Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)

• Название: Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)
• Автор: Вадим Полуян
• Издательство: АСТ-Пресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996

Двенадцатый век. На месте Москвы - Красные села, коими владеет боярин Кучка. Его тайными происками уничтожена семья соперника, новгородского боярина Гюряты. Счастливо спасшийся младенцем Родислав встречает любимую дочь своего смертельного врага. И отныне - куда бы ни забросила его судьбина: в вертеп лесных разбойников или в половецкий плен, в заморские страны или на поле междоусобной брани - все помыслы его о ненаглядной своей возлюбленной...

---

Заклацали ножом по сердцу боркуны. Днепр опустел. Род возвратился в сиротливую затворницу, чтобы до мелочей все вспоминать и думать-передумывать окаменяющие совесть думы…

3

Дом Кондувдея разорён. Окна без оконниц, дверные проёмы без дверей. В ложне, где когда-то отдыхал Род, стоялая утварь[380] переломана, на полу - золотная парча, камчатная ткань - кусками, как дешёвое рванье. Глядя на такой разор, ошеломлённый пришлец внезапно обеспокоился об оставленной Катаноше: не свели б со двора!

Выскочив из обесчещенных хором, сразу увидел кобылицу, привязанную к столбу под крыльцом. Возле неё уже стоял молодой торчин, любовно поводя рукой по холке.

- Эй! - грозно крикнул Род. - Это моя кобыла!

- Вестимо, твоя, - во все лицо осклабился торчин. - Вот и сторожу. Не узнаёшь меня, друг Чекмана?

Род узнал того самого привратника, что не хотел его впускать, а потом посылал челядинца за княжичем.

- Тогда пришёл бедный, теперь приехал богач! - цокнул языком торчин.

Дорогая сряда на Катаноше и её всаднике воплощала в себе все добро, что сотворил и скопил отшельник за три года затворничества, а по выходе в мир продал.

- Где Кондувдей? Где Чекман? - спустился он с крыльца к бывшему привратнику.

- Далеко-о! В Поросье, - сощурил торчин грустные глаза. - Твой князь сел в Киеве. Мой князь бежал в Торческ. А я вот исподтишка сторожу: кто куда что уносит. Может, потом маленько вернуть удастся… А Катаношу сразу узнал и тебя узнал…

- Друг, - озабоченно обратился к нему Родислав по-торкски, - сюда придёт женщина, станет спрашивать меня. Род моё имя, Ро-о-од!

- Знаю. Так Чекман называл тебя, - закивал торчин.

- Ты ей скажи, где меня найти.

- Где?

- Где? - переспросил Род. - Теперь сам не знаю где.

Бывший привратник, подойдя вплотную и осмотрясь, в свою очередь заговорил по-торкски:

- Тошман, подавальщик еды в твоей ложне, слышал, как ты Чекману поведывал, что едва не попал в поруб, ища изменников Изяслава, верно?

- Верно, - подтвердил Род. - Ну и память у тебя! Как твоё имя, друже? - спросил он по-русски.

- Асуп, - назвался торчин, - А к тем твоим друзьям спеши нынче смело. Они опять в Киеве в чести и богатстве. Подворье Святослава Всеволодича как раз возле Заяцкого становища на Бабином торгу.

- На Бабином торгу? - дрогнул Род, вспомнив, как толпа волокла убитого Игоря Ольговича через Бабин торг. - Так скажи женщине, пусть меня найдёт… теперь знаешь где.

- Знаю, - тяжело вздохнул торчин. - Ай, Святослав-то Всеволодич, - произнёс он уже по-русски, - ранешний друг моих господ, теперь - враг!

- Проклятое время, да, Асуп? - дотронулся до его плеча Род. - Оружие у тебя есть, деньги есть? - Тайный сторож замотал головой. - На охотничий нож, на золотую гривну. Прощай, Асуп! - Крепкое объятье. - Даст Бог - в лучшее время свидимся.

Торчин услужливо поддержал ему стремя. Всадник чуть свистнул, и Катаноша выскочила в разваленные ворота, поскакала с Пасынчей беседы к церкви святого Илии за ручей.

Не доезжая Бабиного торга, Род увидал заведение с огромной кистью конского волоса и большой вывеской «Постригальня».

Доверив Катаношу бесплатной, неохраняемой коновязи, он сидел под постризалом[381] как на иглах. Весь Киев, обновлённый сменою власти, так и кишел его земляками. Не степенными, как во Владимире, Суздале, а раскованными лёгкой победой. У моста пятеро ратных суздальцев захватили ломовую телегу, велев возатаю: «Вези! Платим сохранением живота».

Постригальник уже спрыскивал голову Рода колонской водицей[382], когда парубок его, внося ведро кипятку, объявил:

- Игренюю увели!

Постриженный выскочил в чем сидел, забыв, что на дворе месяц лютый.

- Постригальное![383] Мои куны! - завопил мастер, размахивая постризалом.

На противоположном конце полупустой площади угонщик лупил пятками в бока не поспешающую под ним Катаношу. Резкий свист пронзил площадь. Кобылица повела мордой и, вскинувшись на дыбы, сбросил незадачливого угонщика. Лёгкой плясовой иноходью она возвратилась к Роду, поигрывая червонным станом.

Суздальцы, владимирцы,
Когда ваши жены именинницы?.. -

услышал он позади дурной голос беззастенчивого певца, коему медведь трижды на ухо наступил. Резко обернулся и не поверил глазам: собственной персоной восседает на коне Нечай Вашковец. Ох и стиснули же друг друга!

- Гляжу: ты - не ты… А ведь со спины узнал! - Не мог унять возбуждения бывший долгощельский кузнец.

- Погоди, с постригальником расквитаюсь, - высвободился Род и подал мастеру куньи мордки[384].

- Айда скорее в нашу берлогу! - торопил Нечай. - То-то Первуха Шестопёр вытаращит на тебя зенки!

- Стой! - обеспокоился Род. - А угонщик? Не зашибся ли до смерти? Когда в Диком Поле на хурултае Катаноша сбросила Ченегрепу…

- Э, - не дал досказать Нечай, - Ногой - в стремя, да зашиб темя! Не беспокойся. Угонщик твой вскочил ванькой-встанькой, сыкнулся в ближайший заулок и был таков…

Вскоре они сидели втроём в тёплой холостяцкой истобке. С Нечаем Род вспоминал Долгощелье и Чернигов, с Первухой - Новгород-Северский и стан под Карачевом. Он поведал друзьям свои дальнейшие злоключения вплоть до последних дней. А фляга зелена вина становилась все легче, головы все тяжельче.

- Эх, отвяжись, худая жисть, привяжись хорошая! - залихватски заклинал судьбу Вашковец.

- На три года ушёл ты из человечьего мира в звериный, - откупорил новую флягу Шестопёр, - а тут за это время тридцать три новости!

- Кто сейчас против кого и кто с кем, объясните потонку, - просил разомлевший гость тароватых хозяев.

- Значит, так, - загибал пальцы Первуха. - По одну сторону Гюргий с сыновьями, Святослав Ольгович, наш Всеволодич и половцы. По другую… по другую - Изяслав с родичами, оба Давыдовича, а также приведённые на Русь ляхи, угры, чехи…

- Постой, - поднял палец Род. - Давыдовичи сызнова против Гюргия?

- И Ольговичи и Давыдовичи вынужденно целовали крест Изяславу, когда Гюргий третьешным летом не привёл рати на юг, - терпеливо объяснял Шестопёр, подливая себе из фляги. - А что им оставалось, скажи на милость? Гюргий их тогда предал. А теперь… Эх, ничего бы и не случилось, не ходи великий князь со своим смоленским братцем войною на север да не выгони перемётчика Ростислава с позором из Киева. Не стерпел суздалец разорения своих городов и унижения сына, сказал: «Либо стыд с себя сложу, либо голову!» Во как Изяслав Киевский раззадорил своего стрыя! Ольгович и Всеволодич снова примкнули к Гюргию. А Давыдовичи - ну никак! «Не можем, - говорят, - больше играть душой!» Ведь они не единожды целовали крест Изяславу и изменяли…

- Не борись с новой флягой, - остановил Первуху Нечай.

Тот ухом не повёл да ещё поклокотал вином в горле.

- От верных людей слыхивал, - продолжал Первуха, - когда сходились рати под Переславлем, мудрецы великокняжеские остерегали: «Не переходи реку, князь! Гюргий сам уйдёт». А льстецы подзадоривали: «Ударь, князь! Бог тебе отдаёт врага». Вестимо, храбрый поступил опрометчиво…

- Благодаря его храбрости мы и в Киеве, - попытался завладеть разговором Вашковец, видя, что Шестопёру по второй фляге уже невмочь продолжать беседу.

- Истинно! - обхватил тот плечи Рода. - Мы теперь не в каком-нибудь там Дебрянске или - как его ещё? - Дуплянске. Мы в самой что ни на есть матери городов - в столице! Здесь не только тридцать три происшествия, но и тридцать три у… - Первуха икнул, - у… удовольствия. Я тебя развлеку! В девий дом[385] сведу. Там и плясота, и пипелование, и прочие глумы. Будем покупать вислёнам орехи - девичьи потехи. Было бы серебро! Как говорят: идёшь по корову, возьми гривн. А какие девчуги!

- Сам-то я не девчур[386], - отговаривался бывший затворник.

- Коли не девчур, пойдём в иной дом, - не унимался Шестопёр. - Видел девуль[387], намазанных белилами, не имеющих бород, женообразных, золотые кудри расчёсывающих с отроковицами?

- Сварог знает, что ты мелешь! - ужаснулся Род и тут же смутился, что помянул Сварога.

- Не Сварог, а Бог! Сварог - не Бог! - уронил уже Первуха голову на стол.

Род поднял чмурного как младенца и уложил на лавку.

- Однако могуч ты, друже! - удивился Нечай.

- Что с ним за напасть? - перевёл дух Родислав. - Не знавал его таким.

- Не в себе он. Есть на то причина, - мрачно откликнулся долгощельский кузнец.

Родислав робел любопытствовать, опасаясь вторгаться в чужие тайны. Нечай, убирая со стола, сам начал объяснять издали:

- Изяслав не смирился с потерей Киева. Позвал черных клобуков, пригласил ляхов, угров и чехов. Сейчас Гюргий с братом Вячеславом и сыновьями да ещё с известными тебе половцами сошлись с супротивниками под Луцком. Давыдовичи с Ольговичем исхитрились остаться в своих уделах, а наш Всеволодич - в Киеве. Давыдовичи не присоединили меча к Изяславу, Ольгович и Всеволодич не примкнули копья к Гюргию. Ждут! А тем часом жаждут получать из надёжных рук своевременные вести с Волыни. Наш Всеволодич хочет без промешки знать, куда клонит рок. Изяслав одолеет - беги из Киева. Гюргий возвратится на щите - встречай гоголем. Пролагатаи шлются в кровавое пекло один за другим. Не все потом оказываются дома. Нынешним утром прибыл Первуха. Слава Богу, цел-невредим. Повидал столько крови - вином не залить!