Малколм Брэдбери - Класс обучения взрослых

• Название: Класс обучения взрослых
• Автор: Малколм Брэдбери
• Издательство: Журнал «Англия»
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1978

Малколм Брэдбери одновременно и преподаватель в университете и известный писатель. В одну из своих книг, «Человек истории», которая была опубликована три года назад, Брэдбери включил свой литературный автопортрет. Главный герой этого романа — Хауард Керк. Разыскивая кого-то, Керк видит профессора Брэдбери, выглядывающего из-за двери: «Хауард вспоминает, что этот унылый человек — преподаватель в отделе английского языка в университете, человек, который 10 лет назад написал два известных и хорошо рецензированных романа, преисполненных, как тогда было обычно, идей моральной ответственности и озабоченности. С тех пор наступило молчание, как будто под давлением сдвигов современной жизни, моральной ответственности и озабоченности больше не было, тема исчерпана. Только этот человек не унимается, он нервно бродит по территории университета, он печально преподает, избегает незнакомых.»

Те, кто хорошо знаком с Малколмом Брэдбери, не согласятся с этим автопортретом. Он человек общительный, дружески расположенный, непринужденно общается с людьми на вечеринках. Энергичный организатор, ныне профессор американских наук в университете Восточной Англии; популярный преподаватель, который стимулирует дискуссии среди студентов.

Неверно, что Брэдбери замолк после успеха его первых двух романов «Нельзя есть людей» (1959) и «В пути на запад» (1965). Он написал целый ряд книг, причем не только романы и рассказы. Он издал критические эссэ, посвященные двум английским авторам — Ивлину Во и Э.М. Форстеру, книгу, в которой разбирается вопрос «Что такое роман?» (1969) и очерк об общественных условиях развития английской литературы, который появился в 1972 г. Он сам опубликовал 12 книг, был соавтором трех и редактором или соредактором еще девяти.

Малколм Брэдбери родился в Шеффилде, Мидленде, в 1932 г. Его отец был служащим на железной дороге, и Брэдбери говорил о себе, что «он долго не мог обрести интеллектуальной независимости.» Он посещал гимназию и еще школьником начал писать, напечатав рассказ в газете, когда ему было 15 лет.

Брэдбери стал писать свой самый известный роман «Нельзя есть людей», когда он был студентом, и публикация этого романа немедленно принесла ему репутацию выдающегося писателя. Один из героев этого романа — профессор Трис, который снова появляется в приводимом ниже рассказе из сборника «Кто вы, по-вашему, такой?», первое издание которого вышло в Лондоне в 1976 г.

---

В результате такого анализа группы, на последних занятиях Трис несколько изменил свою методику. Вместо того, чтобы работать с каким-нибудь из крупнейших произведений, анализируя его строка за строкой, академически ссылаясь на Донна [*Джон Донн (1573–1631) — английский поэт] и Джесси Уэстон [*Джесси Уэстон (1870–1928) — автор научных комментариев о мифе короля Артура], он обуздал ученый пыл и попытался прибегнуть к тому, что не без претензии называл сократическим методом. Означало это то, что он читал в классе стихотворения или отрывки из прозаических произведений, а потом задавал вопросы. Сегодня он начал со стихотворения Одена [*У.Х.Оден (1907–1973) — английский поэт] «Пройтись я как-то вышел». Вытащив из портфеля рулон отпечатанных на ротапринте копий стихотворения, он пододвинул их к сидевшим ближе к нему студентам.

— Передайте их, пожалуйста, по всему столу, — попросил он.

Поднялась возня: все хватали листки и в зачарованном оцепенении разглядывали их; они неизменно извлекали максимум удовольствия из учебных пособий, а когда он писал на доске такие слова, как «свободный стих», по классу проносился ропот благоговейного восторга.

— Хотите, чтобы я прочел это вслух? — спросил он.

— Да, — ответила сидевшая ближе к нему домохозяйка, — а я буду делать разметку карандашом.

— Я ведь раздал вам этот текст на прошлой неделе, не так ли? — спросил Трис.

— Разве он раздавал? — спросила одна из дам.

— Да, по-моему, вы раздавали, — сказал страховой агент.

— Вы просили прочесть его к этому занятию, — произнес один из представителей богемы.

— И вы прочли? — спросил Трис.

— Да, — сказал представитель богемы.

— Нет, — ответили остальные.

— Я собственно тоже, — сказал представитель богемы.

— Ну, думаю после Элиота оно покажется вам довольно легким и простым. Так что просто послушайте, а потом скажите мне, какова цель этого стихотворения, что в нем говорится и почему говорится так, а не иначе. Следите за интонацией, языком и стихотворной формой.

Затем Трис прочел стихотворение. Последовало молчание.

— Ну, что вы об этом думаете? — спросил Трис.

— Я бы так сказал, — произнес через минуту один, учитель, — он настоящий поэт.

— Почему? — спросил Трис.

— Мастер, превосходный мастер стиха, — ответил учитель, — он в точности знает, что он делает, как расставить слова и так далее.

— Так. Хорошо. Ну, а что, по-вашему, оно значит? Насколько ясно выражен его смысл?

— А вы можете сказать, что значит то или иное стихотворение, — ввернул представитель богемы. — Кто это сказал, что стихотворение вообще не должно ничего значить, оно должно быть?

— Маклиш, [*А. Маклиш (1892-) — американский поэт] — ответил Трис, — но из этого вовсе не следует, что оно не имеет никакого смысла, который можно было бы выразить словами.

— Мне оно не понравилось, — сказала одна из дам.

— Почему же?

— Оно жестокое, — ответила дама, — и нечестное.

— А почему бы ему не быть жестоким? И по отношению к кому оно жестоко?

— Я в точности не знаю, — сказала дама, — просто оно звучит жестоко.

— Оно должно быть жестоко по отношению к кому-то.

— Ну, тогда мне кажется, — ко всем. По-моему, он обвиняет меня в том, что я зря потратила жизнь, а людям такое не говорят.

— Но ведь в определенном смысле, разумеется, почти вся литература говорит это? Арнольд [*Мэтью Арнольд (1822–1888) — английский поэт и критик.] как-то заметил, в своей основе поэзия есть критика жизни, и мы, конечно, ждем от литературы чего-то большего, нежели развлечения. Мы полагаем, что она должна отражать природу и обязанности человека, не так ли? И что она затронет нас где-то на очень глубоком уровне нашего опыта? Создание и чтение литературы — форма высокоразвитой цивилизации, и вся великая литература — это свидетельство ценности человека и критика отклонений от высших форм бытия.

— Но что ни говори, писатели тоже — всего лишь люди, — продолжала дама.

— Но люди очень тонкие и преданные своему делу, которых по-настоящему волнует вопрос качества, — сказал Трис, начиная распаляться. — Для чего вы живете? Что вы хотите от жизни?

— Это вы мне? — спросила дама.

— Нет, — поспешно ответил Трис. — Я хочу сказать, эти вопросы задает нам литература.

— Разумеется, — сказал Бейтс, — некоторые просто проживают свою жизнь. — Трис рассмеялся. Вид Бейтса показывал, что он очень доволен собой.

— Но. Но! — воскликнул один из страховых агентов. — Поэзия вообще не обязана говорить о жизни, разве не так?

— Как же она может этого избежать? — спросил Трис.

— Ну, — продолжал тот, — в некоторых лучших поэтических творениях в мире говорится о птицах, о цветах, о ветре. Возьмите Китса [*Джон Китс (1795–1821) — английский поэт]. Вот вам, пожалуйста, поэт. Я бы сказал, что у него это была чистая поэзия. Китс в этом понимал толк.

— Но разве вопрос не в том, как относился Китс ко всем этим вещам?

— Нет, конечно, нет, — твердо возразил страхагент.

— Ну, ваши слова меня крайне удручают. Я потому и преподаю литературу, что верю: поэзия отвечает всем этим задачам, она обладает таким качеством и интересом. А разве для вас она ничего не значит? — Трис обвел взглядом комнату, неожиданно почувствовав себя в замешательстве — да он совсем их не знает; то, что он говорил им, было для него столь привычно, что ему казалось странно, что здесь могут быть люди, которые в глубине души думают совсем не так, как он. В этом вопросе он упорно цеплялся за свой наивный взгляд, а теперь понял, как бывал вынужден понять и в других случаях, что здесь существовали представления, не разделявшиеся всеми.

— Что ж, конечно, в каком-то смысле литература говорит о жизни, — сказала одна из домохозяек, — но она должна доставлять удовольствие и развлечение, разве нет? Иначе в ней нет ничего интересного. Что хорошего читать какую-нибудь печальную, мрачную книжку, вроде всех этих современных, когда ты всю жизнь только и стараешься избежать этих вещей? Не знаю насчет вас, а у меня своих забот хватает, чтоб еще про чужие читать.

Внезапно раздался голос с дальнего конца стола.

— Вы меня, люди, удивляете, — громогласно произнес голос, принадлежавший Луису Бейтсу. — Перед вами человек, который вам объясняет, о чем на самом деле говорит литература, пытается поднять вас, а вы слышать не желаете, о чем он вам толкует. — Поначалу Трису было не совсем ясно, о ком говорит Бейтс: имеет он в виду Одена или его самого, он надеялся, что Одена. Но потом, когда Бейтс продолжал клеймить неблагодарность группы, он с чувством неловкости сообразил, что сей хвалебный пеан адресован ему. Когда это до него дошло, первой его реакцией была ярость. Он готов был поверить, что все эти разглагольствования были чистой лестью со стороны Бейтса, намеревавшегося тем самым улучшить свое положение в качестве студента. Но потом он понял, что в действительности это не так; по блеску глаз и брызгам слетавшей с губ слюны было очевидно, что то, что было сказано, глубоко задевало Бэйтса, что у него были абсолютно те же самые ценности, что и у Триса, хотя и выраженные в экстравагантной форме. Следующей реакцией Триса был стыд — стыд за своего защитника, который своим смехотворным поведением, своим нарушением приличий по существу выставил на посмешище все, что пытался здесь утвердить и отстоять Трис. Недостаточно, чтобы кто-то произносил правильные вещи, нужно, чтобы они произносились соответствующими людьми и по соответствующим причинам. И, когда он понял это, Триса вновь охватил стыд, но уже иного рода: ему стало стыдно, что он устыдился за своего защитника; оба эти стыда существовали одновременно и составляли единое чувство. Бейтс продолжал, одновременно возвышая, и губя позицию Триса; он развивал его точку зрения, пародировал ее и довел до абсурда. Говорил он минут пять, и вместо убежденности Триса точка зрения стала выражением неприкаянности Бейтса. — Перед вами человек, который может научить вас сделать свою жизнь глубже, — говорил Бейтс. — Вам выпало счастье прочесть эти вещи вместе с ним.

Трис знал, что Бейтса необходимо остановить или рухнет весь его курс; чтобы сохранить то, что отстаивает Бейтс, нужно принести его в жертву. И Трис произнес:

— Довольно, Бейтс. Это не ваш, а мой курс. И боюсь, ни мне, ни вам никого не убедить подобной риторикой.

Круглые глаза Бейтса расширились и налились печалью, он оборвал предложение на середине. Трис ждал, что дальше он пойдет извиняться — он выслушал немало таких извинений от Бейтса, — но тот поник головой и ничего не сказал. Группа, которая и так сидела с неловким видом, почувствовала еще большую неловкость. Для них все это походило на личную ссору. Чтобы восстановить атмосферу, Трис сказал, что прочтет стихотворение еще раз. И так и сделал. Когда он закончил, уже выступавшая похожая на домохозяйку дама опять взяла слово.