Бенджамин Констэбл - Три жизни Томоми Ишикава

• Название: Три жизни Томоми Ишикава
• Автор: Бенджамин Констэбл
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-081692-7

Загадочная красавица Томоми Ишикава по прозвищу Бабочка, оставив предсмертную записку, бесследно пропала. Некоторое время спустя ее друг-писатель Бен начинает получать от нее письма. Бабочка шлет ему ссылки на таинственный код, искусно спрятанный в ее дневнике, на жестком диске компьютера, в публичных местах в горшках с цветами, за статуями – и много где еще. Из старинных переулков Парижа – на залитые светом улицы Нью-Йорка… В поисках разгадки писатель движется все дальше и дальше. И постепенно его начинает терзать вопрос: а действительно ли Бабочка мертва? Правда ли то, о чем она пишет? Но если нет, то зачем она затеяла эту игру? Полностью размытая связь между реальным и ирреальным, между жизнью, вымыслом, правдой, ложью и художественным воображением. Странная и завораживающая история самой необычной дружбы, которая только может существовать на свете.

---

Я подумал о названиях улиц в том районе, имеющих отношение к воде, например улицы Каскад и Риголь[4]. Но если это и впрямь была подсказка, я понятия не имел, откуда начинать поиски. Хотя информация в следующем файле, который я открыл, показалась более многообещающей.

Невероятные сады.

Плотная парижская застройка оставила мало места для частных садов. Но природа все-таки пробилась сквозь густые ряды домов, и в Париже появилось множество невероятных зеленых уголков. Некоторые впоследствии вросли в инфраструктуру, например чудесный Атлантический сад на крыше вокзала Монпарнас или Променад (также известный как Зеленая Лощина) – выведенный из употребления железнодорожный путь с виадуками, стрелками и туннелями, идущий от Бастилии до Венсенского леса и на всем своем протяжении превращенный в пешеходную аллею с деревьями, кустами, скамейками, велосипедными дорожками и даже беспроводным доступом в Интернет. Некоторые из самых невероятных садов – дело рук отдельных людей, например висячие джунгли, которые украшают здания, ниспадая с балконов. Еще бывают общественные сады на свободных клочках земли, полные ароматов и цветов, которые местным жителям только взбредет в голову выращивать. Один из них, Papilles et Papillons («Сосучки и бабочки»), расположен на склоне самого крутого парижского холма, на улице Ганье-Ги, в двадцатом округе. Короткий подъем на холм – и ты оказываешься в Jardin des Soupirs («Сад вздохов»), где ничего нет приятнее, чем сесть и подумать о прожитом дне в розовом свете заходящего солнца.

Я немного позавидовал Бабочке, которая знала такие места. Как будто я совсем не удосужился исследовать город, в котором жил, а она, раскрыв множество тайн, получила привилегии за свою любознательность, и каким-то образом ее жизнь обрела особую ценность. Но у Томоми Ишикава всегда были необычные отношения с Парижем.

«– Я люблю Париж, – однажды сказала она.

– Да, я тоже.

– Нет, не любишь.

В ее голосе звучало обвинение.

– Люблю, конечно. Я бы не жил здесь, если бы не любил.

– Ты любишь его так, что хочешь поцеловать?

– Ладно, ладно, ты права, я совсем не люблю Париж.

– А я люблю, – повторила Бабочка. – Я хочу поцеловать его, потрогать, а иногда, когда никто не видит, я трусь об него всем телом.

Мы громко расхохотались.

– Ах ты дрянная девчонка, оставь эти глупости!»

Томоми Ишикава была веселей меня и, как правило, больше пила.

На следующий день я пролежал в постели до одиннадцати. Съев тарелку хлопьев, я вышел в Интернет и смотрел на карту, пытаясь понять, где находятся места, о которых говорила Томоми Ишикава. День шел сам по себе, а я перескакивал с карты на карту, наслаждаясь возможностью никуда не спешить.

Вечером я доехал на метро до станции «Гамбетта», вблизи кладбища Пер-Лашез. Пройдя сотню ярдов вниз по склону, я оказался на зеленом перекрестке, где мое внимание привлекли две улицы, которые вели наверх и скрывались из виду, как обрываются в море горные тропы. Разумеется, я уже бывал здесь раньше, вероятно в детстве, или нет, точнее, ехал по этой улице на машине, чтобы срезать. Пришлось напомнить себе, что я никогда не водил машину в Париже, разве что во сне или в воображении. Справа от двух призрачных улиц находилась улица Ганье-Ги. Я перешел на светофоре и зашагал вверх по склону, по мере приближения к вершине ощущая легкость в животе, как будто я слишком быстро ехал по горбатому мосту. Я почти разочаровался, обнаружив за гребнем всего лишь крутой спуск, а вовсе не тайное королевство или какое-нибудь другое волшебное место. Справа я заметил маленький, расположенный на уступах, садик. Табличка на калитке гласила «Papilles et Papillons». Несколько мгновений я смотрел через ограду, а потом вошел. В его неухоженности было что-то особенно приятное. Ничего похожего на прилизанные парки и аккуратно подстриженные городские сады, на которые я научился не обращать внимания. Какая-то роспись на стене, маленькие растения с табличками, большой куст с сотнями крошечных лиловых цветков, торчавших во все стороны, и двумя бабочками, кружившими вокруг. Я стоял и смотрел, а затем увидел еще одну… нет, четырех бабочек.

Я вновь перешел улицу и поднялся по ступенькам, которые некогда вели на улицу Колокола, которую, как сказала Томоми Ишикава, разрушили. Здесь пролегала граница ее владений. Я вошел на чужие земли. Вместо старой улицы рос еще один сад, современный и бездушный. Наверное, его открыли всего несколько недель назад. Пожалуй, садам нужны годы, чтобы дозреть. Я продолжал идти вперед, к улице Пиренеев, потом перешел дорогу, ища глазами крошечную лестницу, ведущую на улочку Вздохов. Я поднялся по ступенькам и немедленно влюбился в узкий переулок, вдоль которого стояли строения самой разной формы. Современные квадратные дома из дерева и старые приземистые постройки с одичавшими садиками и дверями, которые открывались прямо на улицу (если так можно было ее назвать – там едва могла проехать машина).

Сад Вздохов находился справа – длинный, узкий, заслоненный соседними домами. Деревья по обе стороны нависали над дорожкой, в саду стояли два-три сарая с вывешенными памятками, которые я не стал читать, ящики для хранения семян и инвентаря – и пугало. Какой-то мужчина чинил садовый инструмент. Он посмотрел на меня; я улыбнулся и зашагал между миниатюрных делянок с цветами и травами. Я миновал лиловую стену, поросшую плющом, и достиг дальнего конца сада, где на маленьком замощенном пятачке стояли скамья и несколько стульев. Присев рядом с крохотным прудиком, сделанным из старой раковины, в которой рос высокий камыш, увенчанный белыми цветами, я стал смотреть, как вечернее солнце отражается от стен высоко над моей головой. Появились две женщины – одна что-то показывала другой. Когда они подошли ближе, старшая опустилась на колени и выдернула несколько сорняков. Поднявшись, она улыбнулась и сказала:

– Bonjour.

– Bonjour, Madame, – вежливо произнес я. – Ваш сад прекрасен.

– Спасибо, только он не мой, а общественный. Мы – просто местные жители, которые любят повозиться в земле.

(Мы оба говорили по-французски.)

– Он и правда чудесен, – я улыбнулся. Мне больше нечего было сказать, но она ждала, как будто что-то в моем голосе наводило на мысль, что я еще не закончил. Поэтому я продолжил: – Особенно хороши растения в этой штуке вроде озера.

(У меня из головы вдруг вылетело слово «пруд».)

– О да, очень красиво, правда? Этот маленький уголок создал месье Гиро. Он будет очень рад узнать, что вам понравилось. Месье Гиро! – окликнула она мужчину, который возился с инструментом, и тот неспешно зашагал к нам. – Monsieur хвалит ваш пруд.

Я покраснел, внезапно осознав, что прекрасно помню, как будет «пруд» по-французски.

– Про ваш сад мне рассказал один друг…

Я вдруг смутился. Не хотелось говорить с незнакомыми людьми.

– Я зашел сюда просто из любопытства и получил огромное удовольствие. Отличное место.

– Спасибо, спасибо. А как зовут вашего друга?

– О… она американка… она называет себя Бабочкой.

Хотя было чересчур большой вольностью называть ее Бабочкой в разговоре с незнакомцем, «Томоми Ишикава» казалось чересчур сложным для такой беседы.

Мужчина нахмурился.

– А вы мистер…

– Констэбл. Бен Констэбл.

– Филипп Гиро. – Он протянул руку, и я ее пожал. – Может быть, хотите взглянуть на цветочный уголок, за которым я ухаживаю последние несколько месяцев вместо одного моего уехавшего друга? Пожалуйста, идемте со мной.

Мне было совсем не интересно смотреть на чужие цветы, но я не сумел отказаться. Я последовал за ним по узкой каменной дорожке, мимо грядок с травами и дикими цветами, к яркой клумбе. Там Гиро остановился.

– Вот, – сказал он.

– Красиво, – заметил я. И, боясь его разочаровать, добавил: – Правда, очень красиво.

– Пожалуй, я оставлю вас на минутку, чтобы вы посмотрели получше, – произнес Гиро и вернулся к женщинам, с которыми заговорил вполголоса.

Ну и чего он от меня хотел? Неужели я был похож на странствующего знатока цветов?

Я не разбираюсь в растениях, а потому удивился тому, скольких из них узнал. На клумбе росли наперстянки, высокие маргаритки, львиный зев и еще какие-то цветы, свисавшие с куста, которые я определил как орхидеи. Откуда я знал все эти названия? После пятнадцати секунд усиленного созерцания я решил уйти и крикнул:

– Большое спасибо, приятного вам дня!

Я помахал и двинулся к выходу как можно быстрее, но все же стараясь не создавать впечатление поспешного бегства.

– Подождите, месье! – крикнул вдогонку Гиро.

Я остановился, и он поспешно зашагал ко мне.

– Месье, извините, но, кажется, вы еще не закончили.