Даниель Циммерман - Александр Дюма Великий. Книга 1

• Название: Александр Дюма Великий. Книга 1
• Автор: Даниель Циммерман
• Издательство: ТЕРРА; Физкультура и спорт
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1996
• ISBN: 5-300-00857-5

Подробная биография — настоящий путеводитель по творчеству Александра Дюма-старшего (1802–1870) — принадлежит перу известного современного романиста, лауреата многочисленных литературных премий Даниеля Циммермана.

---

Весьма серьезное происшествие на какой-то момент нарушает новое восхождение Александра к успеху. В высшей степени современные хищнические методы Жирардена вступают в противоречие с кодексом чести журналистов старой школы, наблюдающих внезапный отток своих подписчиков и снижение розничной продажи своих газет. «Le National» Карреля — не последняя, кто упрекнет в этом «La Presse». За сим последует дуэль на пистолетах. Жирарден ранен, Каррель — смертельно. До конца верный своим убеждениям, он наотрез откажется от священника и потребует гражданских похорон. Огромная толпа идет за его гробом. Александр — с низко опущенной головой. Как совместить проявление солидарности с главой умеренных республиканцев и сохранение своего места критика в «La Presse»? Со смертью в душе он умокнул перо в чернильницу и сочинил свой следующий фельетон, и тот, у кого всегда чистая совесть, подсказал ему первые слова.

Ида царит хозяйкой на улице Блё. Конечно, она — собственница и ревнивица, мучает Александра, чтобы он устроил ей ангажемент в Комеди-Франсез, но зато она взяла на себя заботу о двоих детях и умеет принимать гостей. Среди последних постоянно бывает Жерар де Нерваль, которому Александр присвоил прекрасное звание «человек сказок». Скорее всего своими странными историями Нерваль привлек к себе маленькую Мари, девочку, не слишком избалованную от природы; не зная никаких близких, кроме кормилиц, она сразу же привязалась к толстой Иде с ее внешностью доброй матушки. Зато с младшим Дюма, упрямым, золотушным, у нее отношения самые скверные. Чтобы утешить сына, Александр страшно его балует и тайком удирает повидаться с Виржинией Бурбье, возвратившейся из Санкт-Петербурга. Снова изнуряющие сцены с Идой и посланный в утешение Александру 18 сентября карцер на две недели, за то, что он постоянно пропускал дежурства в гвардии.

В тюрьме он начинает писать «Мои невзгоды в Национальной гвардии». Страшно смешно он рассказывает о всех своих расходах на различные виды гвардейской формы — конника, простого артиллериста, капитана, лейтенанта. Попутно отдает дань уважения Бастиду и Кавеньяку, принявшим его в четвертой батарее, «как братья; поэтому и к ним сохранил я братскую привязанность», как бы в уплату за свое отступничество от республиканцев. Июньские мятежи 1832 года он представляет здесь в версии, более соответствующей действительности. Приступы послехолерных осложнений, мучительная лихорадка, остаются и страшный голод, и то самое рыбное блюдо матлот, гремят выстрелы, будучи офицером, он спешит в свой корпус, в него стреляет Грий де Бёзлен, он укрывается в театре «Порт Сен-Мартен», «десять минут спустя я вышел через черный ход и отправился к г-ну Лаффиту».

Параллельно он продолжает выяснять отношения со своими собратьями критиками. «Один, скорее продажный, чем злобный, взял за правило не испытывать ни дружбы, ни ненависти; его хвалы и поношения тщательно пронумерованы: на всех висят этикетки», это про Шарля Мориса. «Другой, напротив, скорее злобный, чем продажный: он желчен по причине озлобленной немощи, экстравертного гнева, прогорклой ненависти; он хотел быть литератором, но смог стать лишь бумагомарателем», здесь мы узнаем Гюстава Планша. «Третий не продажен и не зол, он капризен, и не спонтанно, не будем заблуждаться на этот счет, а по расчету. <…> Лишенный истинного воображения, он придумал себе формальное; видя, что мысль от него ускользает, он поспешает за ней со стилем», и тут, вне всякого сомнения, речь идет о Жюле Жанене.

Весьма приятная тюрьма, на самом деле комната вполне комфортабельная, защищающая от всех докучных, от любителей автографов, авторов в поисках издателей и соавторов. Дверь открывается лишь для тех, которых «рад принять». «И еще время от времени для ангела, который является, вопреки страже и решеткам, освещая вашу тюрьму небесным светом любви». По идее речь должна бы идти о Добром Ангеле с тяжеловесным полетом — Иде. Рассудку вопреки мы можем предположить и другую кандидатуру — Виржинию Бурбье. Однако возможно, что они являлись просто по очереди. Среди других визитеров, принимаемых с радостью, Нерваль, тогда безумно влюбленный на расстоянии в Женни Колон, «насмешницу с прекрасными зубами, певицу с хрустальным голосом, художницу с золотыми волосами», большую приятельницу Александра, которая «никогда не была для меня никем иным, кроме как приятельницей»[173]. Александр и Нерваль работают вместе над либретто оперы «Пикилло» на музыку Ипполита Монпу и с главной партией для Женни Колон, отличный путь для Нерваля к ее сердцу. «За эти пятнадцать дней тюрьмы, где мы сидели взаперти по пять-шесть часов наедине друг с другом, я сумел по достоинству оценить чарующую природу Жерара и поразительную легкость Монпу.

Жерар начал с того, что принес мне некий сюжет из индийского театра, стало быть, совершенно не приемлемый для нашей сцены, с которой он никак не связан ни по сути, ни по форме. <…> Я попытался материализовать эту поэзию, неуловимую, как воздух, затем я перенес персонажей из Индии в Испанию. Забрав из рук Жерара все, что касалось прозы, я оставил ему только область поэтического», весьма разумное распределение обязанностей. Выйдя из тюрьмы, Александр с радостью отрекомендовывает Жерара Женни: «Подумайте только, ведь не каждый день у ваших ног увидите вы поэта, который на пяти языках — греческом, латыни, немецком, арабском и персидском — сможет сказать: «Я вас люблю», и который никогда не осмелится сказать вам это по-французски». Но Женни не оказалась полиглоткой, и Жерар навсегда остался при ней «в роли любовника-созерцателя». «Пикилло» сыграют в следующем году, опера будет иметь «очень средний успех», и Жерар вскоре растратит на цветы для Женни всю свою долю авторских прав.

«Г-н Дюма судит о равных себе, но ими не судим. Это громкое имя звучит сегодня в театриках, где играют водевили, тогда как прежде заставляло содрогаться от аплодисментов самые большие парижские сцены. Г-н Дюма как будто стремится к тому же, что и г-н Скриб; он больше не пишет драм, а только водевили, либретто комических опер, переделки других пьес»[174]. Это отрывок из «Писем о французских писателях» малыша Жюля Леконта, он же граф Ван Анжельгом, заочно осужденный за мошенничество, сбежавший в Брюссель, где теперь выдает себя за большого сатирического поэта Огюста Барбье, «Ямбы» которого читает наизусть любому встречному грамотному английскому туристу, когда хочет его соблазнить. Опубликованные в Бельгии, письма эти переизданы в Париже в «Le Cabinet de lecture», где редактор — Балатье. Волнения среди затронутых в «Письмах» писателей. Алфонс Карр посылает к Балатье своих секундантов. Добродушный вопреки всему Роже де Бовуар откликается репликой в том же «Cabinet de lecture»: «Граф Жюль Ван Анжельгом написал такого рода памфлет против всей литературы, что следует задать себе вопрос, не являются ли случайно все литераторы Парижа его кредиторами <…>. Он пачкает Александра Дюма, который оплачивал ему месяцы его путешествий и не раз закрывал глаза на исчезновение принадлежавших ему сапог, которые юный Ван Анжельгом носил из уважения к автору «Антони»[175]. Александр до ответа ему не снизошел. Он работает не покладая рук. В 1837 году у него в работе два романа и трагедия.

Калигула дал своей лошади звание консула. В цирке Лорана Франкони имеется ученая лошадь по имени Адольф. Анисе Буржуа предлагает Александру написать «Калигулу»[176], где главным персонажем был бы Адольф. Мысль интересная, и не исключено, что религиозностью своей понравится Папе. Но через десять дней Адольф ломает ногу, его пристреливают, и мысль повисает в воздухе. Между делом Александр приходит к выводу, что для цирка ему следует написать не буффонаду, а большую трагедию, о которой он мечтает со времен Италии, которая сделает из него классика романтизма и в перспективе сможет развязать новое сражение за «Генриха III». Анисе Буржуа уклоняется, и его можно понять: Александр решил, что пьеса должна быть в стихах. Но в конце концов они получились не такими уж плохими, возможно, Нерваль оказал ему ту же услугу, что некогда Гюго и Виньи для «Христины»?

Износившийся автор снова почуял попутный ветер в парусах. Комеди-Франсез спрашивает, на каких условиях согласен он вернуться в отчий дом. «Пять тысяч франков вознаграждения и ангажемент для актрисы, в которой я заинтересован». Увы, речь идет не о Виржинии, вернувшейся в Санкт-Петербург, а о пузатенькой Иде, которая получает роль в амплуа героини лишь на шесть месяцев: хитрецы из Комеди-Франсез тоже не лыком шиты. Фердинанд возвращается из Германии влюбленным. Порою государственные интересы не вступают в противоречие с чувствами, ибо Елена Мекленбургская-Шверинская хороша собой, образована и очень любит Гюго. Единственная загвоздка в том, что она протестантка. Либерала Фердинанда это не смущает: свадьба будет отпразднована по обряду двух религий. В Палате пэров это вызовет парламентский запрос с позиций католицизма от Дрё-Брезе. Фердинанд с самой любезной из своих улыбок ответит на это, что свобода вероисповедания гарантирована Хартией, и что он не видит причин, по которым должен быть исключенным из завоеванных прав; этот молодой человек становится от часа к часу все более интересным. Церемония назначена на 30 мая. Александр, разумеется, приглашен. В качестве свадебного подарка Фердинанд дарит ему орден Почетного легиона, а Гюго получит в легионе офицерский чин. По поводу Гюго Фердинанд специально консультировался с Александром: что ему подарить в благодарность за сборник стихов, который тот только что послал будущей герцогине Орлеанской, табакерку или перстень с брильянтами? Александр ласково качает головой: «Так поступил бы любой другой принц и сам монсеньор герцог Орлеанский, но мой герцог Орлеанский — не такой, как все, он — единственный».