Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

• Название: Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь
• Автор: Алана Инош
• Жанр: Короткие любовные романы

Два мира, один – тёплый и светлый, другой – холодный и тёмный, долго шли разными путями, но настало время им схлестнуться в решающей схватке за выживание. Однако борьбой Света и Тьмы или Добра и Зла это противостояние назвать было бы слишком просто: у каждой стороны – своя правда, а у каждой тёмной тучи… некая изнанка.

Длинная у песни дорога: через поле брани, на котором восставший из Мёртвых топей полководец услышит голос смелой певицы; мимо твёрдого сердца женщины-оборотня, которую белогорская игла проведёт по трудной дороге к непокорной вершине; над Тихой Рощей, из которой ушедшие предки всё же иногда возвращаются…

Много земель облетит песня, чтобы вернуть родную душу из-за той грани, за которой открываются тайны богинь.

---

– По батюшке, наверно, скучать будет. – Искра насупилась, и меж её бровей пролегла тень грусти.

– Она батюшку почти и не видела. По ком скучать? – Лебедяна нежно разгладила складочку на лбу женщины-кошки и тихонько чмокнула в неё. – Нет меж ними связи прочной, как меж родительницей Лесиярой и сестрицей Любимой. Видно, сердцем Искрен не чуял в ней свою кровь, вот и не жаловал младшенькую.

– Ну ничего, зато теперь есть кому её и любить, и жаловать, – усмехнулась Искра, зарываясь губами в волосы дочки. – Значит, отпустил тебя князь?

– Отпустить отпустил, только развода не дал, – вздохнула Лебедяна. – Упёрся, обида в нём играет. А ведь я, Искорка моя, чуть не осталась с ним!

– Это почему? – нахмурилась женщина-кошка, вскинув на княгиню Светлореченскую твёрдый и колкий, как не огранённый самоцвет, взор.

– Занемог он смертельно. Хвала Лаладе, родительница Лесияра недуг изгнала, и теперь, быть может, ждут Искрена ещё долгие годы здравия.

– Вон оно как…

Пальцы Лебедяны быстро скользили по голове Искры и заигрывающе почёсывали под подбородком, пока та не сощурилась в довольной улыбке и не замурлыкала.

– Ты не думай худого, лада. – Лебедяна потёрлась носом о нос возлюбленной. – От тебя я уж никуда не денусь… Отдала я сыновьям и мужу всё, что могла; сынки выросли, в своих городах заправляют, а муж, слава Лаладе, опять здоров и в седле. Пора мне и своё счастье ловить. С истинной тропинки я уж не сверну, не бойся.

***

Осень принесла не только слякоть и дожди, но и раскинула над Гудком плотный, непробиваемый для солнца полог живых туч, которые извивались и клубились на небе жуткими, дышащими складками. Никто доселе не видел ничего подобного, и горожане толпами высыпали на улицы посмотреть на мрачное диво, пропитанное леденящим ядом беды. Земля погрузилась в полумрак, сильно похолодало, а полдень не отличался от вечерних сумерек, и души людей наполнялись растерянностью, граничащей с ужасом.

– Что-то батюшка Ветроструй нахмурился, – говорили старики. – Ишь, тучи какие диковинные пригнал!

Складчатая пелена на небе нависла гнетуще и страшно, и ни одного мгновения необычные тучи не находились в покое: корчились, скручиваясь в завитки, шли волнами, пучились огромными шишкообразными выростами, постоянно перетекая из одной формы в другую. День, второй, третий жители Гудка ёжились, поглядывая на странное жутковатое небо, а солнце всё не проглядывало. Ни один живительный лучик не прорезал светлым лезвием этот угрюмый покров, а вскоре в сговор с небом вступила и земля, загудев под ногами жителей мерным гулом. «Бух, бух, бух», – охала она, и люди испуганно сбивались в кучки, поверив, что настал конец всему. Крики, беготня, давка – в бурлящем Гудке начался переполох.

И только дозорные на городском частоколе, венчавшем земляной вал, первыми узнали причину всполошившего всех гула и земной дрожи: к городу подступила чужеземная рать. Рослые, могучие воины были облачены в тёмные доспехи, а головы их покрывали шлемы в виде чудовищных звериных морд. В едином ритме передние ряды ударяли копьями о щиты, а задние били в землю тяжёлыми, окованными сталью сапогами – то ли приветствовали город таким странным способом, то ли стремились нагнать на людей страху. Как раз во втором они и преуспели: ужас чёрным призраком реял над улицами и проник в каждый дом.

Островид, исхудавший и высохший, подкошенный гибелью Бажена, сидел в своей приёмной палате, вцепившись костлявыми пальцами в резные подлокотники кресла, и слушал, как под окнами глашатай гнусаво-козлиным голосом зачитывал взволнованной дружине его приказ:

– Я, посадник княжеский Островид сын Жирославов, именем поставившего меня владыки Вранокрыла повелеваю: рать иноземную в город впустить, препон воинам не чинить, отпора не давать, во всём им содействовать и власть их безоговорочно принять…

Голос глашатая утонул в негодующем ропоте.

– Как так – власть принять?! – возмутились дружинники. – Стало быть, велят нам город сдать чужакам без боя? Владыка Островид умом тронулся, видать! Что ещё за хозяева на нашу землю явились? С какого перепугу мы к ним в рабы должны податься?

Из гудящего роя голосов выделился один – зычный, начальственный, грозно-вопрошающий:

– Владыка Островид, покажись перед нами! Подтверди своими устами то, что проблеял этот козёл! Ведь ежу ясно: не с миром к нам сия рать пришла – с войной!

Островид узнал голос Владорха – начальника его дружины. Сам посадник был не полководцем, а лишь хозяйственником и управленцем, в военных делах полагаясь на своего воеводу. И вот, в его рокочущем, как буря, голосе глава Гудка слышал яростные дрожащие нотки – предвестники неповиновения.

Стоило ему только щёлкнуть пальцами, как писарь, косой мужичок с бородавкой на щеке, в своём узком чёрном кафтане похожий на таракана, расторопно подал ему с заваленного бумагами стола нужный свиток. Одна сухая старческая рука стиснула грамоту, а вторая толкнула дверь, и в лицо посаднику дохнул тревожный ветер, едва не сорвав с него роскошную шапку с пушистым меховым околышем. Дружина сгрудилась около высокого крыльца, а светлобородый и синеглазый Владорх, подбоченившись с богатырской статью, поставил ногу на первую ступеньку.

«Стук-скрип, стук-скрип», – спускался Островид под сенью украшенного резьбой навеса, и шуба – дар с княжеского плеча – мела длинными парчовыми полами деревянные ступеньки, которые жалобно крякали под тяжестью опускавшихся на них добротных, расшитых бисером серых сапогов. Не дойдя до воеводы трёх шагов, городской управитель сверху вниз протянул ему свиток.

– Это приказ князя Вранокрыла. Читай сам.

Владорх взял бумагу, пробежал её глазами. По мере чтения его светло-пшеничные густые брови всё больше хмурились, а в зрачках нарастал ледяной блеск. Дочитав до конца, воевода вскинул подбородок и хлестнул вокруг себя взором, полным стального негодования. С сухим жалобным шелестом свиток в его руках расползся, будто ветошь, и Владорх вызывающе поднял трепетавшие на пронзительном ветру половинки.

– Как ты смеешь?! – побагровел Островид, задохнувшись от ярости.

– Ты нас за телят неразумных держишь, посадник? – прогремел Владорх. – Скотину бессловесную в жертву приноси, а мы – воины и люди вольные, а потому пришельцев своими хозяевами признавать отказываемся. Всем давно известно, что вместо князя-владыки на престоле сидит какой-то самозванец, а Вранокрыла псы из Нави незнамо куда девали. Целый год терпеливо ждали мы его обещанного возвращения, да видать, в живых его уж нет! Не мог он в здравом уме такой указ подписать – наверняка тот пёс-ставленник подпись подделал, а печатью беззаконно воспользовался. Ребята, вы как думаете?

– Подделал, как пить дать! – поддержали дружинники. – Надоело нам, Островид, в безвластии таком жить! Или князя живого подавай, или катись отсюдова, шкура продажная!

– Братцы! – Воевода обвёл сверкающим взглядом воинов. – Разве верите вы, что Вранокрыл отдал бы свою землю и свой народ инородцам на поругание?

– Не верим, не мог он! – уверенно раздалось в рядах.

– Слыхал? – Пощёчина взгляда воеводы обожгла посадника, как перцовая настойка. – Мы не верим в предательство князем своего народа, а значит, остаётся только одно… – Рука Владорха легла на рукоять меча, и Островид отшатнулся, скованный ледяными обручами ужаса. – Предатель – ты, пёсий поддакальщик! Ты в сговоре с самозванцем!

Эхо этих слов хлестнуло посадника по сердцу кнутом, и он невольно попятился, спотыкаясь и цепляясь за перила.

– Это что… мятеж? – хрипло каркнуло его пересохшее горло.

– Называй как хочешь, – ответил Владорх. – А мы не сдадим город!

Светлый клинок, с холодным лязгом извлечённый из ножен, дерзко взметнулся к небу, словно грозясь вспороть брюхо беспокойных туч, после чего, помедлив, склонился и указал на Островида.

– Взять его! Вяжи изменника! – крикнул воевода, остервенело оскалив крепкие зубы.

Наступая на полы собственных пышных одежд, посадник принялся карабкаться по лестнице. Единственной силой, всегда стоявшей за него горой и обеспечивавшей его властью, была дружина, и вот – её у него не стало. Оскалившаяся частоколом сосулек пасть зимы поглотила его сына, а мятежный ветер из-под мученически корчащегося неба унёс всё остальное.

***

Прялка Берёзки жужжала всегда – зимой и летом, при ясном свете солнца и при тускловатом отблеске лучины; не оборвалась зачарованная нить и в дни страха, накрывшего Гудок пологом живых, ртутно-текучих и тяжёлых туч. Милева не находила себе места, охала, бросая жалобно-тревожный взгляд в окна: