Лев Остерман - Римская история в лицах

• Название: Римская история в лицах
• Автор: Лев Остерман
• Издательство: Издательство «О. Г. И.»
• Жанр: История
• Год: 1997
• ISBN: 5-900241-46-7

Лица... Личности... Личины... Такова история Рима в своеобразном изложении Льва Остермана: автор анализирует деяния ярких, необычных личностей — политиков, поэтов, полководцев, — реконструируя их психологические портреты на фоне исторического процесса. Но ход истории определяют не только великие люди, а целые группы, слои общества: плебс и «золотая молодежь», жители италийских провинций и ветераны римской армии, также ставшие героями книги. Читатель узнает, как римляне вели войны и как пахали землю, что ели и как одевались, об архитектуре и способах разбивки военных лагерей, о рынках и театрах. Читатель бродит по улицам и рынкам, сидит в кабачках и греется в термах, читает надписи на стенах и слушает, как беснуется и замирает, низвергает кумиров и ликует вечный город. Читатель воочию видит благородные лики и гнусные личины, следит за формированием истинно римского великого характера, ставшего идеалом в веках для лучших сынов России и Европы...

=================================

Памяти Натана Эйдельмана

=================================

---

А Цезарь не только не казнит, но милует! После недельной осады гарнизон Корфиния, поняв, что помощи ждать нечего, сдался без боя и сдал своих командиров. Цезарь отпустил на свободу Домиция, консула Лентула и других видных помпеянцев, лишь слегка попеняв, как им, так и отцам города, за попытку сопротивления. Хотя и понимал, что помилованные им враги вскоре окажутся у Помпея. Вообще, все это похоже на игру в кошки-мышки. Цезарь уже овладел почти всей Италией, не пролив и капли крови. Вместо него воюет его слава. И сомнения все сильнее одолевают Цицерона:

Аттику на следующий же день:

«...знай — то мое решение, которое казалось уже довольно твердым, слабеет. Для меня недостаточно подходят те вершители, которых ты одобряешь (очевидно, сенаторы в окружении Помпея. — Л.О.). И в самом деле, какой поступок их по отношению к государству когда-либо случайно оставил след, и кто ожидает от них чего-либо, достойного похвалы... Но меня привлекает один человек (Помпей. — Л.О.), которому, я, видимо, должен быть спутником при его бегстве, союзником при восстановлении государственного строя. — «Так ты столько раз изменяешь свое мнение?» Я говорю с тобой, словно сам с собой. Кто в таком важном деле не рассуждает сам с собою по-разному? В то же время я хочу выведать и твое мнение...» (Письма... т. 2, № 346)

Цицерон так и не поехал в Брундисий. 9-го марта Цезарь подходит к городу и осаждает его. Но Помпей уже переправил часть войска в Грецию. Город хорошо укреплен, флота у Цезаря нет, он не может помешать Помпею закончить эвакуацию. Делает две попытки добиться с ним встречи для переговоров о примирении, но Помпей отвечает отказом. 17-го марта он с оставшимися когортами грузится на возвратившиеся из Греции суда и отплывает.

Цицерон — Аттику из Формийской усадьбы, 11 марта:

«Говорю тебе, верь мне, я не владею собой. Столько позора, мне кажется, я допустил. Я ли, во-первых, не вместе с честными, хотя бы дело и было начато безрассудно?.. Я теперь перечитываю твои письма с самого начала; они несколько возвращают мне силы. Первые предостерегают и просят меня не бросаться вперед. Последние показывают, что ты радуешься тому, что я остался. Читая их, я кажусь себе менее опозоренным, но только — пока читаю. Затем снова поднимается скорбь и призрак постыдного. Поэтому заклинаю тебя, мой Тит, вырви у меня эту скорбь или хотя бы уменьши либо утешением, либо советом, либо чем только можешь. Но что мог бы ты? Или кто-нибудь другой? Едва ли даже бог.

Со своей стороны, стремлюсь к тому, что ты советуешь и что, как ты надеешься, может произойти — чтобы Цезарь согласился на мое отсутствие, когда в сенате будет обсуждаться что-либо, направленное против Помпея. Но боюсь, что не добьюсь этого...» (Письма... т. 2, № 356)

От Гая Юлия Цезаря Цицерону, в Формии (по дороге в Брундисий):

«Император Цезарь шлет привет императору Цицерону. Хотя я только видел нашего Фурния и не мог ни поговорить с ним, ни выслушать его, как мне хотелось, ибо я торопился и был в пути, уже послав вперед легионы, тем не менее я не мог упустить случая написать тебе и послать его и выразить тебе свою благодарность, хотя я и часто это делал и, мне кажется, буду делать еще чаще: такие услуги оказываешь ты мне (тем, что не поехал к Помпею. — Л.О.). Так как я уверен, что вскоре прибуду в Рим, прежде всего прошу тебя дать мне возможность видеть тебя там, чтобы я мог воспользоваться твоим советом, влиянием, достоинством, помощью во всем. Возвращусь к сказанному выше: прости мою торопливость и краткость письма». (Письма... т. 2, № 357)

Гаю Оппию и Луцию Корнелию Бальбу от Гая Юлия Цезаря в Рим, незадолго до 11 марта 49 года:

«Цезарь Оппию, Корнелию привет.

Клянусь, меня радует, что вы в своем письме отмечаете, сколь сильно вы одобряете то, что совершено под Корфинием. Вашему совету я последую охотно и тем охотнее, что и сам решил поступать так, чтобы проявлять возможно большую мягкость и прилагать старания к примирению с Помпеем. Попытаемся, не удастся ли таким образом восстановить всеобщее расположение и воспользоваться длительной победой, раз остальные, кроме одного Луция Суллы, которому я не намерен подражать, жестокостью не смогли избегнуть ненависти и удержать победу на более длительный срок. Пусть это будет новый способ побеждать — укрепляться состраданием и великодушием...» (Письма... т. 2, № 358)

Между тем, последняя надежда Цицерона на примирение рухнула, так как Помпей уклонился от встречи с Цезарем и покинул Брундисий. Цицерон — Аттику из Формий, 17 марта:

«Я не сомневаюсь, что угрожает погибельная война, начало которой будет вызвано голодом. И я, тем не менее, страдаю, что не участвую в этой войне! Столь велика будет ее преступность, что в то время, как не кормить родителей грешно, наши главари сочтут допустимым убить голодом древнейшую и священную родительницу — родину. К тому же, я боюсь этого не на основании предположений, — я присутствовал при разговорах. Весь этот флот из Александрии, Колхиды, Тира, Сидона, Арада, Кипра, Памфилии, Ликии, Родоса, Хиоса, Византии, Лесбоса, Смирны, Милета, Коса подготовляется, чтобы перерезать пути подвоза в Италию и занять хлебородные провинции. А каким разгневанным он (Помпей. — Л.О.) придет!.. Поэтому для меня, сомневающегося в том, что мне пристало делать, от расположения к нему возникает огромное бремя. Если отбросить расположение, для меня было бы лучше погибнуть в отечестве, нежели повергнуть отечество, спасая его». (Письма... т. 2, № 363)

Вы помните? На первое место среди нравственно-прекрасных поступков Цицерон ставит служение отчизне, но вместе с тем считает, что «нет важнее обязанности, чем отблагодарить человека» (ведь Помпей вернул его из ссылки). Два нравственных принципа оказались несовместимы. Для Цицерона это — трагедия!

Цицерон — Аттику, 18 марта:

«...я отшатнулся перед жесточайшей и величайшей войной, какой люди еще не могут себе представить. Что за угрозы муниципиям, что за угрозы поименно честным мужам, что за угрозы, наконец, всем, кто остался бы! Как часто пресловутое: «Сулла мог, а я не смогу?!» ...От этого рода войны я и бежал и тем более, что видел, как замышляется даже более жестокое. Мне, которого назвали спасителем этого города, которого назвали отцом, привести к нему полчища гетов, армян и колхов? Мне причинить своим согражданам голод, а Италии опустошение?» (Письма... т. 2, № 364) На следующий день:

Гаю Юлию Цезарю. Формийская усадьба, 19 марта. «Император Цицерон шлет привет императору Цезарю.

Как только я прочитал твое письмо, которое я получил от нашего Фурния и в котором ты мне предлагал быть близ Рима, я менее удивился тому, что ты хочешь использовать «мой совет и достоинство». Что же касается «влияния» и «помощи», то я спрашивал себя, что ты имеешь в виду. Однако надежда приводила меня к такому заключению: я полагал, что ты, по своей удивительной и исключительной мудрости, хочешь, чтобы речь шла о покое, о мире, о согласии между гражданами, и находил, что и моя природа, и моя личность являются достаточно подходящими для этой цели.

Если это так, или если тебя касается какая-либо забота об охране нашего Помпея и примирении его с тобой и государством, то для этого дела ты, конечно, не найдешь никого более подходящего, чем я, который всегда и для него, и для сената, как только мог, был сторонником мира. А после того, как взялись за оружие, не пристал ни к одной воюющей стороне и признал, что этой войной оскорбляют тебя, на чей почет, оказанный благосклонностью римского народа, посягают недруги и недоброжелатели. Но, как в то время я не только сам способствовал твоему достоинству, но даже побуждал других помогать тебе, так теперь достоинство Помпея меня чрезвычайно волнует. Ведь несколько лет назад я избрал вас двоих, чтобы особенно почитать и быть вам лучшим другом, каким я и являюсь.

Поэтому прошу или, лучше, молю и заклинаю тебя всеми мольбами уделять среди твоих величайших забот немного времени также помышлению о том, как я, честный муж, благодарный, наконец, верный долгу, мог бы, по твоей милости, быть верным воспоминанию о величайшем благодеянии (возвращении из изгнания — Л.О). Если бы это было важно только лично для меня, то я все-таки надеялся бы испросить это у тебя. Но, по-моему, и для твоей чести, и для государства важно, чтобы я был сохранен как друг мира и каждого из вас...» (Письма... т. 2, № 365)

После отплытия Помпея Цезарь, укрепив приморские города, оставив в них для отдыха своих солдат и разослав распоряжения строить корабли, отправляется в Рим.

По пути он специально встречается с Цицероном и уговаривает его ехать с ним. Об этой встрече Цицерон сообщает Аттику в письме от 28 марта:

«И то, и другое — по твоему совету: и мои слова были такими, чтобы он скорее составил себе хорошее мнение обо мне, но не благодарил, и я остаюсь при том, чтобы не ехать к Риму. Мы ошиблись, считая его покладистым. Я не видел никого, кто был бы им в меньшей степени. Он говорил, что мое решение его порочит, что остальные будут более медлительны, если я не приеду. Я — что их положение совсем иное. После многих слов: «Итак, приезжай и веди переговоры о мире». — «По моему, говорю, разумению?» — «Тебе ли, — говорит, — буду я предписывать?» — «Так я, — говорю, — буду стоять за то, чтобы сенат не согласился на поход в Испанию (против верных Помпею легионов. — Л.О.) и переброску войск в Грецию, и не раз, говорю, — буду оплакивать Помпея». Тогда он: «А я не хочу, чтобы это было сказано». — «Так я и считал, — говорю я, — но я потому и не хочу присутствовать, что либо следует говорить так и обо многом, о чем я, присутствуя, никак не могу молчать, либо не следует приезжать». Наконец, он, как бы в поисках выхода, предложил мне подумать. Отказываться не следовало. Так мы и расстались. Поэтому я уверен, что не угодил ему, но сам себе я угодил, как мне уже давно не приходилось». (Письма... т. 2 № 374)