Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

• Название: Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь
• Автор: Алана Инош
• Жанр: Короткие любовные романы

Два мира, один – тёплый и светлый, другой – холодный и тёмный, долго шли разными путями, но настало время им схлестнуться в решающей схватке за выживание. Однако борьбой Света и Тьмы или Добра и Зла это противостояние назвать было бы слишком просто: у каждой стороны – своя правда, а у каждой тёмной тучи… некая изнанка.

Длинная у песни дорога: через поле брани, на котором восставший из Мёртвых топей полководец услышит голос смелой певицы; мимо твёрдого сердца женщины-оборотня, которую белогорская игла проведёт по трудной дороге к непокорной вершине; над Тихой Рощей, из которой ушедшие предки всё же иногда возвращаются…

Много земель облетит песня, чтобы вернуть родную душу из-за той грани, за которой открываются тайны богинь.

---

– То есть, просто пропала? – нахмурилась Вратена.

– Видимо, так, – вздохнула её сестра. Отпуская птиц, она воскликнула им вслед: – И на том спасибо, родимые!

***

Толкуя птичий ответ, сестры-ведуньи перемудрили, пошли по сложному пути, тогда как следовало понимать слова «провалилась сквозь землю» самым прямым образом. В то время как четверо женщин и один мальчик растерянно озирались вокруг, Северга продвигалась по длинному подземному ходу, прорытому здесь в незапамятные времена «верхними» оборотнями, дневными псами Маруши, что жили в Яви. Занимаясь разведкой, навья неплохо изучила и составила подробную карту разветвлённой сети этих ходов, большая часть которой была уже давно заброшена. Должно быть, псы вырыли их когда-то, чтобы передвигаться по ним в солнечные дни и скрываться от чужих глаз.

Северга с самого начала спиной почуяла погоню, но не подала виду – выжидала, желая понять, кто её преследует и что ему нужно. Коптя мясо на привале, она до щекотных мурашек по лопаткам ощущала чей-то взгляд, но сдерживала жгучее желание оглянуться и делала вид, будто ни о чём не подозревает. Она ждала ошибки, верила, что соглядатай сам выдаст себя. Так и случилось.

Спала она вполглаза – неприметное колыхание травинки было способно её разбудить. Большая тень ширококрылой птицы скользнула по её лицу; веки Северги дрогнули, но не разомкнулись, только готовая к встрече с врагом рука легла под плащом на рукоять меча. Но вступать в бой не пришлось: сладкий медово-молочный запах Голубы знакомо ударил ей в ноздри. Девушка даже не подозревала, каким оглушительно громким в лесной тишине было её взволнованное дыхание; не знала она и того, что навья не спит, а сквозь сетку смежённых ресниц наблюдает за ней. Ну конечно! Безрукавка… Смех, нежность, печаль – всё это смешалось в груди Северги в живой, беспокойно-яркий комок, но она владела собой и не выдала своих всколыхнувшихся чувств ни единым движением.

Но червячок подозрительности всё же грыз её изнутри. Она охотно поверила бы в то, что Голуба способна следовать за ней, чтобы тайком подсунуть забытый подарок, если бы у девушки не было хитрой, остроглазой, цепкой мамаши-ведьмы, которая приютила и выхаживала Севергу явно не по доброте душевной, а с некой целью.

Не верила навья в бескорыстие людей, и следующий день только укрепил её в этом убеждении, подтвердив её догадки. До подземных ходов было ещё далеко, и ей пришлось сделать привал: солнце норовило выклевать, как злая хищная птица, её глаза. Погрузившись в спасительную дрёму, Северга и здесь не теряла власти над своей душой и думами; выпорхнув бабочкой из тела, она устремилась к Голубе, которая, вне всяких сомнений, сейчас тоже отдыхала после беспокойной ночи. Проникновение в сон девушки было столь же лёгким и сладким, как близость с нею. Там было так же солнечно, как наяву, но сила её любви заставила дневное светило быть намного мягче к глазам навьи. В собственных снах Северга морщилась от яркого солнца, а здесь смогла насладиться и суетливо-текучим медовым золотом пляшущих на земле зайчиков, и уютным, покалывающим теплом пробивающихся сквозь лесной шатёр лучей.

Горячая, трепетная, доверчивая птица большой мягкой тенью слетела с дерева и обернулась Голубой. Живые золотые искорки плясали на её волосах, а в широко распахнутых глазах застыл полудетский страх и мольба о спасении. Вид жалобного «домика» бровей и растерянно приоткрытых губ захлестнул Севергу горячим желанием заключить Голубу в объятия и защитить от всех посягательств.

«Спаси меня, – нежным хрусталём струился голос девушки. – Я не хочу умирать… Они собираются закрыть Калинов мост… Мы все умрём, все окаменеем!»

Не хотела она приносить в жертву свою юную жизнь, едва проклюнувшуюся, как подснежник сквозь холодный весенний наст. Она охотно пошла бы на любые муки ради близких – тех, кого любила, а далёкие, невнятные образы незнакомых ей людей, которым грозила смертельная опасность – что они значили для неё? Они оставались бестелесными призраками, брошенными её матерью-ведьмой на чашу весов её совести, и собственная жизнь для Голубы перевешивала. Не была она готова к добровольному самопожертвованию ради тех, кого в глаза не видела, и никто не имел права принуждать её к этому – так рассудило сердце Северги, а губы закрепили этот приговор поцелуем.

«Ну, ну… Ты будешь жить. Я сделаю всё для этого, моя девочка». – Заключив Голубу в объятия, Северга ласкала пальцами шёлковое плетение её тугой толстой косы.

Только молчаливые деревья знали, чего ей стоил этот трёхдневный бросок без единого привала. Наверно, ради этого она и разрабатывала своё тело, отрывая его от смертного одра вопреки убийственной слабости и на виду у костлявой девы в белом балахоне. Не зря она отвоёвывала себя у своей мертвенной сиделки – каждый день по вдоху, по удару сердца, по лоскутку кожи, по мышечному волоконцу. Тело надламывалось, горело, стонало, но Северга шла, стремясь к подземным ходам. Каждую маленькую победу над болью и усталостью она посвящала Голубе – в отплату за бесценный подарок, который та сделала навье в ельнике у ручья.

Она изматывала своих преследователей – и Голубу в их числе, но что значила безостановочная трёхдневная погоня в качестве платы за сохранённую жизнь? Пустяковая цена, да и знала Северга: молодая, здоровая Голуба выдержит. А вот в себе навья уже не так крепко была уверена: работавшее на износ, на разрыв сердце каждый миг захлёбывалось кровью, предостерегая её от нового шага угрозой остановки. Северга слышала, чувствовала, понимала, но не прекращала движения. Она не боялась умереть в пути. Если её смерть помешает ведьмам осуществить их саморазрушительный замысел, Северга была согласна приблизить своё поражение в противостоянии с костлявой девой.

Нет, не ради себя навья пару раз всё-таки остановилась – она хотела дать роздыху Голубе. Зачерпывая воду из ручья, она знала, что где-то неподалёку упали на землю обессиленные, измученные ведуньи. Холодный плащ ночи покрыл её плечи, остудил лоб густым дуновением печали, а мягкий мох расстелился под ногами пружинящей подушкой, поглощая звук шагов. Скользя между стволов, Северга слушала дыхание леса, и каждая травинка пела ей о том, что Голуба где-то близко.

И вот – знакомые медово-молочные чары выступили из-за полога ночной свежести с яркостью утренней зари. Чтобы преждевременно не спугнуть, не разбудить это чудо, навья замерла, ловя и ухом, и сердцем нежные, как пальчики самой Голубы, струйки этого волшебства. Искреннее тепло парного молока сливалось с янтарной тягучей целебностью мёда, и это была самая счастливая, самая светлая действительность, какая только могла существовать.

Древние седые космы тумана стлались рваными рукавами и окутывали лес молчаливой мглой; белые пальцы ночи ласкали взъерошенные вихры утомлённого мальчика, уснувшего с шапкой в изголовье. Слипшиеся прядки волос прилипли к его лбу, из уголка рта самозабвенно повис прозрачный тяж слюны. Умаялся парень. Северга осторожно перешагнула через Боско, не потревожив его сон, и остановила неприязненный взгляд на сёстрах-ведуньях, уснувших по разные стороны от дорожной корзины. Откуда, из каких пространств они выудили заклинание для закрытия прохода в Навь? Притом, что его не знала ни Северга, ни прочие рядовые навии – только жрицы Маруши и владели той тайной.

Ноги Северги бесшумно ступали между спящих, край чёрного плаща задел Дубраву, но та не пробудилась. Словно схваченная инеем снежная дева, лежала она, сомкнув льдисто-светлые ресницы, ласкаемая со всех сторон травой с россыпью мелких белых цветочков – непримиримая, твёрдая в своей ненависти к навье, и ничто не могло смягчить её сердце. Впрочем, Северга слишком устала, чтобы пытаться что-то доказать им всем, замкнутым в своей правде.

Всем, кроме милой её сердцу Голубы, которая спала чуть поодаль, охраняемая объятиями корней старого дерева. Нет, не затмевала её тёплая, юная краса света ясной и животворной, но строгой, далёкой и недосягаемой звезды по имени Ждана, не могла сравниться с её весенним величием, но и не требовал этот скромный цветок от женщины-оборотня никаких объяснений и оправданий, не судил и не укорял – просто любил её такой, как есть.

У ведьм было заклинание, а у Северги – меч, который мог бы заставить их смолкнуть навеки. Пара взмахов – и уже никто не посмеет покуситься на жизнь Голубы и попытаться принести её в жертву… Но поймёт ли девушка, простит ли, примет ли спасение такой ценой? Рука Северги соскользнула с рукояти оружия, так и не вынув его из ножен.

Веки Голубы приоткрылись, затрепетали, а из груди вырвался тягучий стон. Её мозг наполовину спал, в мутном взгляде сквозь ресницы тускло блестело придавленное, одурманенное сном сознание. Присев рядом, Северга склонилась над нею. Как не дать им загубить эту светлую и чистую жизнь? Уничтожить их? Так поступила бы вчерашняя Северга. Нынешняя, с осколком иглы под сердцем, только нежно и грустно прильнула к губам девушки в прощальном поцелуе и ускользнула неслышным чёрным призраком, чтобы «провалиться сквозь землю».