Анри де Кок - Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

• Название: Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
• Автор: Анри де Кок
• Издательство: Литагент «Остеон»74fca568-0472-11e5-9ef7-002590591dd6
• Жанр: Эротика, Секс
• ISBN: 978-5-85689-083-8

Этот грандиозный художественно-публицистический труд посвящен историям женщин, которые совмещали прелести древнейшей профессии с проблемами государственной политики и финансов. Многие из них умудрялись разорять не только богатых вельмож, но и целые государства. Пойдя по стопам отца (Поля де Кока, которым зачитывались тургеневские девушки) Анри де Кок выдал в свет, кроме десятка фривольных романов, которые морализаторы сочли полупорнографическими (среди них знаменитая «Ла Минетта»), еще и столь же фривольную публицистику, как серию очерков «История знаменитых куртизанок» и «История знаменитых рогоносцев». Очерки написаны с присущим фамильной профессии блеском, это не скучное документальное чтиво, а в значительной степени подлинно художественная литература. В центре каждого очерка биография конкретной исторической личности, ее достоинства и недостатки, ее жизнь в самый примечательных событиях и судьба. Этот грандиозный труд вместил в себя 4 толстых тома в одной электронной книге. Свыше 100 страниц с многочисленными иллюстрациями.

---

Данглад и Гунчтон подошли к окну.

– Кажется, – сказал Данглад…

– Да конечно, – сказал сэр Гунчтон, – это одна из служанок Чианг-Гоа; та же самая, которая была у меня утром. Но тогда она была в канго, а теперь в норимоне[41]. Признак победы, граф… Вы приняты. Служанка проведет вас к госпоже.

Д’Ассеньяк не дослушал. Он уже был под перистилем[42], около японки, из рук которой он взял письмо и тотчас же его распечатал.

Он уже читал, что писала ему куртизанка:

«Графу Людовику д’ Ассеньяку».

«Приходите!»

Чианг-Гоа

– Я принят!.. принят!.. – вскричал он. – Прочтите, господа! Она говорит мне: «Приходите!..» Вы были правы, сэр Гунчтон, – норимон был хорошим признаком. До свиданья, господа!.. до свидания, Эдуард!.. до завтра.

Ошеломленный своим торжеством, д’Ассеньяк пожал руки своим друзьям, называя сэра Гунчтона Эдуардом, а Эдуарда сэром Гунчтоном.

Последний попробовал бросить каплю холодной воды на эту излишнюю радость.

– Полно, – сказал он тихо своему другу, – успокойся немного! Ты точно школьник, в первый раз отправляющийся на свидание. Честное слово, ты бесчестишь флаг Франции.

– Смеюсь над Францией? – непочтительно возразил граф. – Что такое Франция: во всём мире одна только страна – Япония! И во всей стране одна женщина – Чианг-Гоа!.. Эта женщина зовёт меня: «Приходи»! Я лечу! Прощай!..

И он бросился к носилкам, которые быстро удалились, несомые четырьмя сильными носильщиками.

– Но не будет ли благоразумнее, – сказал Данглад сэру Гунчтону, вместе с ним глядя на эту комичную сцену, – если наша стража будет охранять моего друга до Чианг-Гоа?

– Бесполезно, – ответил англичанин. – Носильщики Бриллианта Иеддо известны всему городу. Никто не осмелится напасть на них. – И кланяясь художнику, он добавил: – наконец, если я не смог сделать приятное собственно для вас в этом случает, то, по крайней мере, я рад, что доставил полное удовольствие вашему другу!.. Его радость так искренна и жива, что удовольствие мешает мне ревновать, – даже если б я мог быть серьезно ревнивым.

Данглад пожал плечами.

– Д’Ассеньяк – большой ребёнок! – сказал он. – и вы уверяете, сэр Гунчтон, что этому ребёнку нечего опасаться?..

– Да что же может с ним случиться, кроме того, что предвидится?.. Он отправляется ужинать к прекрасной китаянке… Потом… Завтра утром вы его увидите, радостнее чем когда-либо, возвратившимся с рассказами о восхитительной ночи… Вот и все!.. Спите же с миром. Есть лишь одна опасность, которой может подвергнуться граф этой ночью!.. Но эта опасность самого сладостного сорта…

* * *

Сэр Гунчтон удалился, оставя Данглада одного со своею печалью… Печального в первый раз, после двухлетнего путешествия со своим другом.

Была ночь. Он стоял, облокотившись на окно, куря потухшую сигару; сколько времени провел он в этом мечтательном положении – он не знал. Но его вывел их него неожиданный случай…

От земли до окна, у которого стоял Данглад, было расстояние около двух метров. Вдруг, так что Данглад не мог дать себе отчета, как это случилось, перед ним появилась фигура почти у самой оконной решетки. При этом неожиданном появлении Данглад машинально попятился назад.

Но чей-то голос сказал по-английски:

– Вы Эдуард Данглад?

– Я.

– Вам письмо от Чианг-Гоа.

Письмо от Чианг-Гоа!.. Беспредметные сомнения Данглада оформились… Призыв куртизанкой д’Ассеньяка было ловушкой, – средством… Через секунду артист читал при свете лампы:

«Ваш друг у меня, но я не люблю его; я люблю вас. Если не ради меня, то для него – приходите!..»

Чианг-Гоа

Ещё через минуту Данглад был уже на улице и крикнул посланному: «Я за тобой следую!» Посланный был одним из ронинов; голова у него была обёрнута чёрным крепом таким образом, что виднелись одни глаза. Посланный дал свисток, на этот свист явился другой бандит, ведя под уздцы лошадей. Данглад не колебался и вскочил на лошадь. Меньше чем через четверть часа он остановился со своим проводником у дверей Бриллианта Иеддо.

Войдя к Чианг-Гоа, Данглад не знал, что ему делать… Он знал только, что д’Ассеньяк находился в опасности, что он или спасёт его, или умрет вместе с ним.

Введённый к куртизанке, не в залу, где она принимала накануне, но в будуаре, которому позавидовала бы парижанка, – Данглад обратился к ней с угрозой и гневом:

– Где друг мой? Что с ним?

Но не проговорил еще он этих двух фраз, как понял, по улыбке Чианг-Гоа, что его гнев и угроза бесполезны…

Оно была еще прекраснее, чем накануне, в костюме из газа и розовой материи, едва покрывавшем её выпуклые формы, – в костюме, назначенном для глаз одного счастливца, а не для взоров любопытной толпы зрителей.

О! как она была прекрасна, когда, приближая свои уста к лицу художника почти так, что они почти касались его губ, она тихо и нежно проговорила:

– Ах, вы не хотите меня любить!

Нужно было быть святым, чтоб не задрожать сладостно при звуке этого голоса, при прикосновении этих уст, дышавших ароматом.

Данглад не был святым.

Он не лгал: он гнушался куртизанок.

Но Чианг-Гоа была ли куртизанка? Говорит ли когда-нибудь куртизанка, как сказала она в эту минуту: «Я люблю тебя!»

Данглад закрыл глаза, и замер от поцелуя обольстительной женщины.

Однако, несмотря на любовь; верный дружбе, он прошептал:

– Но д’Ассеньяк?.. Где же он?..

– Со мной!.. – ответила Чианг-Гоа.

– С вами? – повторил остолбеневший Данглад.

Она возразила:

– Вы не понимаете? Я объясню вам.

И она удалилась.

– Вы уходите? Куда же? – вскричал Данглад.

Восхитительным жестом, который значил: «Не бойся!.. я не уйду от тебя!.. я твоя!.. вся твоя!..» – она успокоила его.

Прошло пять минут.

Данглад ходил по будуару, как лев в клетке. И о ком, о чём он думал эти пять минут. Уж не беспокоился ли о положении своего друга? Гм!.. Не думаем!..

Наконец явилась камеристка и знаком пригласила его за собою следовать.

Он шел за нею через длинный и извилистый коридор до двери, которую она отворила перед ним. Он вошёл…

Он вошёл в таинственно освещенную комнату, в глубине которой, на постели, покоилась женщина, протягивающая к нему объятия, говоря: «Вся твоя!..»

Он кинулся к постели.

Но в ту же минуту комната наполнилась светом и раздался смех, заставивший Данглада обернуться…

О, удивление!.. Сзади смеялась Чианг-Гоа…

Но кто же была женщина, лежавшая на постели, женщина, сказавшая голосом Чианг-Гоа: «Вся твоя?..» кто эта женщина?

То была, просто-напросто, служанка прекрасной китаянки. То была молодая японка, необыкновенно искусно подражавшая голосу своей госпожи.

Все объяснилось!.. Данглад понял все… Для туземцев существовало три или четыре Чианг-Гоа, столько же для распутных и великодушных иностранцев.

Д’Ассеньяк, так же как и многие до того, не подозревая обмана, проводили ночь с её копией. С одной из страз искусно подделанных под бриллиант. И только один Данглад обладал истинной Чианг-Гоа…

Какая ночь!.. у Данглада были любовницы, любимые и любившие. Но всё, что сладострастие имеет утонченного и изысканного, – всё, что мог он узнать из этой поэзии чувств, называемой любовью, было ничтожно в сравнении с теми сокровищами, которые ему подарила Чианг-Гоа.

Но у Данглада была душа… У Чианг-Гоа было сердце, и даже более деликатное, чем можно бы предположить у женщин воспитанных, подобно ей, самым материальным образом.

Чианг-Гоа сожалела о том, чем она была, она сожалела по инстинкту, не объясняя себе отвращения к своему ремеслу. И как она могла объяснить себе это: никто, никогда не говорил ей, что это ремесло отвратительно.

– И никто не сомневался в твоей хитрости? – спросил Данглад.

– Никто, – отвечала она. – Даже европейцы обманывались. И это понятно. Во-первых, как ты мог заметить, комната, в которой думают найти меня, освещена очень слабо. Потом, прежде, чем они входят в эту комнату, я даю им выпить в чайной чашке шампанского несколько капель ликера, который, не повреждая рассудка, мгновенно слегка отуманивает его.

– Но я не пил этого ликера?

– К чему же ты стал бы его пить?

Данглад спросил Чианг-Гоа о её детстве, о том, справедлив ли рассказ о её жизни и т. п. она подтвердила всё, говоря, что знает об этом из рассказов посторонних, а сама ничего не помнит.

Она долго и много рассказывала ему. Она говорила ему о своем младенчестве, о том как из неё хотели сделать жрицу и т. п. Данглад оставил её на половине рассказа.

* * *

Сам Геркулес уснул на груди Омфалы. Когда поднялась завеса дня, Данглад заснул в объятиях Чианг-Гоа. Когда он открыл глаза, он был один. Он взглянул на свои часы: было четыре часа.

Самый смышлёный имеет свою слабую сторону. Слабая сторона Данглада заключалась в самолюбии.

«Без сомнения, говорил он самому себе, д’Ассеньяк еще спит теперь, где-нибудь в этом доме… Если б я мог раньше его вернуться домой, это избавило бы меня от необходимости лгать».