Джек Керуак - Море – мой брат. Одинокий странник (сборник)

• Название: Море – мой брат. Одинокий странник (сборник)
• Автор: Джек Керуак
• Жанр: Контркультура
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-389-09619-6

Еще при жизни Керуака провозгласили «королем битников», но он неизменно отказывался от этого титула. Все его творчество, послужившее катализатором контркультуры, пронизано желанием вырваться на свободу из общественных шаблонов, найти в жизни смысл. Поиски эти приводили к тому, что он то испытывал свой организм и психику на износ, то принимался осваивать духовные учения, в первую очередь буддизм, то путешествовал по стране и миру. Единственный в его литературном наследии сборник малой прозы «Одинокий странник» был выпущен после феноменального успеха романа «В дороге», объявленного манифестом поколения, и содержит путевые заметки, изложенные неподражаемым керуаковским стилем. Что до романа «Море – мой брат», основанного на опыте недолгой службы автора в торговом флоте, он представляет собой по сути первый литературный опыт молодого Керуака и, пролежав в архивах более полувека, был наконец впервые опубликован в 2011 году.

В книге принята пунктуация, отличающаяся от норм русского языка, но соответствующая авторской стилистике.

---

– Эй, папаша! Не слишком усердствуй.

Человек поднял глаза и счастливо улыбнулся:

– Осторожнее! – крикнул он, улюлюкая от восторга, опершись на лопату. – Ты не просекаешь – я не надрываюсь! Ху-ху-ху!

– Так и надо, папаша! – сказал Уэсли, с улыбкой обернувшись.

– Клянусь Богом, – продолжил Эверхарт, поправляя очки, – будь сейчас тысяча семьсот шестидесятый, я бы шел на Запад с трапперами, исследователями и охотниками! Я не силен, видит Бог, но я хочу жизнь с целью, с силой неистовой и, кроме того, могущественной. Здесь, в Колумбии, я преподаю – и что? Я ничего не достигаю; мои теории приняты, не более того. Я видел, как идеи принимались и откладывались для справки… поэтому я давным-давно бросил писательство. Мне сейчас тридцать два, я ни за какие коврижки не напишу книгу. Нет смысла. Эти исследователи с рысьими глазами – вот они были американскими поэтами. Великими поэтами поневоле, которые видели холмы на Западе, и им этого хватало, и все, им не требовалось сочинять рапсодии – сами их жизни делали это мощнее Уитмена! Ты много читал, Уэс?

Они уже вышли на Бродвей и неторопливо шагали по просторному тротуару. Уэсли остановился, чтобы очистить апельсин над мусорной урной, нахмурился с угрюмой жалостью и после паузы сказал:

– Знавал я одного молодого моряка по имени Люсьен Смит, так он, бывало, заставлял меня читать, а то читал я маловато. – Он медленным, задумчивым броском отправил в урну последний кусок кожуры. – Люк в итоге заставил меня прочитать книгу; он был хорошим малым, и мне хотелось, чтоб он почувствовал, будто оказал мне услугу. И я эту его книгу прочитал.

– И что это было?

– «Моби Дик», – припомнил Уэсли.

– Германа Мелвилла, – добавил Эверхарт, кивая.

Уэсли разломил апельсин надвое и протянул половинку другу. Они зашагали дальше, жуя.

– Так что я прочитал «Моби Дика»; я читал медленно, по пять страниц за ночь, – знал, что малый будет расспрашивать.

– Понравилось? – спросил Эверхарт.

По-прежнему серьезно супясь, Уэсли выплюнул апельсиновое зернышко:

– Да, – ответил он.

– И о чем этот малый, Смит, тебя спрашивал? – упорствовал Эверхарт.

Уэсли в беспокойстве обернулся к нему и воззрился пристально.

– Всякие вопросы, – в конце концов сказал он. – Всякие. Смышленый был малый.

– Помнишь какие-нибудь? – Эверхарт улыбнулся, подмечая собственную пытливость.

Уэсли пожал плечами:

– Не тотчас.

– Где он теперь?

– Малый?

– Да…

Насупленность Уэсли исчезла, вместо нее на отвернувшемся лице проступила невозмутимая, почти дерзкая твердость.

– Люсьен Смит, он пошел ко дну.

Эверхарт бросил хмурый взгляд на товарища:

– В смысле, торпедирован и утонул? – Эверхарт произнес это, будто не поверил, и тотчас затараторил: – Он погиб? Когда это случилось? Почему… где это было?

Уэсли сунул руку в задний карман со словами:

– У Гренландии прошлым январем.

Он вытащил моряцкий бумажник – большую плоскую штуку с цепочкой.

– Вот его фотография, – сказал он, протягивая Биллу маленький снимок. – Хороший был малый.

Эверхарт взял снимок, хотел сказать что-то еще, но нервно осекся. Печальное лицо смотрело на него с фотографии, но он слишком смутился и больше ничего не разобрал: сумрачный Уэсли, шум улицы, набирающей темп к новому дню, радостное тепло солнечного света и музыка из ближайшего радиомагазина – все уносило это измученное маленькое лицо с грустными глазами куда-то далеко, в одиночество и забвение, в нереальное королевство, несущественное, как крошечный клочок целлулоидной бумаги в пальцах. Билл отдал фотографию и ничего не смог сказать. Уэсли не взглянул на снимок, засунул его обратно в бумажник и спросил:

– Где продаются яйца?

– Яйца… – эхом отозвался Эверхарт, медленно поправляя очки. – Двумя кварталами дальше.

На обратном пути, нагруженные пакетами, они говорили очень мало. Перед баром Уэсли показал на дверь и слегка улыбнулся:

– Мужик, давай зайдем и слегка позавтракаем.

Эверхарт последовал за своим спутником в прохладный мрак бара, где пахло чистотой и свежим пивом, и сел у окна, где солнце плоскими полосами ложилось на стол сквозь жалюзи. Уэсли заказал два пива. Эверхарт опустил взгляд и заметил, что у друга нет носков под мокасинами, – его ноги покоились на латунной перекладине с невозмутимостью, которая словно пропитывала все его бытие.

– Сколько тебе лет, Уэс?

– Двадцать семь.

– Давно ходишь по морям?

Угрюмый бармен поставил перед ними пиво, Билл бросил четвертак на стойку из красного дерева.

– Уже шесть лет, – ответил Уэсли, поднося золотистый стакан к солнцу и наблюдая за бурлением всплывающих пузырьков.

– Беззаботно живешь, а? – продолжил Эверхарт. – Портовые оргии, а потом снова в море, и так далее…

– Верно.

– Тебе, я так думаю, не с руки пустить корни в обществе, – задумчиво произнес Эверхарт.

– Пробовал однажды, пробовал, как ты говоришь, пустить корни… У меня была жена, ребенок на подходе, верная работа, дом. – Уэсли прервался и запил горькие мысли. Но продолжил: – Расстались, когда ребенок родился мертвым, такая вот бодяга: я отправился в путь, слонялся по всем Штатам, в результате ушел в моря.

Эверхарт сочувственно слушал, но Уэсли уже досказал.

– Ну, – вздохнул Билл, шлепнув по барной стойке, – я в тридцать два необыкновенно свободен и удачлив, но, честно говоря, я не счастлив.

– Ну и что! – возразил Уэсли. – Быть счастливым хорошо в меру, но другое стоит большего.

– Такое утверждение следовало бы сделать мне или какому творцу, о чьих работах я рассказываю, – рассудил Эверхарт, – но от тебя, явно бесшабашного повесы с чутьем на женщин и тройной вместимостью выпивки, это слышать странно. Ты что, не счастлив, когда транжиришь свое жалование в порту?

Уэсли недовольно отмахнулся:

– Черт, нет! Что еще мне делать с деньгами? Послать их некому, кроме отца и одного из женатых братьев, а когда это сделано, денег все еще много – я и трачу их направо и налево. Я тогда не счастлив.

– Когда же ты счастлив?

– Никогда, пожалуй; есть вещи, от которых я получаю удовольствие, но они заканчиваются. Это я о жизни на бичу сейчас.

– Значит, ты счастлив в море?

– Видимо… По крайней мере, там я дома, я знаю свою работу и что я делаю. Я обученный матрос, видишь ли… но что касается счастья на море, не знаю точно. Черт возьми, да какое там счастье? – спросил Уэсли с насмешливой ноткой.

– Никакого? – предположил Билл.

– Да вот именно, чтоб меня прихлопнуло и размазало! – заявил Уэсли, улыбаясь и качая головой.

Билл заказал еще два пива.

– Мой старик – бармен в Бостоне, – признался Уэсли. – Тот еще лось.

– Мой старик был рабочим на верфи, – вставил Эверхарт, – но теперь он стар и слаб, ему шестьдесят два. Я помогаю ему и младшему брату деньгами, а моя замужняя сестра живет у меня со своим мужем-долдоном, готовит им и заботится [о] них. Пацан ходит в школу – неустрашимое хулиганье.

Уэсли слушал это, не комментируя.

– Я хочу все изменить; расправить крылья и проверить, готовы ли они к полету, – признался Билл. – Знаешь что?.. Хочу послужить в торговом флоте!

– А призывной статус у тебя какой? – спросил Уэсли.

– Только что зарегистрировался, если, конечно, повестка не пришла с утренней почтой, – размышлял Билл. – Но, черт возьми, мне нравится эта идея!

Уэсли поджег сигарету и поглядел на уголек, а Эверхарт погрузился в задумчивое молчание. Можно бы слегка подзаработать, старику скоро нужно грыжу вырезать. Что там сказал врач?.. семь месяцев? И малуй наверняка лет через пять или шесть захочет поступить в Колумбийский.

– Сколько денег можно заработать за рейс? – наконец спросил Билл.

Уэсли, набрав полный рот пива, подержал его немного, наслаждаясь вкусом.

– Ну, – ответил он, – по-разному. Простым матросом – несколько меньше. Рейс в Россию – сотни четыре баксов за пять или шесть месяцев, включая жалованье, морскую надбавку, портовую надбавку и сверхурочные. Но если по-быстрому, например, в Исландию, или каботажем в Техас, или в Южную Америку, за рейс выйдет меньше.

Что ж, два или три коротких рейса или один длинный явно принесут немало. Эверхарт зарабатывал 30 долларов в неделю в Колумбийском университете и платил аренду пополам с зятем, не бедствовал, но ему никогда не хватало денег, чтобы сделать сбережения или заложить основы будущей безопасности. Нередко удавалось зарабатывать немного сверх жалованья, репетируя студентов во время экзаменов. Но с 1936 года, когда он получил степень магистра по английскому и ему повезло занять место старшего преподавателя в университете, он понемногу катился по наклонной, транжиря все деньги, которые он оставлял себе, и проживая жизнь, полную разглагольствований в компании студентов, профессоров и людей вроде Джорджа Дэя; живя, короче говоря, обычной нью-йоркской жизнью. Он усердно учился и был блестящим студентом. Но беспокойство, которое назревало все эти говорливые годы, что он пробыл старшим преподавателем английской литературы, неясный порыв посреди довольно бесчувственного и самодовольного бытия, теперь настигли его взрывом осуждения. Что он делает со своей жизнью? Он никогда не был привязан к женщине, если не считать легкомысленных и случайных связей с несколькими девушками из близкого круга. Остальные в универе, понял он теперь с долей сожаления, стали правильными учеными, с самодовольным высокомерием молодых профессоров носили хорошую одежду, были женаты, снимали квартиры в кампусе или поблизости и нацелились на серьезную целеустремленную жизнь с перспективой карьерного роста и почетных степеней, с неподдельной любовью к женам и детям.