Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

• Название: Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь
• Автор: Алана Инош
• Жанр: Короткие любовные романы

Два мира, один – тёплый и светлый, другой – холодный и тёмный, долго шли разными путями, но настало время им схлестнуться в решающей схватке за выживание. Однако борьбой Света и Тьмы или Добра и Зла это противостояние назвать было бы слишком просто: у каждой стороны – своя правда, а у каждой тёмной тучи… некая изнанка.

Длинная у песни дорога: через поле брани, на котором восставший из Мёртвых топей полководец услышит голос смелой певицы; мимо твёрдого сердца женщины-оборотня, которую белогорская игла проведёт по трудной дороге к непокорной вершине; над Тихой Рощей, из которой ушедшие предки всё же иногда возвращаются…

Много земель облетит песня, чтобы вернуть родную душу из-за той грани, за которой открываются тайны богинь.

---

– Звери… Просто звери, – вырвалось у Радимиры сквозь стиснутые клыки. – Сейчас, сейчас, моя маленькая… Я попробую что-нибудь сделать.

– Не шевели её, у неё хребет сломан, – раздался вдруг сильный, как горная река, и такой же чистый, молодой голос.

Женщина-кошка подняла глаза… К ней в серебристо-седых лучах блёкло-розовой зари шагала ОНА – пристально-синеокая, с чёрной косой, неотвратимая и прекрасная, только вместо цветущего моря высокой травы она торжествующе и властно рассекала холодные струи тумана – неостановимая и неуязвимая победительница.

– Олянка? – сорвалось с губ Радимиры, поражённой в грудь тёплым солнечным лучом-стрелой.

Видение усмехнулось и оказалось незнакомой молодой навьей, почему-то не боявшейся дневного света. Её ошеломительная, снежно-свежая, сиятельная и величественная красота обрушилась на Радимиру горным оползнем, и она безропотно отдала девочку. Навья склонилась над ребёнком, и щёточки её опущенных ресниц лоснились собольим мехом. На ней был серый женский навий кафтан и чёрные сапоги выше колен, а на плечах небрежно висел незастёгнутый опашень местного, воронецкого пошива.

– Я – костоправка, – сказала эта красавица, пробегая чуткими пальцами с длинными, хищно заострёнными ногтями по телу девочки. – На бедняжке живого места нет… Сейчас я всё сделаю, потерпи, крошка.

Верхняя губа незнакомки дрогнула, открывая белоснежный клыкастый оскал, прекрасное лицо застыло в напряжённой сосредоточенности, а в следующий миг девочка вскрикнула от боли, дёрнувшись всем телом.

– Сейчас, сейчас всё пройдёт, – ласково зашептала навья, доставая из мешочка на шее радужно переливающийся прозрачный камень.

Таких самоцветов Радимира никогда не видела и названия им не знала. Навья прикладывала камень к местам переломов и внутренних повреждений, и он отзывался тёплым, солнечно-мягким сиянием. Девочка перестала кричать, из её глаз ушёл мертвенный туман боли, а вскоре она смогла и подняться на ноги, как ни в чём не бывало. Такого чудесного мгновенного исцеления не давал даже самый мощный поток света Лалады.

– Матушка! – заплакала девочка, принимаясь вдруг царапать брёвна. – Там мои матушка с батюшкой, сестрицы и братец!

Хлёсткая синь глаз навьи огрела Радимиру, будто кнут.

– Ну, что стоишь? Помогай!

Её светлоокой власти хотелось подчиняться безоговорочно, и Радимира расшвыривала брёвна, совсем не чувствуя их веса. Незнакомка тоже оказалась не из хилого десятка – ворочала тяжёлые балки, будто тростинки: в ней дышала сила оборотня, но совсем не злобная и не опасная, хоть и внушающая уважение. Вдвоём они разобрали завал и нашли под ним едва живых родителей девочки; её сестрёнок и годовалого братца тоже удалось найти, но одна из девочек была мертва: её измятая, окровавленная грудь и пробитый череп не оставляли никаких сомнений, что тут не поможет даже волшебный камень. Навья сокрушённо склонилась над тельцем, коснулась бледного, разглаженного неземным покоем личика, вздохнула… Смахнув светлую слезинку со щеки, она принялась исцелять оставшихся в живых людей. Не касаясь их и пальцем, одним усилием стиснутых челюстей и оскаленных клыков она складывала переломы, а камень восстанавливал искалеченные тела на глазах у потрясённой Радимиры.

– Надо собрать все шатры, ковры и одеяла – все, какие только найдёте в округе, – сказала навья. – Люди остались без крова, им надо где-то ночевать и обогреваться.

– Погоди… Ты откуда взялась-то, умная такая? – хмыкнула, немного опомнившись, Радимира. – И почему твои глаза не боятся дневного света? Ты ж вроде навья…

– Я – Рамут, дочь Северги, – ответила красавица. – Этот камень – сердце моей матери. Я приложила его к своим глазам, и они стали видеть днём.

– Сердце? – Радимира склонилась к тепло переливавшемуся в ладони навьи самоцвету. – Кем же была твоя матушка, что её сердце – такое чудотворное?

– Она была воином, – сказала Рамут.

От тепла их соприкоснувшихся рук камень засиял ярче, и Радимира утонула в чистой, как небо над горными вершинами в солнечный день, синеве глаз навьи. А та вдруг пошатнулась, обморочно затрепетав ресницами, но женщина-кошка вовремя успела её подхватить.

– Ты что? Что с тобой?

– Не знаю… – Измученный вздох с уст Рамут коснулся губ Радимиры, а тёплая тяжесть её тела сладко оттягивала руку взволнованной женщины-кошки. – Как будто устала немного. Я три дня без еды.

– Так. Сейчас, погоди.

Это было делом восхитительно простым и приятным: подозвать одну из дружинниц и послать её за калачом и крынкой молока, а потом с теплом у сердца вручить то и другое удивительной навье, совсем не похожей на врага, но до ромашкового трепета, до медовой сладости цветущего луга похожей на Олянку. Открыв было рот, чтобы вцепиться зубами в хлеб, Рамут вдруг спохватилась:

– А Минушь с Драгоной! У меня же там дочки!

Ещё одно чудо жарко обдало сердце Радимиры: подобно дочерям Лалады, Рамут открыла проход в пространстве и шагнула в него. Не веря своим глазам, женщина-кошка последовала за нею и очутилась на широкой полянке у одиноко стоящей сосны… Повсюду снег ещё только начинал таять, а дерево окружала цветущая весна, зелёная, дышащая теплом и хвойно-медовой безмятежностью Тихой Рощи. У подножья сосны плотными кучками белели подснежники, а на её ветках, как в колыбели, уютно устроились две девчушки-навьи – хорошенькие, черноволосые и как две капли воды похожие на Рамут. Нет, не могла раскинуться Тихая Роща в Воронецком княжестве, однако из лоскутьев лопнувшей коры на стволе проступал деревянный лик, исполненный святого покоя. Сосну огибали светлые струи родника, и у Радимиры, погрузившей в тёплую воду пальцы, не осталось сомнений: Тишь пробила себе путь на поверхность за пределами Белых гор. И где – в Воронецкой земле!

– Драгона, Минушь! – позвала Рамут, протягивая руки к девочкам.

Те слезли с веток, и навья о чём-то ласково заговорила с ними на своём языке. Разломив калач, она оделила каждую из малышек куском, и проголодавшиеся девочки жадно набросились на белогорский хлеб, запивая его молоком из крынки. Яркий свет их глаза тоже переносили без труда. Пока они насыщались, сама Рамут набрала горсть воды из родника и спокойно, без вреда для себя напилась.

– Что это? – только и смогла пробормотать Радимира, обводя ошеломлённым взором это тихое, умиротворённо-светлое, цветущее место, полное весенней благодати.

– Это моя матушка, – с грустной нежностью приложив ладонь к золотящейся в утренних лучах коре сосны, сказала Рамут. – Её убил мой муж, Вук… Я похоронила её голову под этим деревом, и её душа вошла в него. Вуку я переломала все кости… Не знаю, где он сейчас, да и не желаю знать – будь он проклят. Тут мы и живём теперь. А матушка охраняет моих дочек, когда я отлучаюсь, чтобы добыть нам пропитание.

На весенней полянке неподалёку от сосны стоял шалаш из веток, внутри которого на землю была брошена какая-то рогожка – вот и всё ложе прекрасной целительницы…

– Тут ты и спишь? – присаживаясь около этого скромного лесного жилища, спросила Радимира.

– Да, – просто ответила навья. – А девочки на руках у своей бабушки-сосны любят спать, как пташки в гнёздышке. Сперва я боялась, что они упадут, но нет… Матушка их ни за что не уронит. Здесь они в безопасности. Их сумасшедшего батюшки мы тоже больше не боимся. Это место его не пропустит. А ежели он и попытается сунуться, я сломаю ему шею.

Подснежники, казалось, сами ластились к пальцам, когда Радимира задумчиво касалась их лилейно-белых головок.

– Ты сама так и не поела, – озаботилась женщина-кошка: девочки вдвоём прикончили весь калач, а молока в крынке оставили всего несколько глотков. – У тебя трудности с пропитанием?

– Не всегда бывает просто его добыть, но в целом мы не голодаем, – сдержанно ответила Рамут, опуская пушистые ресницы. – Я хожу лечить людей в село, и они взамен дают мне еду. У них и у самих её, правда, мало… Сперва они боялись, потому что я – навья, враг. Но потом поняли, что я им вреда не нанесу, напротив – излечу их от хворей. – Вспомнив, Рамут с усмешкой рассказала: – Два каких-то дурачка пытались украсть у меня камень… Проследили за мной до самой полянки, но ночью матушка открыла глаза и застонала, и они испугались… Так улепётывали – только сучья трещали!

Хрустальный перезвон её смеха ласково коснулся сердца Радимиры, и на лице женщины-кошки сама собой расцвела ответная улыбка.