Кирилл Кобрин - Книга перемещений: пост(нон)фикшн

• Название: Книга перемещений: пост(нон)фикшн
• Автор: Кирилл Кобрин
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4448-0322-6

Перемещения из одной географической точки в другую. Перемещения из настоящего в прошлое (и назад). Перемещения между этим миром и тем. Кирилл Кобрин передвигается по улицам Праги, Нижнего Новгорода, Дублина, Лондона, Лиссабона, между шестым веком нашей эры и двадцать первым, следуя прихотливыми психогеографическими и мнемоническими маршрутами. Проза исключительно меланхолическая; однако в финале автор сообщает читателю нечто бодро-революционное.

---

Что, кстати говоря, он подсознательно знал всегда. Где-то с одиннадцати лет. Тут он вспомнил про книжку с принцем Рупертом. Да, дело было весной семьдесят пятого года. Ливень, бурный, какой-то южноамериканский, шел два дня. Утром третьего надо было решать: идти в школу или нет. Не высовывать носа казалось заманчивым, но еще заманчивее – вплыть в эти потоки, которые когда-то были улицами, вымокнуть до нитки, добраться до наверняка пустой школы, послоняться там одиноким героем. Он так и помнил эту картину: подсолнечное пятно лампы на столе, вода и серость за окном, раскрытая книга, которую он разглядывал все утро. Картинка «Армия Кромвеля в походе»: лес пик, поворот колонны за угол проселочной дороги, живая изгородь, дождь, мокрый офицер на понурой лошади. Казалось, если он осмелится выйти на улицу, то попадет прямиком в эту картинку, ему дадут пику и отправят воевать среди живых изгородей и полуразрушенных замков. И его портрет украсит книгу. В то же время в картинке была какая-то потрясающе нежная грусть, дорога, по которой плюхали промокшие «круглоголовые», манила куда-то вдаль, за горизонт, за пределы Британии, где шла война, быть может, как раз в Ирландию. И они – кромвелевские солдаты – туда добрались. И он в конце концов добрался. Впрочем, об этом в 1975 году он не смел и мечтать. Потому накинул курточку и отважно шагнул в волны потопа.

То был действительно потоп. Мутная вода доходила «Жигулям» до ручки дверцы, машины фыркали, вскипали, будто чайник, белым паром, и замирали. Светофоры истерически мигали оставшимся красным глазом: «Стой! Стой! Стой!» Редкие людишки шли, закатав брюки до колен, но это не помогало – ведь брели они порой по пояс в потоке. Дождь, естественно, не прекращался. Какое это было приключение, какой Майн Рид с Фенимором Купером! Он пересек родной проспект Кирова, припадающий на одну сторону, где щитковые дома, пробрался, почти проплыл, метров двести вдоль, затем свернул на тихую Школьную: математическая школа, школа для дураков, четвертая шарага, райком партии, его школа. Что и требовалось доказать: она пуста. Два-три вымокших идиота, которых прогоняет домой оручая техничка: «Пошто пришли? Я-те!!! Нету никого! Домой, домой!!!»

Выполнив героический долг, он действительно поспешил домой. Дождь кончился, вспыхнуло солнце, придав картине стихийного бедствия оттенок лихорадочной, болезненной веселости. Вода потихоньку спадала, заворачиваясь бурыми косичками и кренделями у решеток канализации. Высыпали другие дети – с голыми ногами, в одних дождевиках, они брызгались, запускали кораблики, мгновенно сооруженные из пенопласта и деревянных чижиков, по-дурному кричали. Сразу стало как-то неуютно, мокрая одежда, нагретая солнцем, воняла сыростью и подвалом того дома на Автомеханической, куда обычно собирались курить и играть в карты. В ушах зашумело, солнечные блики на воде слепили, идти было тяжело. Он стянул с себя курточку и понес ее в руке. Еле перейдя вброд проспект Ильича, по которому медленно плыли машины, он обнаружил, что развязался шнурок. Пристроив куртку на ветку, завязал и двинулся дальше. Домой пришел через двадцать минут. Еще через час вспомнил про куртку. Натянул не высохшую еще одежду и побрел назад. Никакой куртки там уже не было.

Дальнейшее и вовсе происходило будто в недосне: возвращение родителей с работы, крик, упреки, угрозы. Взрослые ухали и рычали: «Куртка! Куртка! Куртка!» Потом они стихли. В густой тьме, наполнившей квартиру, тьме, которая слабо светилась лишь голубоватым отсветом телеэкрана, он добрался до своей комнаты. Включил лампу. Книга была открыта на все той же картинке. Колонна пехотинцев по-прежнему заворачивала за живую изгородь. Лил дождь. Потом он перестал. Выглянуло солнце. Подъезжая к Дрездену, он увидел в окно, что кромвелевские солдаты уже почти скрылись из виду. Мешкали лишь трое или четверо – в яйцеобразных шлемах, тускло поблескивающих кирасах, красных камзолах, смешных шароварах, по которым бил прицепленный к поясу палаш. Потом и они исчезли. Остался один. Он стоял, опираясь на алебарду, смотрел на проносящийся мимо поезд и махал рукой на прощанье.

Пролетарская Альгамбра

О.Х.

Он стоял – да и сейчас то, что от него осталось, стоит – в северо-западном углу парка. Сам Парк культуры и отдыха Автозаводского района города Горького представлял собой – и сейчас еще представляет, несмотря на иное название города и иное содержание здешней жизни, – треугольник с обрубленным Коломенской улицей углом; хотя на самом деле это даже не улица, а просто дорога, которая разделяет парковые деревья, защищенные от неведомого врага забором, и искусственное озеро, известное под технологичным названием Земснаряд. Обрублен как раз северо-западный угол, тот, где герой нашего повествования стоял (стоит). Основание треугольника тянется с востока к этому углу вдоль широкого, совершенно пустого проспекта, который раньше носил имя Жданова, а потом, в результате известных событий, был переименован в Молодежный. Раньше по Жданова, вдоль парка, ходил трамвай, но потом рельсы разобрали, насыпь под ними срыли, выстроили станцию метро «Парк культуры», два выхода из которой смотрят на чугунную парковую ограду. Но это там, в центре основания треугольника и у его восточного угла. В нашем же, северо-западном, нет ничего, решительно ничего нового.

Любой, лет тридцать – тридцать пять назад заходивший в Автозаводский парк в этой его части, с проспекта Жданова, через ворота в ограде, что напротив 126-й школы с английским уклоном, упирался в него. То есть в целую архитектурно-скульптурно-парковую группу. Первым в окружении довольно жалкой клумбы стоял невысокий гипсовый Ильич, как водится, с рукой, призывающей в понятно какую даль (в данном случае он указывал на школу, что вполне естественно: учиться, учиться, учиться). А вот уже за вождем входящего встречал фасад летнего кинотеатра «Родина». О репертуаре можно было узнать еще из афиш на парковой ограде, но на фасаде здания, для верности, названия сегодняшних фильмов дублировали специальные щиты, а если подойти к кассе, что располагалась в окошке справа от главного входа, то там уже был анонс на месяц вперед. Хочешь, сейчас иди на «Фантомас разбушевался», хочешь – через пару дней на похождения комиссара Миклована, а то и вовсе в конце месяца на профессионала Бельмондо, которого в финале убивают под нечеловечески печальную и мужественную музыку. Но это летом; «Родина» не изменяла своему сезонному предназначению, да и посещать неотапливаемый деревянный кинотеатр после сентября было бы рискованно. Волго-Вятский регион, не Сицилия.

Обогнуть «Родину» можно было и справа, и слева, но слева, конечно же, интереснее. Прежде всего, там стояли автоматы с газированной водой и вечно спизженными гранеными стаканами, а за ними, у начала широкой тенистой аллеи, ведущей к восточному углу парка, – восхитительный деревянный павильон, пентагональной, кажется, формы, обнесенный верандой со столиками. Там продавали мороженое в металлических вазочках; по выходным веранда была переполнена, и приходилось довольно долго стоять в очереди за порцией холодного сладкого счастья. Лимонад там тоже разливали. Ничего подобного, если обходить «Родину» с правой стороны; вообще, вся часть парка, обращенная к Коломенской улице и Земснаряду, была (и остается) пустынной, поросшей деревьями, кустарником, из строений там имелись разве что сараи, где хранился инвентарь для уборки территории. Весной в сараях выдавали грабли, метлы и лопаты школьникам, пригнанным для обустройства парка после схода снега. И я там был, и я получал грабли и лопаты, и я курил, укрывшись за кустами у парковой ограды. Впрочем, если оттуда повернуть назад, к проспекту Жданова, и немного пройти, то там стояла лучшая из здешних пивнух. Собственно, она была практически в самóм срезанном углу, ближе к проспекту Жданова, прямо напротив 126-й школы. Последняя, как я уже говорил, имела английский уклон, потому во время занятий по «техническому переводу» (сажали в класс сразу на четыре урока подряд, раздавали старые фордовские патенты, училка уходила по своим делам, заперев нас на ключ) мы выбирали гонца, он вылезал в окно, перебегал проспект, проникал в парк и наливал в пивнухе трехлитровую банку отвратительного пойла, вызывавшего изжогу и сонливость разом. На обратном пути гонец посещал угол проспекта Жданова и улицы Краснодонцев и покупал у вечно дежурящего там скучного пияницы несколько вареных раков по десять копеек штука. На всю операцию уходило примерно пятнадцать минут, так что у нас (тех, конечно, кто вложился) оставалось достаточно времени на все: пиво, раков, патенты.

Но самое интересное начиналось, если «Родину» обогнуть – неважно, справа или слева. Сзади к летнему кинотеатру была пристроена летняя же эстрада, перед ней рядами выставлены скамейки. По выходным здесь устраивали разные представления: плясали танцевальные ансамбли Дома культуры Автозавода, играл заводской оркестр народных инструментов, цеховые ВИА с не помню какими названиями, самодеятельный театр, что-то еще. Лениво прогуливающиеся, разморенные летней воскресной негой автозаводцы оккупировали скамьи, вокруг носились дети, шныряли в поисках собутыльников мрачноватые мужички, со сцены наяривали гармошки и балалайки, перекрывая доносившийся из всех парковых громкоговорителей «Маяк», который неторопливо отсчитывал каждые полчаса уходящего в советское небытие дня. В общем, здесь бывало интересно; уже в начале восьмидесятых, став студентами, мы иногда, вместо того чтобы ездить в центр на пластиночную «биржу», приходили в воскресенье к летней эстраде: попить портвейну, покурить на лавочке, щурясь от нежного майского солнышка, послушать, как наяривает на положенной заводской самодеятельности домре приятель-гитарист, любитель Роберта Фриппа и Джимми Пейджа.