Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

• Название: Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь
• Автор: Алана Инош
• Жанр: Короткие любовные романы

Два мира, один – тёплый и светлый, другой – холодный и тёмный, долго шли разными путями, но настало время им схлестнуться в решающей схватке за выживание. Однако борьбой Света и Тьмы или Добра и Зла это противостояние назвать было бы слишком просто: у каждой стороны – своя правда, а у каждой тёмной тучи… некая изнанка.

Длинная у песни дорога: через поле брани, на котором восставший из Мёртвых топей полководец услышит голос смелой певицы; мимо твёрдого сердца женщины-оборотня, которую белогорская игла проведёт по трудной дороге к непокорной вершине; над Тихой Рощей, из которой ушедшие предки всё же иногда возвращаются…

Много земель облетит песня, чтобы вернуть родную душу из-за той грани, за которой открываются тайны богинь.

---

По её приказу вошли дружинницы с носилками.

***

Ветер ворошил пёстрое море цветов на краю горной пропасти, а на сверкающие под солнцем вершины было больно смотреть. Радимира брела вдоль кромки этого яркого, благоухающего ковра, втягивая полной грудью острую свежесть воздуха; сколько раз они встречались здесь с Олянкой – не счесть, сколько ягодно-нежных, спелых поцелуев сорвала Радимира с её губ – набралось бы не одно душистое лукошко. Горное эхо смеялось отзвуками её голоса, ветер приносил её дыхание, а синие лепестки улыбались лаской её взора.

– Где же ты, счастье моё? Где ты летаешь теперь, голубка моя белая? – сорвался вздох с губ Радимиры, согрев пучок цветов, сорванных ею непонятно зачем и для кого.

Головокружительная глубина пропасти была затянута голубовато-сизой дымкой, далеко внизу блестела узенькая лента речки, а цветочные волны ластились к ногам Рамут, шагавшей навстречу Радимире. Чёрные пряди косы трепетали, распускаясь атласными змейками на её плече, подол подпоясанной алым кушаком длинной рубашки реял на ветру, обнимая очертания её стройных ног и округлых бёдер.

– Что ты здесь делаешь, навья? – Радимира стиснула свой пучок цветов, вдыхая их грустновато-сладкий запах – запах её далёких снов, наполненных светлым туманом несбывшегося счастья.

– А что делаешь ты, кошка? – усмехнулась Рамут, сверкая на ярком солнце синеяхонтовыми щёлочками улыбчиво прищуренных глаз. – Не поспешила ли ты со вступлением на тропу смерти?

– Смерти нет, навья. – Радимира застыла, ощущая запястьями щекотную ласку пальцев этой женщины. – Есть лишь светлый покой в Лаладином чертоге. Моему сердцу остались несколько последних ударов, оно больше не может гнать кровь по жилам и поддерживать моё тело живым.

На ладони Рамут сиял в радужном венце искр прозрачный, как роса, камень, и отсветом его улыбались глаза навьи.

– Это – моё сердце. Возьми его взамен твоего, умирающего.

– Разве это не сердце твоей матери? – удивилась Радимира.

Камень тепло скользнул к ней в руку, сразу оттянув ей запястье необыкновенной живой тяжестью.

– Нет, это – моё. – Ресницы Рамут лоснились в лучах солнца, а на губах повисли не то песчинки, не то крупинки мёда.

Она прижала ладонь Радимиры с камнем к её груди, и тот вдруг жарким, сияющим сгустком света вошёл внутрь. Лучики смеха защекотали рёбра женщины-кошки, пружинистая сила наполнила ноги, а за спиной раскинулись крылья горной свободы, сияя снежной сказкой о Нярине, седом Ирмаэле и пятиглавом Сугуме.

– Теперь моё сердце – в твоей груди, кошка, – сказала Рамут. – И хочешь ты того или нет – тебе придётся с ним жить.

Сладко-жгучие лучики звезды, сияющей под рёбрами, превратили Радимиру в пушистую серую кошку, и она помчалась по цветущему лугу навстречу бесконечному белогорскому простору. Рядом с ней неслась чёрная синеглазая волчица – стройная, длинноногая, с поджарым сильным телом и великолепным мохнатым хвостом; они устроили бег наперегонки, и вперёд вырывалась то одна, то другая. Затем они швыряли в морды друг другу горный снег, и тот оседал холодными искорками на ресницах; боролись они и с водопадами, покоряли порожистые бурливые реки, а потом, выскочив на берег, встряхивались, обдавая друг друга тучей брызг. Растянувшись на солнышке, они обсыхали; ветер колыхал цветущие травы вокруг, а серые и голубые глаза были связаны прочной ниточкой взгляда.

***

Тихорощенский мёд вечерних лучей косо струился между могучими стволами сосен, погружённых в чистый, горьковато-смолистый покой. Голова Радимиры на ослабевшей шее измученно клонилась то на грудь, то на плечо, и Дарёна, встав вплотную к женщине-кошке, подставила свою голову в качестве опоры. Прислонившись виском к её лбу, Радимира приподняла уголки губ в угасающей улыбке.

– Не вини себя ни в чём. И пусть Шумилка не горюет, – прошелестел её шёпот. – Я не держу ни на кого обиды.

К богатырскому, липковато-шершавому стволу чудо-сосны она была привязана простынями: верёвки больно врезались бы в тело, а широкие полосы ткани мягко поддерживали слабую Радимиру под мышками и вокруг пояса.

– Ступайте, – пуховой струйкой прожурчал голос новой Верховной Девы, Левкины. – Слияние с тихорощенским древом – таинство, оно должно проходить вдали от посторонних глаз.

Преемница Вукмиры, невысокая, по-девичьи хрупкая, со спины могла показаться совсем юной, но лицом обладала благородно-волевым и величавым – с горбинкой на носу и ямочкой на подбородке. Рыжевато-русые пряди волос колыхались под ветерком, достигая кончиками колен, а светло-карие, медово-золотистые очи в пушистом обрамлении длинных ресниц дышали мягкой тысячелетней мудростью.

– Позволь нам остаться, Левкина, – молвила Лесияра. – Мы – не посторонние, уж поверь мне.

– Я всем сердцем понимаю ваше искреннее желание быть с нею до конца, – вздохнула главная жрица Лалады, обойдя княгиню сзади и невесомо скользнув рукой в широком рукаве по плечам княгини. – Но всё же вынуждена настаивать.

– Прошу тебя, Верховная Дева… – Лесияра с почтительным поклоном поймала руки Левкины и вкрадчиво сжала в своих. – Сделай для нас исключение. Мы не станем тревожить покой Тихой Рощи слезами и громкими стенаниями… Разреши нам остаться.

Просить Лесияра умела не хуже, чем повелевать: вид её склонённой головы, седина на которой мягко сияла румянцем вечернего солнца, не мог оставить непоколебимым ни одно, даже самое непреклонное сердце. Ресницы Левкины опустились долу в раздумьях, и весь её облик олицетворял собой сомнение.

– Мне очень хотелось бы удовлетворить ваше желание, – промолвила она наконец. – Право, даже не знаю, что сказать…

Дарёна застыла около Радимиры твёрдо – только дюжина дружинниц могла бы оторвать её от привязанной к дереву женщины-кошки; наверно, она слилась бы с сосной вместе с нею, если б не тёплая ниточка, соединявшая её душу с землёй, на которой ещё оставались супруга и малышка Зарянка. Ресницы и губы Радимиры уже сомкнулись в преддверии многовекового покоя, но пальцы ещё слабо отвечали на пожатие. Вдруг в звонко-солнечной тишине Рощи светлым вздохом раздался голос матушки:

– Государыня… Ты уверена, что спасения нет, но позволь всё же испробовать одно, последнее средство. Хуже оно точно не сделает. Ежели и оно не поможет… Что ж, сосна примет Радимиру.

– Что же это за средство? – Голос Лесияры прозвучал глухо и печально, без единой живой искорки надежды.

– Сейчас увидишь.

Ждана решительно исчезла в проходе, а вернулась очень скоро, но не одна: следом за нею на мягкую тихорощенскую травку ступили сапоги рослой черноволосой женщины в очелье с подвесками и перьями. Её смугловато-точёное, темнобровое лицо сверкало необыкновенно острой, небесно-пронзительной синью глаз, иномирной и чарующей; ростом и одеждой она напоминала дочерей Лалады, отличаясь от них разве что длиной волос.

– Пусти-ка, – сказала она Дарёне, мягко отстраняя её от Радимиры. Её тонкие, бронзово-золотистые пальцы с острыми ногтями взяли лицо женщины-кошки за подбородок и приподняли его. – Ну и куда ты собралась, м? Нет, жизнь – слишком дорогой подарок, чтобы её вот так терять.

Из мешочка на шее черноволосой незнакомки сверкнул радужно-тёплый, прозрачный самородок; прижав его к груди Радимиры, она закрыла глаза, став сосредоточенно-суровой, неземной, как далёкие облака, подрумяненные закатом. На одно тихое мгновение сияние поглотило их обеих, а когда растаяло подснежниковым облаком, глаза Радимиры были открыты и смотрели в упор на смуглую целительницу. Руки женщины-кошки, ещё несколько мгновений назад безжизненные и слабые, поднялись и сомкнулись в кольцо объятий.

– Рамут?… – Набравший силу голос Радимиры покачнул закатное пространство между соснами.

Их лица сблизились, но поцелуй спугнутым призраком улетел в бестревожное небо над Рощей: пальцы той, кого назвали Рамут, ласковой преградой легли на губы Радимиры, ресницы опустились пушистыми опахалами, а брови сдвинулись крыльями чёрной птицы. Отступив назад, она сверкнула ярко-снежной улыбкой и растаяла в проходе. Радимира рванулась было вслед, но простыни не пускали.

– Рамут! Куда же ты? Да отвяжите меня кто-нибудь! – воскликнула она, досадливо и взволнованно дёргаясь.

Пальцы потрясённой Лесияры дрожали и не справлялись с узлами, и Дарёна пришла на помощь со своим кинжалом. Она перерезала ткань, и освобождённая Радимира устремилась в проход следом за Рамут.