Лев Кассиль - Том 5. Ранний восход. Маяковский – сам

• Название: Том 5. Ранний восход. Маяковский – сам
• Автор: Лев Кассиль
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1965

В собрание сочинений известного советского детского писателя вошло всё лучшее, созданное писателем. В пятый том собрания сочинений Льва Кассиля вошли: повесть «Ранний восход», очерки «Маяковский – сам», «Чудо Гайдара», «Шагнувший к звёздам», из записей разных лет: «Пометки и памятки», избранные главы из книги «Про жизнь совсем хорошую». Послесловие В. Смирновой.

Рисунки художника И. Година.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Обо всем этом мы говорили вскоре после запуска второго советского спутника Земли в одном из переполненных молодежью и школьниками залов Москвы, где в конце 1957 года был устроен утренник, который назывался «Заглянем в будущее». И это было подлинным «утром предвкушений». Выступали изобретатели, известные ученые. Один из них имел скромное официальное звание: «Член комиссии по межпланетным сообщениям Академии наук СССР».

И как тихо ни произнес я, имевший честь председательствовать на этом утреннике, такое звание ученого, представляя его зрительному залу, все равно нельзя было не расслышать, как гремит в этих словах эхо необозримого будущего.

Да, благодаря поразительному успеху советских ученых, инженеров, конструкторов, рабочих, осуществивших один из проектов Циолковского, человечество в конце 1957 года совершило в своем культурном развитии исполинский прыжок в космос, в будущее.

Весной 1958 года калужане вместе с приехавшими из Москвы представителями советской науки открыли памятник своему великому земляку.

Теперь в калужское небо устремлен своим острием многометровый обелиск в виде ракеты, готовой к старту. А внизу, у ракеты-обелиска, узнаешь незабываемую худощавую и легкую фигуру человека, гений которого позволил людям сделать первый шаг к звездам.

И, вспоминая дни встреч с Циолковским и старт первого советского стратостата, поднявшего «потолок мира», ныне столь головокружительно высоко вознесенный нашими спутниками, я отыскал дома свой старый блокнот и перечитал строки, которые записал когда-то 30 сентября 1933 года, стоя на московском аэродроме.

«…Я убежден теперь, я знаю – мы с вами доживем, увидим. Настанет день… Когда спустится вернувшийся на землю после первого своего полета корабль еще не совсем угаданной сегодня конструкции, выйдет усталый, взволнованный человек, человек нашей страны, и протянет нам щепотку слежавшейся пыли.

– Вот! – скажет он. – Возьмите! – скажет он.

– Что же? Земля, как земля! – крикнут ему.

И он тихо ответит:

– Нет, это щепотка луны…»

Пометки и памятки*

Из записей разных лет

Подобно тому, как, поставив иглу патефона на крайний виток пластинки и запустив диск, начинаешь снова слышать давно прозвучавшую песню, так, раскрывая старые свои корреспондентские блокноты и пробегая глазами по бороздкам полустершихся строк, опять как бы видишь перед собой картины давних, прошедших, но запечатлевшихся лет. И невольно начинаешь чувствовать, что за плечами, действительно, жизнь уже не малая, а удивительных людей и ошеломляющих событий столько выпало нам на век, что в другие, менее примечательные эпохи хватило бы на добрых три-четыре поколения.

Листаешь исписанные, исчерканные торопливыми заметками, старые свои корреспондентские блокноты, измятые походные записные книжки, ворошишь сотни газетных вырезок с очерками, репортерскими заметками, статьями, беглыми литературными зарисовками, корреспонденциями, которые довелось напечатать за четыре с лишним десятилетия, проведенные в советской газете, в литературе, – и оживают образы дорогих сердцу больших людей, встречаться или дружить с которыми выпало счастье.

Мне, признаться, очень не по душе ходовое выражение «судьба сводила его со многими интересными людьми», которое частенько встречаешь в жизнеописании какого-нибудь примечательного человека. Ведь вряд ли тут дело лишь в счастливом случае: вот, мол, как повезло человеку, смотрите-ка, с кем он только не встречался!.. Думается, что человек, избравший определенный жизненный путь и жадно всматривающийся в попутчиков-современников, не ждет от судьбы, чтобы опа стала свахой, которая познакомит, сведет его с интересующими людьми. Ведь выбор дружб и знакомств всегда определяется основными интересами человека, его тяготениями и пристрастиями. И я счастлив, что, проработав много лет журналистом-газетчиком, а затем литератором, писателем, обращающим свое слово прежде всего к подрастающему читателю, имел возможность утолить необоримую жажду общения с замечательными людьми, чьи подвиги, жизнь, труд, творчество отразили в себе многие необыкновенные черты нашей удивительной и взволнованной современности.

Некоторые из этих встреч были короткими, беглыми, другие – постоянными. А были и такие, что перерастали в дружбу, так много и щедро мне дававшую. Вот и захотелось поделиться с читателями пометками и памятками о некоторых замечательных людях и о делах их, через которые подчас еще раз видишь время, прожитое нами.

Чудесный фонарь и «курносые»

Звучит в моей памяти, как и в памяти всех современников, не раз слышанный и в больших залах, и дома, за столом, глуховатый, слегка протяжный голос одного из самых знаменитых и мудрейших писателей нашего века, чьи предвидения еще в непроглядные дореволюционные годы окрыляли молнию приближавшейся грозы. Не знаю, может ли писатель мечтать о большем. Подобных прижизненных всенародных признаний не так-то уж много в истории литературы.

Прожить огромную жизнь, романтическую, увлекательную, полную странствий, контрастов и непрестанного труда, замечательных встреч и великих дружб. Пройти из мрачнейших недр жизни на ее высочайшие вершины и неустанно звать туда человечество. Влюбленно верить в человека; словом, делом, жизнью своей высоко, как никогда, вознести само человеческое звание и дожить до дней, когда Человек прозвучал по-настоящему гордо в стране утвердившегося социализма. Быть другом Ленина, однокашником революции, товарищем ее юности и наставником нового литературного поколения, которым так восхищался, учить которое не уставал до последних своих дней. При жизни стать общепризнанным классиком. Видеть парки, самолеты, театры, улицы, города своего имени, которое вошло в свод славнейших имен Родины. Такова величественная судьба Горького.

Но Максим Горький – это не только имя знаменитого писателя. Это больше, чем имя. Это целое понятие, комплекс понятий о славе, уме, таланте, мужественном сердце, исполинском опыте жизни. Оно давно уже входит в тот культурный минимум, которым располагает всякий мало-мальски мыслящий человек.

Максим Горький – это больше, чем имя человека. Это-высокое звание. Само имя это стало нарицательным, более даже, чем имена героев из книг Горького. Ведь недаром еще в далекие времена народ назвал бесплацкартные товаро-пассажирские поезда, доступные даже беднякам, «максимами-горькими»…

Образ Горького совпадает с народным представлением о настоящем писателе, неутомимом заботнике о делах народных. Писатель должен быть вот таким! Писатель – это вот он!

К нему обращались за советами, за помощью. Ему писали письма, тысячи писем, ему слали книги, рукописи, рисунки, фотоснимки, чертежи, игрушки. Его огромная слава была наградой, гордостью, славой каждого из нас: только в нашей стране может быть окружен таким прижизненным всенародным обожанием писатель, «штатский человек» (вспомните, как негодовали некогда сановные лица, что в Москве поставлен памятник «штатскому» Пушкину).

Могучего Гёте ублаготворили ливрейным мундиром министра герцога Веймарского, и он считался одним из правителей карманного герцогства. Но вряд ли это звание дало автору «Фауста» что-нибудь, кроме иронических улыбок преклонявшихся перед ним современников и чтущих его память потомков.

Алексей Максимович Горький не имел никаких особых установленных полномочий, званий, кроме одного – писательского.

Но он был могущественным властителем душ.

Под окнами Горького не собирались библиоманы требовать изменения судьбы его героев, как это было с Понсон дю Террайлем, когда тот посмел, наконец, умертвить своего неистребимого Рокамболя… Таких широковещательных фактов не знает биография Горького. У нас слишком уважают труд писателя, чтобы шуметь под его окнами.

Но по книгам Горького учились и учатся ненавидеть, любить и бороться за достоинство и счастье человека тысячи революционеров трех, если не четырех уже, поколений.

Но когда Горький вернулся к нам из-за границы, советские пограничники и железнодорожники внесли его в простор родины на руках.

Но когда он заболел, миллионы читателей хватали газету по утрам и искали там первым делом бюллетень о его здоровье, как искали впоследствии сводку с фронта или до этого – градус северной широты, где дрейфовала льдина челюскинцев…

И когда жизнь его кончилась, трауром обвило знамена, краснотой – глаза, день почернел, словно закрылся черной пленкой, которую мы тогда приготовили для солнечного затмения. И страна, приспустив флаги, воздала Максиму Горькому последнюю высшую почесть революционера, приняв его прах в нишу кремлевской стены на Красной площади.