Манес Шпербер - Как слеза в океане

• Название: Как слеза в океане
• Автор: Манес Шпербер
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-280-01421-4

«Всегда, если я боролся с какой-нибудь несправедливостью, я оказывался прав. Собственно, я никогда не ошибался в определении зла, которое я побеждал и побеждаю. Но я часто ошибался, когда верил, что борюсь за правое дело. Это история моей жизни, это и есть „Как слеза в океане“». Эти слова принадлежат австрийскому писателю Манесу Шперберу (1905–1984), автору широко известной во всем мире трилогии «Как слеза в океане», необычайно богатого событиями, увлекательного романа.

---

Дойно протянул ему руку и сказал:

— Назначим рандеву после войны в Париже, в Люксембургском саду рядом с фонтаном, где дети пускают кораблики.

Роман взял дорожную сумку и последовал за Дойно к выходу. Они еще раз пожали друг другу руки. На сей раз оба молчали.

Часть вторая. Бригада Джуры

Глава первая

— Но все же странно, что не слышно наших пулеметов, — повторил раненый.

Джура поднял голову, кивнул и опять склонился над рукописью.

Около четырех часов назад, при нападении на барку, доставлявшую усташам[146] боеприпасы, юный Хинко был смертельно ранен. Этот рослый светловолосый юноша придумал спасительный план и осуществил его. И вот он, победитель, лежал здесь, не подозревая о том, что побежден, что жизнь покидает его и что каждая минута для него то же самое, что для других год. При слабом свете длинной церковной свечи, воткнутой в прозрачную бутылку, он видел черный берет Джуры, прикрывавший его лысый череп, и спутанную рыжеватую бороду. Лицо писавшего попадало в поле его зрения только тогда, когда Джура поднимал голову.

— Пулеметы-то как раз в порядке, я это точно знаю. Сам их проверял. Перед началом операции. И потому…

— Не беспокойся, Хинко, — сказал Джура. Он уставился в конец топчана, на котором лежал умирающий. — Мара наверху. Она знает, что делает.

— Да, конечно, — ответил Хинко, — я только так говорю… Да и доктор хотел сразу вернуться и сделать мне еще один укол. Боли вполне терпимые, но меня почему-то все время мутит, будто сейчас начнется рвота.

— Лучше всего, если ты попытаешься заснуть, пока не пришел Краль со своим шприцем.

— Да, ты прав, — сказал послушно юноша. — Заснуть было бы лучше всего. Но меня беспокоит, почему они не ведут огонь. Хотя бы, чтоб пристреляться. Теперь, когда наконец у них есть патроны. Может, что-нибудь вышло не так?

Джура не ответил. Три часа назад, когда в его пещеру принесли смертельно раненного Хинко, потрясение его было безгранично, а от сострадания он испытывал физическую боль. Всем своим существом он скорбел об умирающем. Но вот прошло уже около двухсот минут, а раненый все еще умирал, ничего не подозревая.

В каждой из своих книг Джура описывал сцену смерти, естественной и насильственной, легкой и мучительной. В пустыне не научишься плавать, а в жизни, короткой или долгой, не научишься умирать. Смерть как процесс сама по себе такое же ничтожное занятие, как шмыганье носом, — таков был смысл тех сцен в книгах Джуры.

— Я слышу шаги. Может, наконец, доктор. Мне кажется, сейчас он мне действительно нужен. Боли становятся все сильнее.

Доктор Краль заговорил прежде, чем вошел.

— День разгулялся, наверху так чудесно, почти как летом. Возьмите свечу, Джура. Мне нужен свет. Болит, Хинко?

— Да, все сильней. Мне кажется, я не могу дышать.

— Я дам тебе двойную дозу, ты заснешь.

— Да, но прежде я хотел бы знать, что произошло. У нас ведь теперь наконец столько патронов, так почему…

— Очень просто, потому что… — начал доктор и прервал сам себя, всадив Хинко иглу в ногу.

— Почему? — спросил юноша. Его посиневшие губы дрожали.

— Потому что они хотят последовать твоему примеру, Хинко, и предпринять еще одно нападение, теперь, когда у нас благодаря тебе есть патроны, понимаешь?

— Да, но… — лепетал умирающий. Он поднял руку, чтобы вытереть пот с лица, но она бессильно упала. Его взгляд блуждал от доктора к Джуре и задержался на свече. Пламя дрожало.

— Да, но… — пробормотал он опять. Он несколько раз дернулся. Краль закрыл ему глаза.

— Собирайте все, что у вас здесь есть, Джура, вы должны немедленно покинуть пещеру. Усташи могут ворваться сюда с минуты на минуту. Поэтому и было лучше, чтобы Хинко ушел от нас.

— А наш пулемет?

— Вместе с Хинко у нас уже трое убитых. Мы дорого заплатили за восемнадцать тысяч патронов, но они не подходят нам по калибру. Если это вас интересует, мы еще захватили запломбированный пакет. Сорок дюжин презервативов, венское производство, не самого лучшего качества. И против венерических болезней смерть — самое надежное средство.

— А откуда им известно про пещеру?

— Учитель Бугат выдал им. Вы принимали его тут. Он был в Сплите и там продался им. Маре об этом больше известно.

По вырытым траншеям и через окопы они выбрались к подножию лесистого холма, служившего отряду последним опорным пунктом. Да, день стоял поистине летний, хотя была середина зимы. Они наткнулись на полуголых мужчин, рывших окопы.

— Мне кажется, что писатели всегда находят симпатичными тех, кто их обожает, — сказал Краль, останавливаясь, чтобы передохнуть. Они выбрали более крутую тропу, подъем шел слишком быстро. Насмешливая улыбка, сопровождавшая его слова, уже исчезла с лица, но рот еще оставался полуоткрытым.

— Вы правы, Краль, — сказал Джура устало. — Мне не следовало показывать Бугату пещеру. И возможно, я и впрямь сделал это из тщеславия. Впрочем, он вовсе не похож на человека, способного продаться и предать того, о ком написал большой, полный уважения очерк.

— Предательство — романтическое слово! — сказал доктор. — Каждый взрослый человек предавал своих родителей и обычно свою первую любовь тоже. Наша земля так и кишит предателями. Что же касается этого учителя, то вы, похоже, так убедительно изложили ему, что наша борьба совершенно бесперспективна… Ему осталось только сделать выводы из слов обожаемого писателя. Пошли, Мара ждет. — Из всех из них Краль больше всего изменился за несколько месяцев. Упитанный круглый человек очень быстро похудел и облысел. Его глаза были постоянно воспалены и слезились. Он ходил все время согнувшись, словно тяжелая ноша давила ему на плечи. Но он был единственным, кто следил за своей одеждой и своим безупречным внешним видом. Он ежедневно брился, его ботинки блестели, складки на брюках не оставляли желать лучшего. Металлические уголки его докторского чемоданчика, неизменно находившегося при нем, были всегда до блеска начищены.

Как-то летом он высадился у них на острове, турист, спустившийся после месячного пребывания в горах к морю на долечивание, как он выразился. Через какое-то время он связался с Марой, а вскоре после этого снял флигель ее дома в Зеленой бухте. Он надеется, сказал он, что скоро приедет его жена. Но она так и не приехала. Ее уже тогда не было в живых, ее и несколько сотен других лагерных заключенных усташи скосили пулеметной очередью — на клеверном поле вблизи Дравы, при ослепительном солнце в летний полдень.

Краль узнал об этом позже и долго скрывал ото всех. Он чувствовал себя виноватым, он презирал самого себя и свой народ — хорватов. Его жена была сербской еврейкой. Он тяжело страдал, принуждая себя высмеивать все вокруг. Только у одра умирающего он опять становился самим собой.

— Бугат хотел бросить все, прийти сюда и присоединиться к нам, — сказал Джура, как бы оправдываясь, но слова его звучали гневно. — Таким образом, я был обязан сказать ему всю правду.

— Почему? Почему обязан? Почему правду? — спросил Краль и опять остановился.

— Да потому же, почему мы здесь, по той же…

— Оставьте! — прервал его доктор нетерпеливо и закрыл свои слезящиеся глаза. — Старая Елла в портовом трактире внизу рассказывает каждому встречному, кто слушает ее, как ее ждут дома и как ей здесь все надоело и что, возможно, уже завтра она выскажет все хозяину и уйдет из трактира. Пятьдесят лет она служит у него и столько же повторяет одну и ту же угрозу. Возможно, когда-то кто-то и ждал ее в деревне. Но она никогда не ходила туда — шесть с половиной километров пешком. Полвека она жалуется на свое плохое место и хочет уйти домой, в Ябницу, — этой правдой она всегда утешает себя. Я не знаю почему, Джура, но вы все больше напоминаете мне старую Еллу.

Джура не ответил; вот уже какое-то время он не слушал его. Они вышли на плато, с которого открывался вид на три из пяти бухт острова и на две маленькие гавани полуострова, что напротив. На каменной скамье перед белым домом, прозванным ими «кубом», сидела Мара. Маленькое строение рядом — павильон. Вместе они образовывали их редюит[147]. Пока редюит держался, остров не был побежден.

— Всё! — сказал Краль и поставил свой чемодан на скамью. — Конец! Последние его слова были: «Да, но…» Если это в порядке исключения может заинтересовать вас, дорогая Мара.

— Садитесь, доктор, камень нагрелся. Через несколько минут вы пойдете и разбудите молодого человека. Давайте дадим ему еще немного поспать, да и вы тоже отдохните сначала.

— А почему нельзя дать ему поспать подольше? — спросил Краль.

— Сейчас только полдень, до ночи еще далеко. Мы играем в казаков-разбойников, нам не полагается бодрствовать днем.