Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

• Название: Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2
• Автор: Дмитрий Быстролётов
• Издательство: Крафт+
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-93675-200-1 (том 2)

Д.А. Быстролётов (граф Толстой) — моряк и путешественник, доктор права и медицины, художник и литератор, сотрудник ИНО ОГПУ — ГУГБ НКВД СССР, разведчик-нелегал-вербовщик, мастер перевоплощения.

В 1938 г. арестован, отбыл в заключении 16 лет, освобожден по болезни в 1954 г., в 1956 г. реабилитирован. Имя Быстролётова открыто внешней разведкой СССР в 1996 г.

«Пир бессмертных» относится к разделу мемуарной литературы. Это первое и полное издание книг «о трудном, жестоком и великолепном времени».

Рассказывать об авторе, или за автора, или о его произведении не имеет смысла. Автор сам расскажет о себе, о пережитом и о своем произведении. Авторский текст дан без изменений, редакторских правок и комментариев.

---

Я качнулся назад и рукой взялся за нары, потому что мне в лицо ударило страшное видение.

В Норильске урки вызвали в БУР врача для оказания срочной помощи. Пошла П-ва, маленькая женщина лет тридцати пяти, поверх рыжей меховой шубки она накинула через плечо ремень сумки и, беззаботно напевая, отправилась из амбулатории. Стоял тихий день, было очень холодно и темно.

Урки заперли за вошедшей дверь и насколько раз пропустили ее под трамвай, то есть по очереди изнасиловали, опрокинув на спину у самой двери. Их было человек сорок. Несколько сильных грязных рук зажимало ей рот и надзиратель у ворот ничего не слышал. Он спохватился только через час. Дверь урки не открыли; а когда самоохранники выломали ее, то каждый входящий встречался градом кирпичей из разобранной печи. Пашка Гурин, комендант из посученных бандитов, отбил тело задушенной женщины, только проткнув ломом первого подвернувшегося урку: вид товарища, обвисшего на железном стержне, образумил остальных.

На грязном снегу тело лежало вытянув руки и ноги; рыжий мех был взлохмачен и кое-где измазан глиной и кровью. Доктором П-ва была тогда похожа на кошку, раздавленную колесами грузовика.

А на следующий день урок отправляли на штрафной лагпункт в Колларгон — там их ожидала смерть. Стоя на грузовиках, они срывали с себя платье и стояли на жестоком морозе голыми — тощие, зеленые, покрытые снегом. Но конвой безжалостно подобрал брошенные вещи и бросил их обратно в кузова, и грузовики исчезли в темноте и тучах морозной белой пыли.

«Что это? — думал я. — Возмездие? Наказание? Мера внушения? Чепуха… Чтобы это ни было, хороший культурный человек погиб, и его смерть не может быть ни искуплена, ни отомщена смертью других: изнасилование с убийством — это преступление без наказания…»

Я провел по лицу рукой. Анечка в БУРе…

Стараясь подавить дрожь, взял ее под руку и повел наверх.

За выходной дверью мы натолкнулись на прижавшегося к стене Вольфа. Он был бледен, как мел. На лице искрились капельки пота. В руках он сжимал топор.

— Я украл у ремонтники топор… Если бы урки нашаль насиловать фрау Анне… Я бы успель пять шеловек убивать раньше, шем они меня убивать…

Анечка рукавом телогрейки стерла пот с его лица и поцеловала в лоб.

— Спасибо, Вольф! Будем жить и умирать вместе!

Мы обнялись и замерли от волнения: у всех троих сразу пересохло в горле. Анечка опомнилась первая.

— Куда вы меня ведете? Булыгин вызвал через вахту ремонтную бригаду на час. Идемте к вам! Не бойтесь, пока что я взяла этих разбойников на крючок. Узнала про вызов и подстроилась к рабочим… У меня новости. Вольф, оставьте нас вдвоем, пожалуйста. Но мне нельзя опоздать — дайте нам сигнал!

Солнце садилось, и в темную комнатушку через узкое оконце пробивался один ярко-золотой сноп света. Я поставил Анечку так, чтобы он падал на ее лицо: мне хотелось упиться этими мгновениями счастья. Но она уже принялась тащить из-под юбки навешанные на поясе сумочки. Мгновениями ее взволнованное лицо попадало в сноп света и казалось мне прекрасным, затем она чем-то шуршала около моего ложа, и я слышал только ее торопливые слова:

— Получила письмо от Сергея… Он тяжело заболел… Желудком… Это кусок мыла и тряпочка вместо полотенца… Работает главным механиком РМЗ… Тряпочку не выбрасывайте: в следующий раз передайте с носильщиками ужина, я выстираю и пришлю. Сергей дал мне отпускную. Какую? Ну, развод! Да нет же, это сухари. Я выменяю еще. На блузку. Она порвана, но пойдет — у нее оборочки красивые… Из кружев… Сергей пишет, что медленно умирает. Заключенная больничная сестра ухаживает за ним. Это зубная щетка. Они живут как муж и жена… Сергей просил и меня устраивать свою жизнь…

В темноте я нашел ее плечи и прижал к себе в отчаянии и надежде.

— А блузочку советую предложить Илянке с больничной кухни — она даст деньгами и продуктами! — сказал из-под досок Чечетка.

— Кто это там? — откачнулась от меня Анечка.

— Да один заигравшийся. Спрятался тут до ночи. После отбоя его зарежут. Так чего же вы плачете, глупенькая? Видите, как все устроилось — вы свободны, и никакого обмана больше нет. А Сергей… Очень жаль его, но… неизвестно, кто из нас умрет первый: мы все — лагерники.

Вдруг ее лицо попало в сноп света. Я увидел прядь белых волос, полные слез глаза и мокрые худые щеки. Изо всех сил я прижал это лицо к груди.

— И потом… потом… он… умер.

Я опять поднял ее лицо к свету. У меня задрожали руки.

— Как?! Сергей умер?! Так от кого же было письмо?

— Умер… не Сергей… а…

Я до боли сжал зубы. Какая страшная у нас судьба!

— Лина?! Боже…

— Че… Че… Чем… бер… лен!

Я несколько раз провел рукой по ее волосам и сам перевел дыхание.

— Успокойтесь, Анечка… Успокойтесь…

— Теперь… я буду ходить… в упряжке… одна…

Снаружи стук молотков прекратился.

— Ремонтники! К вахте! Быстро! — раздался властный голос Булыгина. — Буровцы! Готовьтесь на ужин! Носильщики, с бочками к вахте! Бегом!

Топот… Крики. Последние поцелуи. Голос Вольфа:

— Фрау Анне! Шнелль! Бистро!

Я сажусь на край земляной крыши. Ремонтники выходят из ворот в лагерную зону, оттуда в БУР идут понурые ряды штрафников. Затем бегом в зону из БУРа несутся носильщики ужина. Бегут так, что тяжелые бочки качаются у них на шестах, как колокола.

Сергей болен… Анечка свободна… Чемберлен умер… Какой букет добрых и злых новостей… Я сижу, последние лучи ласкают мне лицо, но мне сейчас не до солнца.

Через ворота вбегают носильщики. Теперь все буровцы в сборе. Площадка заполнена людьми: одни стоят в очереди, другие, получив еду, садятся на траву и тут же едят. Вечер тих, тепел и ясен, никому не хочется идти в темный и сырой барак. Я смотрю на сидящего передо мной на траве молодого паренька. Это Барашек. Его белокурые кудряшки сейчас кажутся розовыми. Он обеими руками держит украденную в штабе плевательницу и, запрокинув голову, пьет из нее горячую баланду. Золотые завитки мерно покачиваются в такт глоткам.

И тут в несколько мгновений свершается положенное.

Удалой, с тоской взглянув на темнеющее вечернее небо, вдруг срывается с места, делает несколько отчаянных прыжков в толпу буровцев и втыкает свой нож в спину первого попавшегося на пути. В спину Барашка. Затем, оставив нож в спине раненого, бежит к вахте и срывающимся от радостного возбуждения голосом кричит:

— Вахтер! Вахтер! Открывай калитку! Я сделал человека! Стрелок! Дай сигнал! Я сделал человека! Забирайте мине отселева! Ведите в ДОПР! Скорей! Скорей!

Все сидят и стоят тихо. Булыгин с черпаком в руке замер, как статуя. Калитка открывается, руки вахтеров хватают

Удалого и втаскивают его в зону. Калитка захлопывается, и в ту же секунду раздается выстрел вверху — это стрелок лениво вскинул винтовку и дал сигнал тревоги. Так завертелось колесо правосудия, ловко запущенное кровавой рукой Удалого: за убийство человека ему обеспечена собственная жизнь и год срока в придачу — до вечной десятки.

Между тем Барашек у моих ног продолжал сидеть на траве в той же позе — ноги раскинуты, руки подняты вверх и держат плевательницу с баландой. Только из спины у него теперь торчит длинная деревянная ручка с наклоном вниз и по ней бегут капельки крови — бегут и стекают на траву, в алую лужицу, около грязных черных штанов с лагерным клеймом.

— А-а-а-а… — сдавленным, чужим голосом испуганно тянет он. И вдруг боком валится на траву, лицом в плевательницу с баландой.

Потом я и Вольф на носилках выносим тело из ворот. На траве сидит, скрестив ноги калачиком, Мишка. Его трясет от нервного возбуждения, он непрерывно затягивается папиросой, которую ему сунул вахтер. Лицо сияет восторгом и успокоением: он будет жить! На порожках больничной кухни стоят повар Александр Сергеевич, Таирова и поварята.

— Кого? — кричат они хором.

— Барашка!

— Это который сделал Боба-Гориллу?

— Нет, Кота.

— Которого Кота? Который жил с толстой Фроськой? Нет? Другого? Ну, черт их разберет! Пусть режут друг друга, туда и дорога! Если сможете — из морга забегайте к нам!

12

Вечер в Бараке Усиленного Режима…

Там, в лагерной зоне, которая буровцу кажется таким же счастливым миром, как вольный городок представляется жителям лагеря, еще светлый весенний вечер: люди лениво курят, сидят рядами на барачных завалинках, то здесь, то там знакомые фигуры идут по известным делам в обычные места — кто в амбулаторию на прием, кто в баню, чтобы в прожарке сварить кашу, кто в каптерку — сдать в починку ботинки. Роскошных клумб, которые в голодный год украшали зону, теперь нет: война прокатилась по Приазовью, откуда зубной техник Андреев получал семена: их нет, да нет и такого количества инвалидных бригад для ухода за цветами — поносники и отечники давно вымерли. Теперь клумбы похожи на могильные холмики, поросшие травой, а вся зона — как заброшенное кладбище, по которому уверенно шагают вернувшиеся с работы люди: цветы и лохматые серые призраки — все это позади, это пройденные этап… Но привидения в лагере не перевелись — только они теперь загнаны в БУР и там без цветов и экзотики влачат страшное существование.