Анатолий Левандовский - Робеспьер

• Название: Робеспьер
• Автор: Анатолий Левандовский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1959

28 июля 1794 года под крики и улюлюканье толпы пала срубленная ножом гильотины голова Максимилиана Робеспьера. Толпа разошлась, и никому тогда не пришла в голову мысль о том, что он присутствовал при кончине Великой Французской буржуазной революции. На смену якобинцам, свершившим самый радикальный переворот в истории человечества того времени, пришли крупные буржуа, залившие кровью все завоевания революционного народа, сохранив из его наследия только то, что было выгодно им.

Книга А. П. Левандовского — это не только биография вождя якобинцев Робеспьера, но и скрупулезная летопись событий Французской революции, так как жизнь Робеспьера неотделима от нее. Робеспьер не дрался на баррикадах, его не было среди парижан, штурмующих Бастилию. Всю свою недолгую жизнь Неподкупный провел или за письменным столом в убогой каморке квартиры столяра Дюпле, или на трибунах Национального собрания, Конвента, Якобинского клуба. Но своими речами, проектами законоположений, своей волей и беспримерной преданностью революционным идеям Робеспьер влиял на все события революционной борьбы. Он был ее идеологом, ее знаменем, ее вождем. Немало роковых ошибок, колебаний отметило его жизненный путь, но он никогда не отступал, никогда не шел на компромиссы. Сын третьего сословия, Неподкупный выражал чаяния и надежды мелкой буржуазии, она была его опорой в борьбе с остатками феодализма и абсолютистской монархии.

С гибелью Робеспьера завершился восходящий поток Французской революции.

---

— Нет, к собранию королей! — иронически подхватывает Лежандр.

Дюгем напоминает о своем предложении. Некоторые депутаты предлагают отсрочить поименное голосование.

— Когда тираны избивали патриотов, — с жаром возражает Дюгем, — они не думали об отсрочке. Когда австрийцы бомбардировали Лилль от имени Людовика, они не хотели отсрочки!

Снова усиливается шум, снова несколько ораторов пытаются говорить одновременно. Часть депутатов требует немедленного голосования, другие кричат об отсрочке. Попытки председателя успокоить разбушевавшихся депутатов и поставить вопрос на голосование ни к чему не приводят.

Положение спасает Кутон. Понимая, куда клонят жирондисты, он стремится их предупредить. Пускай говорят — они лишь разоблачат себя. Ведь теперь мнение большинства переметнулось на сторону монтаньяров, и их не может испугать никакая новая дискуссия. И Кутон предлагает согласиться еще на небольшую, на этот раз последнюю отсрочку и дать возможность высказаться всем желающим.

Предложение Кутона принимается. Но напрасно торжествуют жирондисты: их противники теперь знают, как парализовать любой выпад.

План жирондистов, на который прозрачно намекнул в своем выступлении Ланжюне 26 декабря и который окончательно раскрыл жирондист Салль день спустя, заключался в следующем. Не имея больше возможности настаивать на неприкосновенности короля, на отказе от суда и тому подобных явно исчерпавших себя предложениях без риска окончательно потерять доверие народа и навлечь на себя обвинение в роялизме, лидеры жирондистов решили выдвинуть тезис об апелляции к народу. Если, как утверждал Ланжюне, члены Конвента не могут быть одновременно и обвинителями и судьями, значит для окончательного решения судьбы короля нужна какая-то более высокая инстанция. Такой инстанцией может быть только сам народ. Предлагая Конвенту высказаться лишь по вопросу о виновности Людовика, Салль указывал, что этому органу одинаково опасно и приговорить короля к казни и оставить его в живых: в первом случае народы окружат Людовика ореолом мученика, а монархи Европы используют казнь как предлог для новой войны с Францией; во втором — останутся безнаказанными чудовищные преступления: Поэтому, заключал Салль, Конвенту остается только признать себя некомпетентным для вынесения приговора и обратиться к народу. Народ должен высказаться по секциям и департаментам на первичных собраниях, а результаты голосования будут подсчитаны в Конвенте. С подобным же предложением в несколько измененной форме выступил 28 декабря Бюзо.

Предложение апеллировать к народу представляло весьма остроумный трюк, предпринятый с целью — буквально в последний момент — сорвать вынесение приговора, который был уже у всех на устах.

На этот раз Неподкупный гневен. Теперь он не только объясняет, не только дает свою положительную программу, теперь он обвиняет, причем обвиняет прямо в упор. Но вся сила гнева оратора обнаруживается не сразу, она постепенно нарастает по мере того, как раскрывается перед слушателями пункт за пунктом существо нового предложения жирондистов.

Робеспьер начинает свою речь выражением крайней степени удивления тем, что вопрос, ясный сам по себе, обсужденный со всех точек зрения, вдруг вызвал новые разногласия.

Оратор признается, что, когда он увидел Людовика на допросе, униженного, жалкого в своем запирательстве, в душе его шевельнулось чувство милосердия. Но чувства такого рода нужно безжалостно изгонять. Людовика судят не потому, что хотят ему отомстить, — хотя народ имеет все права на священную месть, — а потому, что этого требует безопасность нации, необходимость скрепить свободу и общественное спокойствие наказанием тирана. Каждая минута промедления влечет за собой новую угрозу, пробуждает преступные надежды, поощряет дерзость врагов свободы и еще более растравляет распри внутри Конвента.

Но вот суд окончен. Обвиняемый сам признал, что все формальности выполнены, что ему нечего больше сказать в свое оправдание. Ряд депутатов пожелал отсрочки в вынесении приговора, чтобы иметь возможность свободно обменяться мнениями, и эта отсрочка была дана.

Казалось бы, все. Но нет, именно теперь вносится предложение, которое грозит продолжить процесс до бесконечности, а республику привести к гибели. И оратор подробно разоблачает содержание и смысл пресловутой апелляции к народу.

Судьба короля, согласно новому предложению, должна обсуждаться в первичных собраниях, то есть в сорока четырех тысячах отдельных секций. Каждое из этих первичных городских и сельских собраний немедленно станет ареной ожесточенной борьбы. Туда неминуемо проникнут фельяны и агенты аристократов, которые напрягут все силы, чтобы разжалобить в пользу тирана наивных простаков. Между тем истинные представители народа на эти собрания попадут лишь в самой незначительной мере. Захочет ли земледелец покинуть свое поле, решится ли ремесленник бросить свою работу, дающую ему хлеб насущный, чтобы углубиться в дебри уголовного кодекса и изыскивать род наказания для Людовика Капета? На этот вопрос можно ответить только отрицательно, А если так, то очевидная слабость этих собраний послужит для консолидации всех роялистских сил, придаст им смелость для более решительных действий. Таким образом, эта апелляция к народу превратится в апелляцию против народа, ко всем врагам народа.

Но это еще далеко не все. Разбор дела в сорока четырех тысячах отдельных трибуналов означает затягивание его практически на совершенно неопределенное время. Между тем война с иностранными державами далеко не кончена; и не подлежит сомнению, что коалиция врагов двинет свои силы именно тогда, когда нация будет погружена в прения об участи Людовика и занята изучением разного рода юридических тонкостей.

В таких условиях народ — истинные патриоты, естественно, бросят это схоластическое обсуждение и уйдут на фронт защищать родину. И вот тогда-то в собраниях, обсуждающих участь короля, полностью восторжествуют те, кто и до этого успел объединиться и организоваться: силы аристократов и реакции.

Напряженное внимание в зале усиливается. Еще оратор только анализирует, еще, холодный и сдержанный, он только взвешивает преподносимые аудитории положения, но уже чувствуется, как с каждой новой фразой приближается гроза. Вот он, наконец, формулирует и бросает обвинение, страшное обвинение, от которого не уйти тем, против кого оно направлено.

— Вот ужасающий план, который дерзко предлагают нам, — будем называть вещи их именами — глубочайшее лицемерие и наглейшее мошенничество, прикрываясь флагом ненавистного им народного самодержавия!

И эту безрассудную меру вам предлагают во имя общественного спокойствия, ее прикрывают желанием избежать гражданской войны!

Стало быть, чтобы уничтожить тиранию, надо сохранить тирана! Чтобы предотвратить гражданскую войну, надо немедленно возбудить ее! Жестокие софисты! Так рассуждали всегда те, кто желал обмануть нас! Не во имя ли мира и даже свободы Людовик, Лафайет и все их сподвижники сеяли смуту в стране, не под этим ли предлогом поражали они патриотизм оружием и клеветой как в Учредительном собрании, так и вне его?

Постепенно оратор преображается. Теперь это уже не холодный исследователь истины, это пламенный обвинитель. Его уста извергают громы, его глаза мечут молнии…

— Не очевидно ли, в самом деле, что здесь ведется процесс не столько против Людовика XVI, сколько против самых горячих защитников свободы? Разве здесь восстают против тирании Людовика? Вовсе нет! Здесь возмущаются тиранией маленькой кучки угнетенных патриотов. Разве здесь страшатся заговоров аристократии? Ничуть! Нас пугают диктатурой каких-то представителей народа, которые будто бы хотят узурпировать его власть. Здесь хотят сохранить тирана, чтобы выставить его против обезоруженных патриотов. Предатели! В их распоряжении вся военная сила, вся государственная казна — и они обвиняют нас в деспотизме! В республике нет ни одной деревушки, где они не закидали бы нас грязью; они растрачивают общественное достояние на свои пасквили; они осмеливаются изменять общественному доверию, нарушая тайну корреспонденции, чтобы перехватывать депеши патриотов и заглушать крик истины, и они же кричат о клевете! Они отнимают у нас даже право голоса и нас же клеймят именем тиранов! Они видят бунт в скорбных порывах патриотизма, оскорбленного неслыханной изменой, они оглашают это святилище воплями ярости и мести!..

Но вот Неподкупный вновь спокоен. Он подводит итоги. Он констатирует. И эта холодная констатация для многих сидящих здесь страшнее самых пламенных призывов.

— Да, это несомненно: существует проект унизить Конвент, а может быть, и уничтожить его, пользуясь этим бесконечным процессом. И не в тех людях гнездится измена, которые стойко защищают принципы свободы, не в народе, который пожертвовал для нее всем, не в Национальном Конвенте, который стремится к добру и истине, и даже не в тех личностях, которые являются лишь игрушками злополучной интриги и слепым орудием чужих страстей: она гнездится в дюжине-другой плутов, которые держат в своих руках все нити заговора. Храня молчание, когда обсуждаются важнейшие вопросы дня, они втихомолку возбуждают смуты, раздирающие нас теперь, и готовят бедствия, ожидающие нас в будущем…