Василий Потто - Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях

• Название: Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях
• Автор: Василий Потто
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-227-05635-1

Фундаментальный труд выдающегося военного историка, генерала русской армии В. А. Потто охватывает период Кавказской войны с начала XVI века по 1831 год.

Многие годы автор разыскивал и собирал разрозненные документы и материалы с одной целью – извлечь из забвения и связать в одно стройное повествование драматические и героические события, которые, развиваясь и усиливаясь, определили совершенно особую роль Кавказской войны в нашей истории.

---

Вдруг по городу пронеслась весть, что русские штурмуют передовые укрепления, и возбуждение народной ярости достигло крайних пределов. Толпа бросилась к дому Бековича, дерзко требуя его головы. Некоторые взбирались под самые окна, чтобы стрелять в них, другие ломали ворота. Конвой Бековича приготовился к защите. Замечательно, что хозяин дома, Семед-ага, свято соблюдая права гостеприимства, вместе с братьями и вооруженной прислугой явился к Бековичу и сказал ему: «Вы ели с нами хлеб, и мы готовы защищать вас в нашем доме до последней капли крови». Минута действительно была роковая. Тень деда Бековича, погибшего в Хиве почти при тех же условиях, растерзанный труп Грибоедова в бою с неистовой тегеранской чернью кровавым призраком вставали перед глазами русских. Но князь умел презирать опасность. С полным присутствием духа он вышел на балкон и громким спокойным голосом сказал народу:

«Слушайте! Я вижу направленные в меня дула ваших ружей, но я не боюсь их. Знайте, что потеря меня ничего не значит для русских – на место мое найдутся тысячи, но от штыков их вы никуда не уйдете и испытаете злосчастную участь Ахалцихе. Сообразите, что русские возьмут Топ-Даг и придут сюда прежде, чем вы успеете одолеть моих защитников и даже убить меня самого. Я знаю закон ваш и напомню вам слова священного Корана: противно магометанской вере, которую вы исповедуете, напрасно проливать кровь правоверных и подвергать мечети и храмы Магомета разрушению, а это случится неминуемо, если вы будете упорствовать. Теперь – поступайте как знаете».

Величие и твердость духа в опасности, как и всегда, подействовали на толпу – она была поражена мужеством генерала и силой его убедительного слова. Рев бури сразу перешел в тихий рокот, и волнение улеглось. В эту самую минуту на высотах Топ-Дага блеснули русские штыки и, как отдаленная зарница, обещая грозу, напомнили безумной толпе, как близка ее гибель. И народ в страхе пустился бежать по домам. Казалось, все успокоилось, как вдруг возникло новое препятствие: явилась толпа арнаутов, составлявших гарнизон цитадели, и потребовала, чтобы Бекович заставил сераскира заплатить им жалованье – иначе они не соглашались сложить оружие и не давали ключей цитадели. «Хорошо, я прикажу ему», – ответил Бекович, и один поехал во дворец сераскира. Народ везде расступался и пропускал его. Дело шло о ничтожной сумме, всего о каких-нибудь шестистах рублях, и деньги были уплачены. Но происшествиям этого памятного дня еще не суждено было окончиться. В то время, когда князь Бекович выезжал из Арзерума, сопровождаемый почетнейшими старшинами, кадиями и муфтиями, несколько пришельцев, бежавших из покоренных крепостей и не имевших в Арзеруме ни семей, ни имущества, бросились на городскую батарею и открыли огонь по русским войскам. Не имея возможности проехать через восточные ворота, занятые мятежниками, князь Бекович должен был избрать другую дорогу через северное предместье и опоздал на несколько минут против назначенного срока. Но это промедление едва не стоило жизни сотням арзерумских граждан.

Вот что в этот день происходило в русском лагере.

Заря 27 июня застала Паскевича уже на коне и в поле. Он с видимым волнением ожидал результата миссии князя Бековича, так как рассвет этого дня назначен был им предельным сроком для сдачи Арзерума. Но солнце поднималось все выше и выше, а от князя Бековича не было никакого известия. Между тем с Топ-Дага стали стрелять батареи, и ядра ложились вокруг русских аванпостов, где был Паскевич. Кто-то сказал ему, что 27 июня – годовщина Полтавского боя и что в этот день русское оружие должно увенчаться новыми лаврами. «Дай Бог, чтобы только обошлось без крови», – заметил на это главнокомандующий. Прошло еще несколько часов томительного ожидания. Но вот ему доложили о приезде турецкого депутата, присланного старшинами города. Граф выслушал его объяснения и отправил назад вместе с капитаном Коргановым, потребовав, как было сказано, чтобы сдача совершилась не позже трех часов пополудни и чтобы Топ-Даг немедленно был очищен. Время опять потянулось с необычайной медленностью; никто не знал, что происходит в городе, и хотя главнокомандующий вполне полагался на мужество и политический такт князя Бековича, однако войскам приказано было быть в готовности к бою. Наконец, когда вернулся Корганов с известной запиской Бековича и граф Паскевич убедился, что турки добровольно Топ-Даг не очистят, он приказал взять его штурмом.

Колонна генерала Панкратьева – три батальона егерей, Кабардинский и Севастопольский пехотные полки, казачья бригада и сорок два орудия – двинулась на приступ. Она шла с музыкой, с барабанным боем, с распущенными знаменами, и являла собой поистине устрашающее зрелище. Турки встретили ее довольно сильным орудийным огнем; но русские шли без выстрела, и неприятель после нескольких минут колебания, бросив топдагские высоты, побежал в город, покинув на валу пять орудий, которые не успел увезти с собой. Топ-Даг был взят, и русская сорокаорудийная батарея, вытянувшись в линию, обратила свои страшные жерла на город. С полчаса длилось обоюдное гробовое молчание, как вдруг неприятель открыл огонь и ядра стали ложиться возле свиты Паскевича. Генерал Гилленшмит, подъехав к главнокомандующему, доложил, что батареи готовы, и спросил, не прикажет ли он начинать. «Подождите, – ответил Паскевич, – я дал сераскиру слово ждать до трех часов и сдержу его».

До условленного срока оставалось только шесть минут. Но вот ударило три часа, и сорок два орудия загремели по городу. В этот самый момент из ворот северного предместья показался князь Бекович с городской депутацией. С русской стороны огонь тотчас прекратился, но турки продолжали стрелять, и депутатам, оставившим своих лошадей у подошвы Топ-Дага, пришлось подниматься наверх под турецкими ядрами. Это им не понравилось, и они сами просили Паскевича заставить замолчать батареи. Между тем турки направляли огонь туда, где был главнокомандующий, и ядра то пролетали над его головой, то делали перед ним рикошеты. «Что они в самом деле дурачатся, – сказал Паскевич. – Стрелять!» Залп разогнал мятежников, но, покидая предместье, они, как бы в отмщение жителям, бросили огонь в пороховой погреб – и взорванная батарея взлетела на воздух.

Когда выстрелы смолкли, старейший из депутатов, Аян-ага, поднес Паскевичу городские ключи и в короткой речи изобразил чувства арзерумского народа, совершенно отдающего себя на волю победителя. Как раз в это время из города показались еще два каких-то всадника: оба они были в монашеской одежде, и один из них высоко поднимал серебряное распятие. Это был знаменитый армянский архиепископ Карапет. Как христианский пастырь, он не мог принять участия в общей депутации мусульманского города и ехал один, сопровождаемый лишь монастырской служкой. Поднявшись на Топ-Даг, он с высоты холма благословил христианское войско и приблизился к Паскевичу. Главнокомандующий с глубоким благоговением приложился к святому кресту, обнял маститого архиепископа и затем снова обратился к турецкой депутации. Аян-ага просил, чтобы граф в их присутствии утвердил своей подписью условия капитуляции. Акт, составленный в Арзеруме, был совершенно тождествен с условиями, которые предлагал Паскевич, за исключением только одного пункта, выговаривавшего свободу пашам и сераскиру. Прочитав бумагу, главнокомандующий под ней же написал собственноручно: «Утверждаю все пункты капитуляции, исключая свободу сераскира и пашей – они должны остаться военнопленными». Никто из депутатов противоречить не осмелился.

Таким образом, участь Арзерума была решена, и сам сераскир не избежал плена. А между тем в эти минуты в далеких покоях своего сераля сераскир все еще мечтал о свободе и сопротивлении. Он только что послал в Константинополь двух курьеров, уведомляя султана, что русские через несколько часов возьмут Арзерум, но сам он отправляется в Диарбекир, где рассчитывает в течение двадцати дней собрать новую пятидесятитысячную армию, и просил о присылке к нему полевых орудий, необходимых для скорейшего возвращения потерянной столицы. Сераскир прибавлял, что если Порта пренебрежет столь необходимыми мерами, то русский корпус, под предводительством такого полководца, поступки которого по отношению к мусульманам знаменуются только великодушием и милостью, может вскоре явиться и перед Скутари. Потерю Арзерума он приписывал измене жителей, будто бы обольщенных прокламациями Паскевича.

Около пяти часов вечера, как только капитуляция была подписана, колонна генерала Панкратьева, заблаговременно одетая в полную парадную форму, заняла Арзерум. Войска, с распущенными знаменами и музыкой, вступили через карсские ворота; они шли в боевом порядке, имея впереди густую цепь стрелков, которая очищала дорогу. Кабардинский полк тотчас занял наружные укрепления, а Севастопольский остался в резерве у карсского входа. Генерал Панкратьев лично вел егерей по извилистым и тесным улицам города к воротам цитадели. Некоторые жители выносили из домов навстречу проходившим войскам молоко, мед, плоды, и странным казалось им, что солдаты, шедшие в строю, не принимали угощения; строгая дисциплина была совершенно чужда понятиям турок. Женщины, закутанные в длинные чадры, робко выглядывали из-за решетчатых окон своих гаремов, но многие, не выдерживая, сбрасывали с себя покрывала и хлопали в ладоши. «Это здесь, конечно, стоило тех роз, которыми осыпали нас германские красавицы в Лейпциге», – заметил один из очевидцев.