Николай Прохоров - Комендант брянских лесов

• Название: Комендант брянских лесов
• Автор: Николай Прохоров
• Жанр: Прочие приключения

В книге рассказывается героической борьбе брянских партизан с гитлеровскими захватчиками, об их самоотверженных делах и сложных судьбах.

---

Когда фашисты прочесали более половины массива, мы еще не были обнаружены. Но дальше пятиться было опасно — лес сужался. Мы залегли у самой опушки, рассчитывая пропустить их мимо. Из укрытия были видны движущиеся солдаты, и наш отряд уже мысленно радовался, что вот-вот окажется в тылу у них. И вдруг где-то рядом рявкнула овчарка. Пес рычал, извивался на задних лапах, порываясь броситься на нас. Солдат с трудом удерживал его на сворке, а сам пятился назад.

Поняв, что обнаружены, и зная, как опасна для нас овчарка, мы выстрелили. Собака пронзительно завизжала, ее раненый поводырь огласил лес предсмертным криком. И тут же послышался резкий отрывистый голос команды. Отряд немедленно повернулся на девяносто градусов и стал нас теснить к опушке.

— Пропа-али! — неожиданно тягуче простонал боец Заплаткин.

— Молчать! — гневно рявкнул Дроздов, обратив в его сторону дуло автомата.

Отчаянная решимость, отразившаяся на бледном лице командира, испугала меня. Дроздов тут же застрелил бы Заплаткина, если бы рядом с ним не лежали товарищи.

Он только распахнул стеганку и судорожно оборвал верхнюю пуговицу гимнастерки. Видно, минутная трусость товарища бросила его в жар...

Около получаса усиленным огнем мы сдерживали противника. Пуля ранила нашего командира в голову, он положил на рану перчатку, плотно придавив ее шапкой, чтобы кровь не застилала глаза. Перевязать рану было некогда. Такого напряженного боя мы долго выдержать не могли. Кончались патроны. А фашисты уже окружали нас. Еще минута — и мы окажемся в мешке.

— Бегите прямо в деревню, только врассыпную! — приказал Дроздов, и мы немедленно бросились туда, петляя в редколесье.

Триста метров, отделявшие от нас Думинино, мы, вероятно, одолели минуты за две. Некоторые товарищи уже залегли у крайней избы, как вдруг беззвучно ничком упал несколько отставший Афанасий Гусар — радист нашей группы. Разрывная пуля угодила ему в затылок, и когда мы подползли, то не могли узнать лица нашего скромного товарища, бывшего учителя из-под Киева, — так оно было обезображено.

Немцы не выходили из лесу, но отчаянно стреляли по деревне. Разрывы мин теперь уже заглушали рокот пулеметов.

— Не робей, ребята! — спокойно говорил Дроздов. — Через тридцать-сорок минут начнет темнеть, и мы оставим их с носом.

Время уже приближалось к четырем.

На огонь карателей мы отвечали редко, короткими очередями. После минутной передышки решено было перейти на другой конец деревни. Не видя укрывшихся в лесу немцев, отряд по-прежнему отстреливался, чтобы создать впечатление, что продолжает держать здесь оборону.

Отходили по одному, осторожно пробираясь от дома к дому. На улице не было ни души, а немцы продолжали обстреливать деревню.

Через полчаса мы все собрались на другом конце деревни. Держа автоматы наготове, ложбинкой, между кустов направились к тому самому месту, где входили в него каратели.

— Стойте! Стойте!.. — неожиданно закричал кто-то сзади.

Из-за угла дома верхом на мохнатой гнедой лошаденке галопом мчался мальчик лет десяти. Лошадь была пузатая, и короткие ноги мальчугана почти горизонтально лежали на ее крутых боках. С каждым движением коняги, понукаемого палкой, всадник вскидывал локтями, словно крыльями.

— Там засада, немцы полицаев оставили с пулеметом. Идите лучше вот в эту сторону, — шмыгая носом, торопливо говорил он, видимо, опасаясь, что ему не поверят.

— Вон у тех ракит пулемет. Честное пионерское, дядя!

Нет, мы не сомневались, что он говорит правду, да и слишком хорошо знали удивительную осведомленность ребятишек в военных делах. Впрочем, его сообщение тут же подтвердилось: только мы, изменив направление, прошли шагов пятнадцать-двадцать, как из-за ракит донеслись выстрелы, вокруг нас засвистели пули. Но расстояние было большое, пули ложились неточно.

— Вот видите! — с торжеством сказал мальчик и, ударив лошадь, с места поднял ее в галоп.

Я шел последним и вдруг услышал, как заржала, вернее, взвизгнула лошадь. Обернувшись назад, я с ужасом увидел, что она бьется на земле, а маленький седок лежит рядом. Подстрелянный конь придавил ему ногу. Подбежав, я приподнял лошадь за гриву и помог мальчику освободиться.

— Не ранен?

— Нет, только коленку ушиб... немножечко.

— Как тебя зовут?

— Кеша.

— А фамилия?

— Да вы бегите скорее, дядя, а то перехватят путь. Я знаю, они в клещи хотят вас взять.

Он повернулся и помчался от меня прихрамывая.

«Перехватят путь», «взять в клещи», «засада»... И откуда он только успел терминологию военную усвоить?» — удивлялся я, догоняя товарищей.

Достигнув леса, мы на мгновение остановились прислушиваясь. И только тут заметили, что сумерки плотно ложатся на землю. Стрельба прекратилась, все кругом притихло, насторожилось. В сгущающейся темноте постепенно стали расплываться предметы: растаяли кустарники, выровнялась неровная линия холмов. Дома, осокори в Думинине потеряли свои очертания. Небо кругом затянуло тучами, и только на юго-западе ярко выделялся чистый бирюзовый квадрат. Я смотрел на него, как на экран из темного зала, и с радостью заметил, что там уже замерцали звезды. Наконец-то ночь!

— Напоролись бы мы на пулемет, кабы не этот мальчонка, — первым нарушил молчание Дроздов. — Подпустили бы они нас шагов на двадцать и всех покосили.

С этим замечанием мы единодушно согласились и тихо заговорили о нашем маленьком друге. Чей он, этот мальчик, откуда узнал о засаде, как отважился предупредить нас на глазах у полицаев?

Я достал из кармана свой блокнот и в темноте записал имя мальчика, предварительно послюнив химический карандаш, чтобы оно не стерлось со временем.

Отдохнув и переобувшись, мы спокойно двинулись в отряд. Последние километры шли медленно, едва преодолевая усталость. Дроздов всю дорогу был мрачен, лишь иногда повторял в отчаянии: «Эх, Афоня, Афоня». Он сам нес рацию Гусара и ни за что не хотел передать ее кому-нибудь, даже ненадолго. Вероятно, дополнительной тяжестью в пути командир хотел облегчить свое горе.

Заплаткину он сказал всего несколько слов, когда мы уже подходили к лагерю:

— За это расстреливают на месте, — спокойно, но твердо заявил он. — Не годитесь вы больше в разведчики.

Страшные, убийственные слова! После этого мы все шли в тягостном молчании.

Несмотря на то, что было около двух часов ночи, командир отряда Балянов еще не спал, поджидая нас. Узнав о возвращении, он тотчас позвал всех к себе в землянку. Какой теплой, уютной показалась она нам теперь, после всех опасностей.

Балянов поднялся нам навстречу со словами приветствия, но внезапно осекся.

— Убит?—с тревогой спросил он, заметив на плече Дроздова рацию.

Тот молча кивнул.

Командир рассеянно переводил взгляд с одного из нас на другого. В продолжении длительной паузы мы стояли, смущенно потупив глаза. В таких случаях всегда почему-то чувствуешь себя нехорошо, словно ты виноват, что жив остался.

— Расскажите подробнее, — наконец прервал молчание командир и, взглянув на нас, добавил:—Вы садитесь, товарищи, отдыхайте, курите, кто хочет.

Дроздов последовательно начал докладывать о событиях минувшего дня. Командир слушал его внимательно, иногда останавливал вопросами, уточняя что-нибудь. Лицо его, изборожденное морщинами, утомленное, как бы застыло в своей удрученности.

К нашей общей радости, Дроздов умолчал о поступке Заплаткина. Пощадил ли он при этом оплошавшего разведчика или удрученного горем командира, вернее всего — обоих. Такие события мужчины переживают тяжело, а Балянов и без того был подавлен смертью радиста.

Эпизод с мальчиком смягчил выражение его лица. Он с интересом расспрашивал обстоятельства встречи:

— Совсем еще ребенок! На лошади, говоришь, догнал? Положим, деревенским ребятам верховая езда — не в диковинку. А в чем был одет? Как звать мальчика?

Все должен видеть, подметить, запомнить разведчик! Дроздов рассказывал кратко, но вместе с тем очень подробно, как мне показалось. Чувствовался острый глаз разведчика. На вопросы командира отвечал обстоятельно: называл место, время события, высказывал остроумные заключения. И вдруг смущенно замолчал.

В самом деле, как был одет Кеша? Балянов вскинул на него удивленный взор, как бы говоря: можно ли забыть или — хуже того — не заметить столь важных деталей?

И почему его так заинтересовало имя и даже одежда мальчика?

Товарищи, конечно, выручили Дроздова, припомнили все, но этим они только усилили краску стыда на его лице. По правде говоря, облачение Кеши было самым заурядным: старенький нагольный полушубок и серая фуражка с большим масляным пятном на околыше. Фуражку я запомнил потому, что мне пришлось поднимать ее, когда мальчик еще лежал на земле.