группы «Михал».

---

Увы, радости полетов длились недолго. После прохождения курса планеризма все мы были направлены в Ружаны на трехмесячные пехотные курсы. Здесь из нас, штатских увальней, предполагалось сделать браво козыряющих и лихо щелкающих каблуками подтянутых строевиков.

Наш отделенный командир сержант Баста родом из-под Кракова знал свое дело и умел допечь подчиненных. Взялся он за нас довольно энергично. Для начала построил всех по ранжиру, указал каждому его койку и тумбочку, а затем несколько часов кряду муштровал, обучая заправлять койки, укладывать обмундирование «в конверт» и устанавливать сапоги по стойке «смирно». А дабы нам не наскучило монотонное повторение одних и тех же упражнений, разнообразил их другими: «Под кровать ложись!», «По казарме вприсядку, марш!» и т. д.

С первого взгляда Басте «не показался» мой сосед и товарищ Юрек Маринж. Обладая мягким характером и философским складом ума, Юрек не был убежден в необходимости идеально расправлять простыню на койке с помощью табуретки, а поскольку еще и талантом в этой области не блистал, сержант при виде его койки нередко впадал в бешенство. Он назначал Юрека на самые тяжелые и неприятные работы, раскидывал его постель, выбрасывал содержимое из тумбочки, допекал где и как только мог. Тайком я стал помогать Юреку в заправке непокладистого ложа, но Баста прихватил меня как-то на месте преступления, и с этих пор жизнь наша в отделении стала тяжкой. Так продолжалось до первых учебных стрельб.

Торжественность, с какой обставлялся первый выход на стрельбище, и присутствие давно не виденного нами командира роты свидетельствовали о том, что за всем этим что-то кроется. И действительно, позже мы узнали, что на этих пехотных курсах существует традиция выдвигать по службе и награждать командиров отделений и рот за лучшие показатели в стрельбе подчиненных им солдат.

Результаты стрельбы явились для Басты полной неожиданностью. Наша «парочка», подвергавшаяся гонениям и муштре как материал, малопригодный для военной службы, выбила одни десятки, его же любимцы, лихо щелкавшие каблуками и заправляющие по струнке койки, сплоховали.

Со стрельбища по ритуалу мы с Юреком возвращались в первой шеренге. По месту в строю возвращающегося подразделения можно было сразу определить, кто как стрелял. Во главе отделения шествовали подхоронжие с отличными оценками, за ними — с хорошими, с удовлетворительными несли масленки, ветошь, документацию, а с неудовлетворительными сгибались под тяжестью дощатых щитов, ящиков с патронами, столов, скамеек и т. п. По возвращении в казармы получившие неудовлетворительные оценки попали под «особую опеку» отделенного. Они назначались на самые трудные и особо нелюбимые работы: мыть полы, подметать казармы, чистить умывальники и уборные. Зато отношение к нам Баста изменил в корне. Он делал вид, что не замечает не слишком опрятной койки Юрека или неровно поставленных сапог. По-прежнему не делал он нам исключения лишь при самом тяжком преступлении, каковым почитался мусор в казарме. Заметив на полу окурок, Баста багровел, обращал на нас грозный взор и хриплым голосом ревел:

— Тревога-а-а!

По этому сигналу надлежало мгновенно уложить вещмешок, скатать в скатку одеяло, надеть шинель и фуражку, застегнуть ремень с саперной лопаткой и подсумками, разобрать винтовки и встать в строй. Затем следовали несколько приседаний и команда: «Разойдись, приготовиться к отбою». Когда мы оставались уже в одном белье, снова звучала резкая команда: «В две шеренги становись!» Четыре человека выделялись к одеялу, остальные — приседать. Далее следовала церемония водружения окурка на одеяло, а потом прыжками вприсядку все отделение препровождало «пожароопасный предмет» на помойку. Минуту спустя снова тревога и выход на плац. И вот уж тут-то Баста выдавал нам концерт: «Бегом марш!», «Ложись!», «Встать!», «Бегом марш!», «Становись!» и т. д. Через час, когда, задыхаясь, мы из последних сил едва волочили ноги, он возвращал отделение в казарму. Так в нас вколачивалась любовь к порядку и дисциплине.

Но подлинного Басту, настоящего солдата и командира, мы узнали несколько позже, во время тактических учений. Несмотря на застарелую рану в ноге, этот немолодой уже человек никогда не использовал преимуществ своего командирского положения. Вместе с нами он бегал, показывал, как нужно ползать по-пластунски, находить укрытие, как ложиться, окапываться, идти в атаку. После занятий, как и мы, он возвращался запыленный, усталый, страдая от боли в ноге, но довольный, что чему-то нас научил.

Окончание общевойсковых курсов завершилось торжественно — парадом, наградами и речами. Всем предоставлен был краткосрочный отпуск, после которого мы опять явились в свою школу.

Авиационно-техническая школа подхоронжих размещалась на площади Унии Любельской. Под школу переоборудовали бывшие цехи авиационного завода, разместив в них мастерские и лаборатории, а в административных корпусах — аудитории, кафедры и спальные помещения. Уровень обучения был высоким. Во всяком случае, так оценивала его техническая печать того времени, подчеркивая удачное сочетание теоретического курса с практическими занятиями. Преподавали нам известные авиаконструкторы и инженеры авиационных заводов.

Весь учебный день до отказа был заполнен занятиями. В шесть утра — подъем, физзарядка, фехтование, уборка помещения и завтрак. После завтрака восемь часов лекций, потом обед и короткий отдых. После обеда ни одной свободной минуты: летом — два часа занятий легкой атлетикой, спортивные игры: баскетбол, волейбол, зимой — гимнастические снаряды, бокс, игры в зале. После ужина обязательная самоподготовка. В десять часов отбой, но не для всех: неуспевающие до поздней ночи занимались самоподготовкой.

Все мы, за исключением Юрека Маринжа, его двоюродного брата Карнковского и сына врача из Малкина Сербея, происходили из семей малосостоятельных и в армию пошли в основном с целью бесплатно завершить образование. Учились охотно, жадно, самозабвенно. Большинство из нас, воспитанные на поэзии Мицкевича и Словацкого, имели весьма смутное представление о социальных проблемах и политических течениях того времени. Наша авиационная школа, провозглашавшая принцип: армия вне политики, такого рода знаний не углубляла. Другой, пусть менее существенной причиной нашего политического невежества была тупая воинская муштра, поглощавшая все наши физические и духовные силы. Бесконечные построения, незаслуженные взыскания, унижающие человеческое достоинство: «Ложись!», «Встать!», «Бегом!», «Под кровать ложись!», даже нам представлялись анахронизмом и являлись порой причиной конфликтов и различных столкновений.

…После месяца тяжелой экзаменационной сессии все рады были получить наконец долгожданное увольнение и хоть ненадолго забыть об уравнениях, строении атома, энтальпиях и прочих достижениях XX века. Как назло, в этот день дежурил особенно нелюбимый и крайне ограниченный начальник первого курса. В часы, предназначенные для подготовки к увольнению, он устроил чистку оружия и продержал нас три часа. Наконец он разрешил нам переодеваться, но, как оказалось, для того лишь, чтобы тут же заметить, что сапоги у нас плохо вычищены, и потому в город никто не пойдет. Однако и этого ему показалось мало. Построив нас на плацу и приказав отрабатывать приемы штыкового боя, он нашел, что мы «сонные тетери» и нас надо расшевелить. И тут началось: «Ложись!», «Встать!», «Бегом марш!», «Ложись!», «По-пластунски в казарму марш!» и т. д. После такой разминки не могло быть и речи о веселье. А тут же следует его команда: «Запевай!» Все мы знали, что он терпеть не может песни «Ходил я по полю…», и, разумеется, запели именно ее.

Подпоручник гаркнул: «Отставить!», прогнал нас бегом вокруг плаца и снова скомандовал:

— Запевай!

Во все глотки мы грянули: «Ходил я по полю…».

— Отставить! Запевай другую!

Мы опять: «Ходил я по полю…»

— Отставить! — взбешенный воспитатель без передышки сыплет команды: «Ложись! Встать! Бегом марш!» И еще одна попытка сломить нас:

— Запевай другую!

Мы не поддались и громче прежнего гаркнули «Ходил я по полю…».

— Ах так? Бунтовать! Бегом марш!

Действительно взбунтовавшись, с криком «ура!», заглушающим его команды, мы помчались вперед через спортивный городок, через все мокотовское летное поле и остановились только на проспекте Жвирки и Вигуры возле здания штаба морского флота.

Через четверть часа прибежал, запыхавшись, и наш мучитель.

— Вы слышали мою команду «стой»?! Я вас научу! В две шеренги становись! Бегом марш!

Громовое «ура» снова заглушило его последующие команды. Мы припустили обратно на территорию казарм, зная, что ему нас не догнать.

Минут через двадцать он наконец появился и решил, что проще справиться с нами в казарме. Начались построения то с полной выкладкой и вещмешками, то в одном белье. В заключение, чтобы окончательно нас доконать, раздалось ненавистное: