Виктор Михайлов - Стражи Студеного моря

• Название: Стражи Студеного моря
• Автор: Виктор Михайлов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1962

В неистовый шторм и злую пургу, днем и черной полярной ночью зорко охраняют мирный труд нашего народа советские пограничники-североморцы. Трудна их почетная служба. Она требует от воинов большого мужества, выносливости, решительности и отличного владения оружием и техникой. Без этого трудно победить злобного, сильного и хитрого врага. Большую помощь пограничникам оказывают советские люди, верные патриоты социалистической Родины.

Несгибаемой стойкости, безудержной отваге, дружбе и любви посвящена новая повесть Виктора Михайлова «Стражи Студеного моря», рассказывающая о том, как моряки-североморцы, пограничники береговых застав и простые советские труженики разрушают хитросплетенные планы вражеской разведки.

Хорошее знание материала и жизни своих героев позволило писателю создать интересную книгу. Ее герои — командир сторожевого корабля «Вьюга» Иван Арсентьевич Поливанов, его помощник капитан-лейтенант Девятов, матрос Андрей Нагорный, капитан рыболовецкого сейнера Вергун, Глафира Кондакова и другие — запомнятся читателю.

---

Коргаева Салма!

В учебном отряде Коргаева Салма представлялась Нагорному чем-то таинственным и страшным, теперь он с нетерпением ждал каждого возвращения в базу. Казалось бы, здесь, в Коргаевой Салме, ничего не менялось в жизни матроса, он оставался на корабле, по-прежнему жил в кубрике, трудился так же, как и в море, дышал тем же влажным, просоленным морозным воздухом, и все же в базе Андрей Нагорный больше чувствовал свою связь с людьми и домом… Причиной этому было то изнуряющее недомогание, которое он испытывал в море. И конечно, почта — маленькая комната за железной дверью, пахнущая сургучом, штемпельной краской и фруктами, — здесь в ожидании возвращения адресатов с моря подолгу лежали посылки с дарами юга.

На почте Нагорный получал до востребования письма из дому, голубые конверты Светланы…

Конечно, и Коргаева Салма была сейчас уже не тем поселком, который семь лет назад впервые увидел Девятов. За эти годы здесь выросли большие благоустроенные дома, клуб, хлебозавод, немногочисленные, но такие опрятные улицы, что, прикурив папиросу, было неловко бросить на мостовую спичку.

Поселок живописным амфитеатром прилепился к сопкам. По бухте деловито сновали посыльные катера и буксиры.

Отпуская Нагорного на берег, замполит спросил:

— Как самочувствие, комендор?

— Нормальное, товарищ капитан-лейтенант, — ответил Нагорный, и на его лице появилось мальчишеское, упрямое выражение.

Парень упорно стремился к достижению своей цели.

На пирсе Нагорному казалось, словно он идет по палубе корабля в штормовую погоду.

Восемь дней он был в плавании. Море не щадило — холодные северо-восточные ветры обжигали лицо, тяжелый и непривычный матросский труд изнурял, но в то же время Андрей из каждого плавания приходил с новым сознанием своей силы.

Навстречу Андрею попалась женщина с веселой стайкой ребятишек. Он узнал Футоровых. Жена замполита и четверо ребят шли на пирс встречать главу дома. Отступив в сугроб, Нагорный поздоровался.

Снег уже потемнел и стал ноздреватым, как всегда весной. В это время года в Москве уже продают подснежники.

«Будут ли от Светланы письма? Сколько? Одно, два, а быть может, три?» — думал Нагорный.

Андрею вспомнилась осень позапрошлого, года. У военкомата дожидался автобус. Нетерпеливо поглядывая на часы, вороша ногами опавшие желтые листья, он ходил по аллее парка. Света пришла взволнованная и растерянная. Прощаясь, она притянула Андрея к себе и поцеловала в губы. Ощущение этого первого поцелуя живет и сейчас. Уже у калитки Андрей оглянулся и увидел Светлану с косынкой в беспомощно опущенной руке.

Туман редел. С бухты доносился жалобный крик чаек. Птицы спорили с мощными звуками рояля — трансляционный узел клуба передавал урок гимнастики. Казалось странным, что в этот день и час и в Москве, и в родной Кашире, так же, как и здесь, в Заполярье, звучат одни и те же звуки рояля… Только сейчас Нагорный сообразил, что еще очень рано, а почта открывается в десять часов.

Он медленно пошел к старому причалу. Здесь швартовались сухогрузные баржи, буксиры, катера, «касатки», прозванные так за высокие мореходные качества.

Нагорный прислонился к штабелю бревен. По другую сторону бухты в редеющем тумане высился силуэт «Вьюги». Узкие, словно бойницы, порты фальшборта, гордая форма приподнятого носа, чуть скошенная назад труба. Вытянутый, длинный корпус сторожевика выглядел даже здесь, у стенки, настороженным, сильным и готовым к стремительному движению вперед.

И Андрей подумал, что это его корабль, что с ним он связан крепким, выстраданным чувством привязанности.

Мороз крепчал, пробираясь под стеганку, ноги застыли. Нагорный решил вернуться на корабль. Он шел быстро и, поднимаясь по трапу, чувствовал, что идет в свой дом, где его ждут тепло обжитого кубрика, знакомые шумы, запахи, а главное — люди, так же, как и он, познающие законы северных морей.

На корабле шла приборка: матросы скалывали лед, драили медные части, щетками смывали морскую соль с надстроек и палубы.

Захватив ветошь, Нагорный поднялся на полубак.

— Ты что же так скоро? — спросил его старшина 2-й статьи Хабарнов.

— Почта еще закрыта, — ответил Андрей.

— По дому соскучился, — понимающе сказал Хабарнов. — На что мой дом близко, из поморов я, мезенский, а веришь, ночью в кубрике лежишь, о доме думаешь — душу греешь…

Отжимая швабру, Хабарнов оглядел проясняющийся горизонт и сказал:

— Юго-западный ветер идет. У нас, у поморов, его шалоником называют. — Сгоняя через шпигат воду с полубака, Хабарнов рассмеялся: — Слышал, паря, как помор в старину ветер на таракана гадал? Мне отец сказывал. Ходили тогда под парусом. Ветра нет — трески нет. А «тресшоцки» не поел — худо помору, весь день голодный. Берет тогда помор большого черного таракана, за борт бросает, на таракана смотрит да приговаривает:

У встока[6] да обедника [7]

Женка хороша!

У запада, шалоника,

Женка померла.

Встоку да обеднику

Кашу наварю,

А западу, шалонику,

Блинов испеку.

Куда таракан головой повернется, с той стороны и ветер будет. Вот, паря, посмотрел бы мой дед, что тараканом счастья пытал, на каком корабле его Тихон в море ходит — второй раз от зависти концы отдал бы!

— Он от старости помер? — спросил рыжеватый матрос, надраивая на палубе медные таблички с номерами шпангоутов.

— Нет, от водки, — помрачнел Хабарнов. — Фактория у нас была английская, поморов спиртом спаивала. Мой дед поболее того раза в два выпил, что человеку на всю жизнь спиртного положено, — ну и помер раньше времени.

Буксир подтянул к борту «Вьюги» наливную баржу с горючим, затем интендант подвез на грузовике продукты. Только после обеда дежурный по кораблю разрешил Нагорному снова сойти на берег.

Четыре письма получил Андрей: от мамы, Фомы Лобазнова, друга с пограничной заставы, и два от Светланы.

Письмо матери, как всегда, было полно тревоги за него. Здесь, в этом краю, в сорок четвертом году, в боях за Большую Криницу погиб ее первенец Владимир. Мать всегда не замечает того, как мужают ее дети, и Андрей для нее оставался ребенком. Длинными ночами, одинокими и бессонными, она писала ему обо всем, что беспокоило материнское сердце.

«Андрюша, у нас уже теплые ветры и на улице стаял снег. На тополях налились почки, — писала она. — В тех местах, где ты служишь, скоро быть весне, но ты не доверяйся первой весенней весточке, она обманчива, ноги держи сухими и в тепле. Я тебе шерстяные носки связала, завтра соберу посылку. Денег, сыночек, мне хватает. Сегодня у меня была Светлана, славная девушка, и любит она тебя. Береги, Андрюша, это хорошее, чистое чувство…»

Ночь стояла непривычно тихая. Электроэнергию корабль получал с базы. Корабельные двигатели отдыхали, словно набирались сил. Было слышно, как билась о пирс волна. Комендор не спал. Его койка была верхней, и у самого изголовья горела сильная электрическая лампа под колпаком из молочного стекла. Накрывшись одеялом, Нагорный лежал на боку и — в который раз! — перечитывал письма.

«Друг Андрей! — писал Лобазнов. — Вот ведь как получилось. Я уже скоро год как служу на границе, а ты, закоперщик, всего только шестой месяц. Помнишь, как мы с тобой еще мальчишками клялись друг другу всегда и везде быть вместе? Теперь дело прошлое, но, когда я узнал в военкомате, что ты уезжаешь в учебный отряд, а я в Мурманск, такая обида меня взяла, что я чуть не разревелся. Теперь мы с тобой близко и далеко. Служим на одной границе, а свидимся неизвестно когда. Ты пишешь о трудностях, а где их нет? Мечтая с тобой о будущем, разве мы искали легких путей? Помнишь, мы говорили о романтике, о полной приключений пограничной службе? Мы представляли себе погоню, борьбу, перестрелку, смертельную схватку с врагом. А на деле? За целый год службы я еще ни разу не видел нарушителя. И если пораскинуть мозгами, так в этой службе нужно больше мужества, чем в схватке с врагом. Обязанности у нас с тобой маленькие, а делу мы служим большому. Легче совершить подвиг, чем все время, всегда и везде быть готовым к этому подвигу. Ты скажешь: «Ну, вот, опять наш Фома — горе от ума!» Что сделаешь, Андрюшка, у тебя сердцекоренник, а башка за пристяжную, у меня мой котелок коренником ходит…»

Услышав за спиной тяжелые шаги боцмана (мичман дежурил этой ночью по кораблю), Нагорный спрятал письмо под подушку.

Мичман обошел кубрик, подоткнул свесившееся с матросской койки одеяло, остановился возле Нагорного и спросил:

— Почему, комендор, не спите?

Нагорный приподнялся, чтобы ответить, и письмо упало к ногам боцмана. Ясачный нагнулся, поднял голубой конверт и, положив его под подушку комендора, сказал:

— Понятно, от Светланы. И все же после отбоя матросу положено спать.

Ясачный включил ночное освещение. В голубоватом свете ночника лицо боцмана показалось Нагорному мягче и приветливее. Это был человек большой физической силы и неистребимого жизненного оптимизма.