Михаил Каминский - В небе Чукотки. Записки полярного летчика

• Название: В небе Чукотки. Записки полярного летчика
• Автор: Михаил Каминский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1973

В книге «В небе Чукотки» воспроизведены эпизоды героической эпопеи становления и развития советской полярной авиации.

Эту книгу написал человек, который осваивал Арктику и Антарктиду, воевал, в полярную ночь нес дежурства по обеспечению дрейфующей станции у полюса.

«В небе Чукотки» — живой рассказ о слабости и стойкости, о верности долгу и человеческой порядочности. Герои этой книги — люди сильного характера и беззаветной верности долгу, — могут служить примером для молодых, продолжающих дело отцов.

---

Шевелев принял предложение Зяблова, и этим двум людям принадлежит честь создания прецедента, небывалого в истории разведки земных недр.

ОТКРЫТИЕ ВИКТОРА БОГДАНОВА

Таким образом, еще в Москве было предрешено сотрудничество между авиаторами и геологами Чукотки. Но ни Шевелев, ни Зяблов не представляли, удастся ли летчику найти место для посадки в горах. Может, на первой же посадке он поломает машину. Если Зяблова не страшили горы, то Шевелев понимал, что авария самолета без радио, в отдаленной и необитаемой местности обрекает экипаж почти на верную гибель.

Исполнитель их проекта должен обладать многими качествами. В первую очередь отважным характером. Выбор пал на летчика из отряда Конкина — Виктора Степановича Богданова. Его только что приняли в полярную авиацию после демобилизации из армии.

В тот год Виктору Богданову тоже было тридцать лет. Я близко видел его в работе и скоро понял, что для этого человека не было задач слишком трудных и риска слишком большого.

В предыдущей главе в другой связи я кратко упоминал о перелете Богданова через Анадырский хребет из Ванкарема в залив Креста. Сейчас, не повторяя сказанного, замечу, что с этого первого полета на Чукотке проявились бесстрашие и пионерский характер летчика Богданова. Радиосвязи с экспедицией Зяблова еще не было, вылетая, Богданов даже не знал, найдет ли посадочную площадку на берегу залива. В наши дни полет без радиосвязи, без обеспечения полета погодой и аэродромом — летное преступление, а тогда иначе и летать было нельзя.

Базу геологов нашел и посадку возле нее Богданов сделал, но самих геологов не застал. Они ушли за хребет пешком. Оставив на земле механика Бенина, долив бензина, Богданов вылетел искать людей в незнакомых ему горах. И не только нашел их, но отыскал место для посадки невдалеке. Посадив на самолет Зяблова и его помощника Кремчукова, он полетел с ними дальше, на Амгуэму. И там на речных отмелях тоже нашел посадочную площадку.

Вот я говорю — полетел, нашел, сел, и, наверное, читатель, вам покажется все это простым и доступным. Вспомните, что, идя в незнакомый лес по грибы, вы и то порой опасаетесь заблудиться. Для того чтобы оценить поступки Богданова, надо представить себе далекую, практически безлюдную, огромную и суровую местность, маленький самолет и на нем такого же, как вы, еще молодого и малоопытного человека с его сомнениями, опасениями и даже страхом. И, только вообразив это, можно сказать, что у этого парня были мужественное сердце и большое желание делать дело, которое он любил,

За сентябрь 1935 года Богданов налетал с геологами 63 летных часа. Колоссальная цифра! Летчики предыдущего отряда Павленко столько часов не налетали за весь год зимовки.

Богданов перебрасывал геологов, топографов и рабочих на полевую базу, организованную им на Амгуэме, и совершал с ними разведывательные полеты в близлежащие места. С наступлением зимы Богданов благополучно вернулся на авиабазу у мыса Северного, оставив геологов в уверенности, что самолет в их обиходе вещь надежная и крайне необходимая.

А КАК УЧИЛИСЬ ПОЛЯРНЫЕ ЛЕТЧИКИ

Геологи не сомневались, что с наступлением весны Богданов прилетит вновь и поможет им добраться до «точки Серпухова». Однако после науканской эпопеи работать с геологами Конкин предложил мне. Я спросил:

— Почему не Богданов, Евгений Михайлович?

— Двоих вас не могу, а оставить его одного нельзя! Такой ответ меня озадачил. Как же так? Богданов так блестяще доказал свои способности — и вдруг такое отношение. Видя мое недоумение, Конкин разъяснил:

— Богданов показал себя мастером штучной работы. И он ее выполнил. Начинается однообразная повседневность. Здесь требуются иные качества. Спокойная, осмотрительная уравновешенность. Смелость, понятно, тоже нужна, но прежде всего — трезвая осмотрительность, склонность к систематичности, даже педантизм. Думаю, что для этого ты больше подходишь. Ты недоволен?

— Я доволен и польщен, но не хочу, чтобы Виктор обиделся. Да и после него завоевать авторитет будет трудно.

— Ну трудности для того и существуют, чтобы их преодолевать. А Виктор не обидится, я уже говорил с ним. В его характере, на мой взгляд, есть недостаток, существенный для рядового летчика. Однообразие ему противопоказано: тут он может сорваться. А ты не робей, не боги горшки обжигают!

У меня еще не было достаточно опыта, чтобы судить тогда о справедливости этих слов, но позднее я убедился в правоте Конкина. В летном деле Виктор был артистом, и без аплодирующей публики его талант не раскрывался.

В середине мая 1935 года мы с Богдановым на двух У–2 прилетели с мыса Северного в бухту Оловянную. Так геологи назвали свою базу в заливе Креста. Со мной был Митя Островенко, а с Виктором — Сергей Банин. Первоочередной задачей Конкин поставил перед нами обследовать место аварии Буторина, а мне, как председателю аварийной комиссии, составить акт на списание самолета Н–43. После этого Богданов должен вернуться на авиабазу, а я остаться у геологов,

Расспросили Кремчукова, где он обнаружил Н–43, и, взяв на свои самолеты по одному человеку экспедиции, вылетели к месту катастрофы. С Богдановым летел астроном–геодезист А. В. Теологов, со мной —: его рабочий, замечательный парень Коля Шкробот, По пути Богданов показал мне с воздуха площадки, на которых садился, а на базовой площадке у Амгуэмы мы произвели посадку. Прямой нужды в этой посадке не было. Я просил об этом, чтобы практически, колесами, опробовать посадочную площадку в горах. Та, на которую мы сели, разочаровала меня. Ровная отмель на слабо выраженной излучине реки, с твердым песчаным грунтом. Подумаешь, какое дело, решил я, на такой площадке всякий дурак сядет. И попросил у Виктора согласия идти первым, самому выбрать следующую площадку для высадки Теологова и Шкробота. Условились, если Виктор одобрит мой выбор, то даст знак согласия. Так и сделали.

В двадцати километрах от первой посадки я обнаружил, как показалось, подходящую косу у реки. Виктор не возразил, и я смело пошел на посадку. Но, о ужас! Мелкая галька, какой она казалась с высоты, оказалась крупным булыжником с неровной поверхностью. Машина прыгала, гремела костылем, содрогаясь на промоинах и от ударов по крупным камням. Но остановилась, удивив меня тем, что не развалилась на составные части. Хотя один трос расчалок шасси все же оборвался. Так я убедился, что определять с высоты пригодность площадки дело непростое, каким показалось сначала. Задержав Богданова в воздухе минут на двадцать, мы трое изрядно потрудились, расчищая и выравнивая площадку.

Когда приземлился и Богданов, я с обидой спросил:

— Почему же ты дал согласие на такую скверную площадку?

— Если водить человека за руку и выбирать ему дорогу без ухабов, толку не будет. Я был уверен, что машину ты здесь не разобьешь, зато поймешь, что определять на глаз посадочность площадки нелегко. А это главное для тебя. Впрочем, и такими площадками брезговать нельзя. Будут места и похуже…

Сменив трос и оставив группу Теологова с палаткой и продуктами, налегке мы вылетели к аварийному самолету. Я попросил Богданова доверить мне выбор новой площадки. Но около Н–43 ничего подходящего не оказалось. Самолет лежал на склоне сопки. Подходящее место я обнаружил километрах в шести севернее, ближе к Амгуэме. Оно представляло собой так называемую старицу — замытое и заросшее русло одного из притоков Амгуэмы. Площадка казалась идеально ровной, травянистой, но очень маленькой. И подходы к ней были ограниченны: с одной стороны трехметровый обрыв к реке, с другой — возвышенность, полукругом обнимающая старицу с севера от начала и до конца. Садиться можно только со стороны обрыва, а взлетать с противоположной стороны. Рискованно, но что поделаешь, ничего лучшего в пределах видимости не было. К самолету Буторина предстояло добираться на своих двоих по дикому камню, в гору, и, естественно, каждый километр играл для нас большую роль. После детального рассмотрения и некоторых колебаний я решил садиться, а Виктор не возразил.

Даже не обладая богатым воображением, можно представить, что чувствует летчик, ведущий самолет на посадку со скоростью сто километров в час и видящий перед собой всего в ста метрах гору. Казалось, что машина ни за что не успеет погасить скорость и остановиться. А тогда ярко светило горное солнце, слепила глаза вода, струящаяся под обрывом. Вот уже край площадки. Стремительно приближается ко мне гора. На посадочной скорости за секунду самолет пролетает двадцать метров. Опоздать на секунду — наверняка разбить машину; площадки не хватит. Сбросить газ надо в то почти неуловимое мгновение, когда все три точки — колеса и костыль — минуют край обрыва. Не раньше и не позже! Сердце замерло: пора! Машина бежит, и я изо всех Сил, совершенно инстинктивно, тяну ручку на себя. Несколько секунд страха, и самолет останавливается в десяти метрах от канавы под горой. Перевожу дыхание и отруливаю на широкую сторону старицы, освобождая место Богданову. Мне хорошо, я могу смеяться, воображаю, каково сейчас Виктору. Колеса его самолета коснулись площадки, когда хвост был еще за обрывом. Костылем он сорвал с него кусок дерна.