Доминик Бартелеми - Рыцарство от древней Германии до Франции XII века

• Название: Рыцарство от древней Германии до Франции XII века
• Автор: Доминик Бартелеми
• Издательство: Евразия
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91852-022-2

Эта книга является итоговым трудом ученого с мировым именем, ведущего французского медиевиста, профессора средневековой истории в университете Сорбонна. руководителя исследований в Практической школе высших наук, известного своими научными разработками в области исторической антропологии. Предпринятые им изыскания позволили по-новому взглянуть на механизмы, управляющие средневековым обществом, выделить его специфические черты, ускользавшие от внимания историков, занимавшихся этой проблематикой ранее. Не случайно во французской прессе результаты исследований Доминика Бартелеми сравниваются с прорывом, совершенным к середине XX века Марком Блоком. Книга о рыцарстве Доминика Бартелеми мало похожа на традиционные исследования этого феномена средневековой Европы и охватывает период, далеко выходящий за рамки возникновения и дальнейшего существования рыцарского сословия. Французский историк рассматривает рыцарство не только как специфическую военную касту, появившуюся в условиях политических изменений в X-XI веках, но как явление культуры, оказавшее определяющее воздействие на становление цивилизации западноевропейского средневековья. Доминик Бартелеми полагает, что рыцарство было своего рода «столпом» средневекового общества, впитав в себя основные ценности и установки той эпохи. На базе аутентичных источников он подвергает всестороннему анализу разные стороны жизни этого сословия. Ученый обращает внимание как на культурные завоевания рыцарства, так и на безнравственные и безобразные стороны его жизни: среди которых настроенность на военные конфликты, или презрение к труду. Особое место в книге занимает глава о так называемой «рыцарственной» культуре и литературе, ставшими своего рода мостом к литературе Нового времени. Книга будет хорошим подарком для всех изучающих французскую историю и литературу, а также для всех интересующихся рыцарями и рыцарством как культурным феноменом.

---

После этого заключения мира уже не избежать, чему способствует и римский папа — родственник Жирара[233], взгляды которого отчасти макиавеллиевские: не он ли нашептывает герою, что нужно «поступать так, чтобы те, кто нас ненавидит, более всего ошибались»?{911} Не имея более прямых наследников, Жирар идет по стопам Геральда Орильякского: он отдает свое добро Церкви, чтобы основать не менее тринадцати аббатств (в том числе Везле). И если остаток он оставляет кузену Фуку, миру это отнюдь не грозит, поскольку Фук всегда был скорее «голубем» и будет, как нам сообщают заранее, справедлив по отношению к бедным ив то же время щедр к рыцарям и послушен королю{912} — которому сам Жирар приносит торжественный оммаж. И поэтому папа произносит проповедь, направленную против такого бича, каким является война: она сжигает церкви, приносит страдания народу, губит «цвет христианства», то есть рыцарей. Пора каждому отрешиться от гордыни и жестокости, чтобы помыслить о спасении души.

Однако некоторые считают этого папу «подлым проповедником» — это те, кто заложил владения. Что станется с бедным рыцарством без войны? Может ли оно жить только за счет охоты в окрестностях? Не вернется ли деморализующая ситуация из начала поэмы, когда «храбрец стоит не более, чем трус»{913}?

К чести автора «Песни о Жираре», он задумывается об этом — хоть и поздновато, после 9480 стихов. Фук призывает графов, главных держателей и богатых баронов заботиться о содержании бедных рыцарей, быть щедрыми. Будет сделано то же самое, что сделал герцог Нормандский Генрих Боклерк в 1133 г., то есть составят «список» тех, кто призван в ост для защиты страны: в войско отправятся бедные вассалы, а остальные, богатые, окажут им финансовую поддержку{914}. В следующей строфе оговаривается, что отъезжающим понадобятся добрые кони, ведь дело придется иметь с сарацинами. Но, похоже, об этом забыли, едва кончилась строфа, поскольку вскоре речь пойдет уже не о четком делении на отъезжающих и помогающих, а обо всех «расточительных и отважных юношах, всегда готовых в набег»; в набеге они рискнут жизнью и испытают свою доблесть{915}. В остальном рыцари будут ездить на охоту, по видимости не утрачивая своего места в обществе.

Что касается четырех сыновей Фука, то им не понадобится, в отличие от него, готовиться к междоусобной войне. Никакому злобному сенешалю незачем будет их убивать, поскольку их жизнь будет состоять из церемоний при дворе короля XII в. Они направятся к нему сами и будут ему служить: первый понесет меч, второй — скипетр, третий станет привязывать ему шпоры, четвертый — размахивать стягом в сражении.

А какое место среди всего этого займут турниры? Как раз они были бы и нужны, чтобы поддержать физическую форму молодых людей, сохранить жизнь сыну Жирара, дать перспективы бедному рыцарству! Но «жесты» — сочинения феодальные ив то же время слишком христианские, чтобы уделить турнирам должное место.

В крайнем случае, если какая-то из них и описывает турнир, то затем, чтобы связать его с темой родовой мести. «Песнь о Гарене Лотарингском» датируется периодом с 1180 по 1200 г. Здесь турнир устраивают после посвящения Фромондена, «дабы увидеть, способен ли он обратить в бегство смертельных врагов, избежать их ударов, противостоять им»{916}. И в самом деле, турнир во многом напоминает настоящее сражение: здесь выбирают противником того, кого ненавидят{917}.

В «Гарене Лотарингском» продолжается и укрепляется «реалистическая» тенденция «жест», сильно выраженная уже в «Жираре». Текст может показаться длинным романом с продолжениями, однообразным и кровавым, ведь обе больших «жесты» соперничают в кровожадности, нанизывая убийство за убийством: через испытания проходят брат за братом, сын за отцом, все герои, и жизнь их прослеживается от посвящения до смерти. Однако, если приглядеться, так ли она однообразна? В самом деле, каждый эпизод может включать в себя элементы реальной истории XII в.: здесь — прогресс строительной техники, там — роль немецких наемников, пеших сержантов, или же приемы, которые используют хитрые политики, чтобы обходить григорианские требования к браку{918}. В этой же поэме производится много расчетов, в двояком смысле слова: исчисление расходов и ущерба, обдумывание юридической стратегии при дворе и военной на поле боя. И так ли она кровава? По правде сказать, может ли не быть кровавой история смертельной ненависти? На том и основан эпический жанр, пусть даже реальная история королевств в XII в. не состоит из таких жестоких и убийственных столкновений. Вот почему в вымышленном королевстве «Пипина» знатные бойцы чаще убивают друг друга, чем в королевстве Филиппа Августа — пусть даже война между последним и Ричардом Львиное Сердце с 1194 по 1199 г. обострилась и стала не слишком рыцарской. Тем не менее в «Гарене Лотарингском», в ряде эпизодов, есть интересные примеры тактики, к какой прибегают осты, чтобы не встречаться. Даже воинственный Бернар де Незиль нередко отступает, а его противник Бегон во время бургундского похода занимает замки без боя, по соглашению. Описания боевых порядков как таковых занимают здесь больше места, чем споры о войне и мире, которые преобладают в «Жираре Руссильонском», но такие споры тоже имеют место, так же как обращение к разным посредникам.

Эта поэма — где поединок, предваряемый клятвами, приводит к гибели клятвопреступника, где, взяв пленных, не всегда обращаются с ними хорошо (хотя напомнить о выкупе не забывают), — уже не игнорирует, как другие «жесты», случаи, когда рыцари-неприятели, будь они французы или сарацины, проявляют взаимное уважение или сотрудничают меж собой[234].

Но, конечно, сам статус рыцарей, неразрывно связанных со своим родом и фьефом, обязывает их защищать свое право. В этом суть рыцарства, прошедшего церемонию посвящения. И мораль, которую посвятитель внушает юному Фромондену, в высшей степени характерна: следует избегать всякого коварства, быть суровым к противникам, раздавать меха, чтобы добиться уважения. Последний штрих, явно сатирический, бесспорно, намекает на продажные похвалы самих жонглеров! Сцены посвящения в этой поэме несколько отличаются одна от другой: в одной упоминается молитвенное бдение, в другой — удар по шее (colee), как в Гине{919}, в третьей — поцелуй мира (это менее болезненно).

Одна из них откровенно комична, когда некий Риго забавно противится выполнению «дурацких обычаев»{920}, формально обязательных при вступлении в рыцари, от купания до удара по шее, а также вручению меховой мантии или меча. Что касается молитвенного бдения, которого регулярно требуют, то оно толкуется в духе благочестия тысячного года. Здесь оно рассматривается не как подготовка к таинству, а как апотропаический поступок, необходимый перед поединками с членами рода, поединками, возможность для которых дает посвящение: это обряд совершают, «чтобы Бог защитил его [рыцаря] от смерти и опасности»{921}.

Подобные поступки не влекут за собой особую покорность духовенству у героев «жесты», где быстро выясняется, что рыцари и церкви соперничают из-за фьефов. Разве безупречные христиане, на смертном ложе щедро раздававшие земли монахам по примеру Жирара Руссильонского, не обирали тем самым свои рыцарские семейства и тем самым не ослабляли Французское королевство перед лицом сарацин? После этого приходилось торговаться с Церковью, чтобы она кое-что вернула рыцарям — подобные компромиссы заключались, во всяком случае, в реальной истории VIII в. Это не мешает героям «Гарена» впоследствии снова делать дары монастырям во спасение душ погибших рыцарей. Причем каким образом погибших? В междоусобных войнах, которые, губя много знати, тем самым были (потенциально) выгодны сарацинам! Развязыванию таких войн не мог помешать даже энергичный королевский арбитраж.

В самом деле, в мире «жест» добрый король прежде всего должен бережно относиться к прерогативам (включая право на месть) тех, кто обязан ему служить.

Поэмы о мстительных вассалах, часто бунтующих против короля, который покушается на их права, не описывают нравы какого-то конкретного века. Скорей, они свидетельствуют о живучести идеалов и ценностей, которые начиная с франкской эпохи и в соответствии скорее с германской, чем с римской традицией сочетались со статусом знатного воина, вассала и рыцаря. Эти поэмы по-прежнему проникнуты довольно «каролингским» христианским духом, который, представляя собой контрапункт этим ценностям, тем не менее по-настоящему не отрицает их. Не думаю, что резкость отдельных высказываний и отдельных сцен могла бы шокировать публику XII в. настолько, чтобы та согласилась принять схему истории Франции, разработанную при кардинале Ришелье: помешать опустошительным междоусобным войнам якобы способна только королевская власть.