Джон Фаулз - Дневники Фаулз

• Название: Дневники Фаулз
• Автор: Джон Фаулз
• Издательство: АСТ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-17-038781-6 (ООО "Изд-во АСТ") 978-5-9713-6116-9 (ООО "Изд-во "АСТ МОСКВА")

История жизненного и творческого пути Джона Фаулза, рассказанная им самим.

Странствия по Европе и страстная, трудная любовь к замужней женщине…

Ранние стихи, пьесы и рассказы…

Возвращение в Англию — и начало становления Фаулза как писателя…

Вот лишь немногое, о чем повествует первый том «Дневников» Джона Фаулза, книги, которую по достоинству оценили и самые авторитетные критики, и читатели.

---

ОКСФОРД

63, Филбрук-авеню, Ли-он-Си, 11 сентября 1949

Какое скучное существование, в него вплетены также ненависть, раздражение и печаль. Никаких попыток изменить жизнь или ускорить ее темп. Хозяйственные заботы занимают целый день — уборка, выбивание пыли, работа с пылесосом, перестилание постелей, шитье, мытье посуды и тому подобное. До ужина никто даже не присядет. Это плохо, но теперь видно, как малы комнаты и сам дом. Детская забита вещами, в ней всегда беспорядок; в столовой темно и мрачно, — только гостиная поприличнее, но там никто не живет. Изолированность существования — не с кем поговорить, не с кем посмеяться. Здесь я чувствую себя отшельником — противоестественное ощущение. Непреодолимое желание увидеть новые лица, новые места, завести новые знакомства. Как много мог бы я им рассказать, но мешает непонятное сопротивление! Эта вечная атмосфера упрямой враждебности.

24 сентября

Два прекрасных явления. Огромное, бескрайнее, залитое закатом небо — изысканное, без чванливости, но вся красота, как ни странно, сосредоточена на востоке, на западе же — низкие, темные облака. Часть торичника под микроскопом — как маленький зеленый сатурн[6]. Крошечный сверкающий шарик окружен прозрачным кольцом. И еще затянутые туманом паруса барж на Темзе. Забавная вещь. Перед тем, как бросить скомканную бумажку в желтый кувшин, заменяющий мне корзину для бумаг, я сказал себе: «Шансов попасть туда — столько же, сколько у меня быть гением». Комок скользнул в кувшин бесшумно, хотя шансы были по крайней мере двадцать к одному.

Еще один день, полный молчания; слушаю банальности, произносимые другими. Ужасный час, когда вечером повторяют и обсуждают пустейшую информацию, полученную от пришедших в гости родственников. Хотелось бы знать невозможную вещь — два математических подсчета. Первый — график количества слов, произносимых мною в течение года изо дня в день, с момента, как я открываю глаза, и до того, когда смыкаю. В этом доме он опускается почти до нуля, в других местах будет в норме. И второй — количество слов, произносимых мною и матерью: Давид и Голиаф!

Визит незнакомых родственников пугающе воздействует на самую глубину моего существа. Я чувствую себя неловко не из-за сознания моего превосходства, а потому что понимаю: они считают именно так. Возможно, виной сверхчувствительность, но им действительно не по себе в моем обществе.

Попытка найти себя — постоянная смена кожи, причем новая всегда уступает предыдущей в красоте и ценности. Но под каждым новым слоем — семя истины, все большее приближение к себе. Такому саморазоблачению нет конца, но восприятие притупляется.

Быть поэтом, постигать красоту — то же, что и постигать природу, — дар. Не важно, являешься ли ты сам творцом. Достаточно обладать поэтическим видением. Зреть сокрытую красоту. Подобное было со мной сегодня вечером, когда, стоя у открытого окна, я услышал, как кто-то вдалеке посвистывает. Я проникся разными состояниями вечерних улиц, среди которых были прогулки с любимыми женщинами, переливы темно-синего и белого, непривычная ночная пустота. Все это я ощутил мгновенно, обвал впечатлений, их невозможно удержать. Алжернон Блэквуд: «Чувствовать, как поэт, не значит быть поэтом»[7]. Это правда, но поэзия не сводится только к напечатанным словам. Главное — философский взгляд на вещи, эпикуреизм, гедонизм.

25 сентября

Три часа ночи. Звучит потрясающий нью-орлеанский джаз — кларнет в нижнем регистре, очень живые туба и корнет. Поет Бесси Смит. Тут есть настоящая музыка, которая будет продолжать жить.

Опус 55. Необыкновенная мощь, присутствует таинственная лиричность поздних квартетов[8].

Лихорадочно тянет писать. Университетские задания побоку. Множество идей для «Коньяка» и уныние из-за отсутствия времени для их воплощения. «Коньяк» должен быть понятным и доступным — искусство отдыхает. Идея сформировалась за два предрассветных часа.

30 сентября

Опять полчаса жутких разговоров. Я еле удержался от смеха. Предметы беседы самые банальные — цены на матрасы, замужество дочери миссис Рэмсей, связавшей судьбу с врачом из Монреаля. Коснулись и поэзии. Невозможно пытаться им что-то объяснить — это выше их разумения. Об искусстве нельзя заговорить, чтобы тебя тут же не причислили к «высоколобым». Господи, как я ненавижу это слово! Стоит заговорить о философии, как тут же всплывают имена Томаса Харди и Дарвина. Исходит это от la mure[9]. Она всегда начеку. От меня требуют, чтобы я говорил и высказывал свое мнение, но стоит мне это сделать, как она тут же вмешивается и твердит свое — не важно, разбирается ли она в предмете, имеет свою точку зрения или нет. Мне с большим трудом удается не вылезать из своей раковины и хранить молчание. Нельзя никого обижать. От le pure[10] я, можно сказать, защищаюсь — все современное игнорируется, старость подозрительно относится ко всему новому.

К этому проклятому городу я чувствую пылкую ненависть. Не столько из-за его географического положения (когда-то я очень любил Девоншир), сколько из-за сложившегося в нем стиля жизни и людей, позволивших лишить себя красоты бытия. Мои симпатии на стороне юноши, сбежавшего отсюда, чтобы стать тореадором. Уверен, он ощущал ужас этого места. Для чувствительного человека такой город не менее кошмарен, чем для человека без воображения город под бомбежкой. Узость мирка, невежество, бесцветность — вот что убивает. Нет интересных людей, с которыми можно поговорить, нет людей искренних, нет никаких необычных занятий.

И наконец высшая оценка — «приличный». Это слово я тоже ненавижу! «Приличная девушка», «приличная дорога». Приличный — это бесцветный, практичный, держащий нос по ветру, с узкими интересами, сплошная заурядность. Брр!

Оксфорд, 6 октября

Перечитал кое-что из ранних стихов. Плохи все. Словно увидеть себя в кино — голым среди толпы.

А потом почувствовать, как распускаешься, словно цветок.

7 октября

Ленч с Гаем Харди, Бэзилом Бистоном и серьезным поляком[11]. В Кемпе. Никогда не могу сосредоточиться на тех, с кем пришел. Всегда за соседним столиком оказываются более интересные люди. Красивые женщины. Кажется, что Гай и Б. Б. прочно обосновались в этом мире — сидят на террасе у моря, а меня проносит мимо, и я, несчастный, с завистью гляжу на них. Но я обладаю сокровищем. И могу достичь террас и земель еще прекраснее.

Бессмертие — условность, никчемная вещь. Совсем бесполезная. Нет смысла на него рассчитывать. В нем ни красоты, ни радости. Жизнь нужно спланировать так, чтобы уместиться в отведенный срок. Внутри замкнутого круга. За стенами театра аплодисменты не слышны. Ничтожество, сумевшее прославиться при жизни, живет и тем самым обладает огромным преимуществом перед поэтом, обретшим славу после смерти и пребывающим во мраке. Бессмертие — могильный камень духа. Какой прок от могильного камня?

5 ноября

Ночь Гая Фокса. Огромная толпа испытывает подсознательное удовлетворение от того, что нарушает установленный порядок. Большинство — студенты последнего курса, они наблюдают за происходящим, и только несколько наиболее активных кричат, вопят, поют, произносят речи. Во всем этом есть какая-то неестественная натужность. Ввысь взлетают ракеты и шутихи, и когда они гаснут, люди шарахаются от места их падения. Полицейские и университетские надзиратели бездействуют. Автобусы еле ползут, студенты раскачивают и опрокидывают автомобили. Многие карабкаются на подмостки памятника Мученикам[12], потом толпу несет к ресторану «Тадж-Махал», там один человек лезет наверх, все орут, народ прибывает. Из окон льют воду.

Нельзя не презирать весь этот canaille[13], шумный и крепко поддатый, ничего хорошего он не делает. Большинство позирует и выглядит при этом смешно. Очень много девушек, они, видимо, испытывают настоящее волнение.

В какой-то степени в этом можно видеть проявление доброй воли граждан; все, или почти все, слились в едином порыве, наслаждаются жизнью, вместе с полицейскими и надзирателями символизируют самые разные переживания и в конечном счете жизненный детерминизм. Г. X. и Б. Б. получают от всего этого огромное удовольствие и только ищут возможность продемонстрировать презрение к законам. У меня же нет других желаний, кроме как быть наблюдателем, мне хочется побывать всюду и все увидеть, в том числе лица людей. У Роджера Хендри[14] та же позиция, но он не так последователен, ему приходится притворяться, хотя такая вольница ему не по нутру.

Слишком много пустых, праздных лиц.

Было мучительно видеть девушку в зеленом — героиню «больничного» рассказа — в обществе крепкого, хорошо сложенного молодого человека. А надо всем этим в ясном ночном небе почти полная луна. После серенького, дождливого дня не очень холодно. Хотелось бы видеть, как кто-нибудь из тех, кто взобрался на памятник, свалился оттуда и разбился до смерти. Задержка дыхания и неожиданный взрыв смеха — то, что надо.