Олесь Донченко - Карафуто

• Название: Карафуто
• Автор: Олесь Донченко
• Издательство: Дитвидав
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1957

Семнадцатилетний Володя Дорошук отправляется со своим отцом, известным советским ученым, в морское путешествие. Но неожиданно обрушился тайфун, и корабль погибает. Володи с отцом удается спастись. Они оказываются на Карафуто — южной части Сахалина, которая тогда принадлежала японцам.

Японские обладатели угрозами и издевательством пытаются выведать у профессора его новый секретный изобретение.

Между тем Володя, проявив большие мужество и находчивость, бежит из-под стражи. Но как ему добиться в своих сквозь дремучую тайгу?

Читатели узнают о множестве чрезвычайных, порой страшных приключений, которые пережил Володя, пробираясь к пограничникам, чтобы вместе с ними избавить отца из лап преступников.

---

— Скажите, где мой сын?..

— Ничего не скажу, пока не получу ваше согласие.

— Тогда… делайте, что хотели. Вы, кажется, мастер своего дела… Виртуоз…

— Нет, я учился у японцев. Они превзошли нас, русских, — цинично заметил белогвардеец. — И если бы вы знали, что вас сейчас ждет, вы не говорили бы «делайте, что хотели». Господин Инаба Куронума приказал снять с вас скальп.

— Что? — вскинулся Иван Иванович. — Я нахожусь в лапах ирокезов?

— Прекрасная штучка, — продолжал дальше, не слушая, Лихолетов. — Знаете, как это делается? Снимают кожу с головы вместе с волосами, на манер парика. Ну вот, мы и решили эту операцию проделать с вами. И отправить ваш парик любительскому кружку в ваш колхоз. Как подарок от японской тайной полиции.

«У него заплетается язык, он пьяный, — мелькнула у геолога мысль. — И в таком состоянии от него можно ждать всего…»

Холодные мурашки побежали по коже. Лихолетов подмигнул полицаю, стоящему навытяжку у порога.

— Ну, как, уважаемый господин советский ученый? Успокойтесь, вы попали не к дикарям. Мы скальпов не снимаем…

— Вы делаете гораздо проще. Вы просто сжигаете живых людей в паровозных топках. Не ли так?

— Вы о ком это? На кого намекаете?

— О большевике Лазо. Его сожгли в паровозе.

— Очень возможно. Будем откровенны. Мы проиграли в гражданской войне только потому, что были слишком мягкосердечными. В следующую оккупацию мы перевешаем половину населения. Будьте уверенны. Можете записать себе это в блокнот.

Он махнул рукой. Полицай толкнул геолога в спину.

На этот раз Дорошука не повелели на улицу, его заперли в небольшой подвальной камере в полицейском управлении.

Не успели закрыться двери, как Лихолетов появился снова. Его поведение показалось Ивану Ивановичу странным. Штабс-капитан будто не отваживался сказать геологу что-то очень важное. Он стоял, опершись плечом о косяк, и как-то болезненно искал, с чего начать разговор. Это никак не было похоже на белогвардейца Лихолетова, в особенности, если тот был под хмельком.

— Вы давно оттуда? — в конце концов неуверенно указал он куда-то в пространство. — Я говорю о России… о Москве… Недавно? Я так и думал. Правда ли, что Москва так изменилась, как это пишут в ваших газетах? Правда? Я и сам так думал. Метро и все другое… А Тверская — как там? Дом номер тридцать девять? Там я вырос. Хе-хе, золотое детство… Нет Тверской? Как это — черрт! А… понимаю — улица Горького. А потом… потом Большая Дмитровка. Воспоминания юности, хе-хе… Там жила моя невеста, дом номер… Что? Нет? Улица Пушкина?

Он приблизился к геологу и, дыша ему водочным перегаром прямо в лицо, говорил почти шепотом:

— Ненавижу! Слышите? Ненавижу вас за то, что вы возвратитесь туда… в Москву. Увидите Тверскую и дом номер тридцать девять… За то, что возвратитесь вы, а не я!..

И вдруг, гадко выругавшись, он воскликнул:

— Мы это еще увидим! Еще увидим! Не бывать вам в Москве! — Он повернулся и, втянув голову в плечи, похожий на длинноногого аиста, прошелся по камере. — И кроме того, вы еще не знаете, что ваш сын… Володя — смертельно болен.

Иван Иванович дернулся:

— Это правда?

— Ну вот. Конечно. Родительская любовь — святая вещь.

— Для вас?

— Конечно. Мы — люди. Ваш сын хочет вас видеть. Просит…

Дорошук сделал усилие и встал.

— Ведите. Где он?

— Минуточку, — поднял руку Лихолетов. — Такие дела… быстро не делаются.

— Но мой сын…

— О, он еще протянет день-другой. А впрочем, ручаться нельзя. Вы его сейчас увидите. У него температура доходит до сорока, как… хе-хе, наша бывшая, родная, рассейская сорокаградусная. Саке — это же винцо, не большее. Японцы не умеют пить. Это, знаете, народ с деликатным желудком.

— Замолчите!.. Мой сын…

— Сейчас, сейчас. Пойдем. Вот, пожалуйста…

Он положил на стол перед Иваном Ивановичем чистый лист бумаги.

— Прошу, подпишите.

— Что? Не понимаю.

— Как не стыдно? Вы же — ученый. Только ваша подпись. Вот здесь, внизу. Carte blanche, как говорят французы. Пожалуйста, быстрее. Ваш сын умирает. Хочет вас видеть… ждет…

Дорошук сразу сел, отрицающе покачав головой.

— Вы подпишете? Нет? Но ваш сын…

— Он здоровый. Это провокация.

— За такие выражения вы снова можете оказаться там, где только что были. В погребе.

В эту минуту, наверное, ни на миг не забывая, что его отец и дед похоронены в Токио, среди могил славнейших самураев, величественно вошел господин Инаба Куронума. Его глаза пытливо перебегали с чистого листа бумаги на Дорошука и Лихолетова. Белогвардеец вытянулся и доложил. Начальник полиции замурлыкал миролюбиво, даже с улыбкой.

— Господин Куронума, — перевел штабс-капитан, — недоволен видом уважаемого господина Дорошука. Господин геолог сегодня слишком бледен. Тем более досадно узнать, что он продолжает свою неэтичную тактику упрямства и отказывается согласиться с некоторыми, совсем мелкими предложениями господина начальника полиции. Единственное, что мы сейчас требуем, — подписать этот лист бумаги.

— Но же он белый, как снег.

— Об этом не беспокойтесь. Ваше дело подписать.

— Я должен знать, что подписываю.

— К сожалению, я сам этого не знаю, — цинично ответил Лихолетов. — Но я убежден, что это не любовное письмо. Подписывайте, не забывайте о сыне.

— Вранье! Я слишком опытный окунь, чтобы попасться на этот крючок.

Лихолетов о чем-то тихо посоветовался с начальником полиции, после этого спросил:

— В последний раз спрашиваю: подпишете бумагу?

— Нет. Ведь потом вы заполните этот листок так, как захотите. И под этой писаниной будет стоять моя подпись. За кого вы меня держите?

— А ваш сын? Вы его не хотите увидеть? Он тяжело болен. Слышите? Что вы за отец? Ваш сын умирает…

— Провокация.

— Господин начальник полиции только что говорил, что вы получите от вашего сына его собственноручную записку. Я думаю, что это вас окончательно убедит.

ОТ ВОЛОДИ ТРЕБУЮТ ЗАПИСКУ

Отца забрали, и с того часа Володя остался в тюрьме один-одинешенек. Это помещение, в сущности говоря, совсем нельзя было назвать обычной тюрьмой. Это был скорее каменный мешок, насквозь сырой и холодный, с небольшим зарешеченным окошком вверху. Володя вспоминал когда-то прочитанную книжку про Петропавловскую крепость, где царь гноил революционеров. Юноше иногда казалось, что это и есть страшный Петропавловский каземат, в котором его похоронили навсегда.

День угасал, наступала ночь, потом в окошке снова начинало сереть. Володе казалось, что он сидит в этой яме бесконечно долго. Может, прошло трое суток, может пять. Полицай молча вносил ему еду — немного риса, иногда похлебку из соленой рыбы или вареных бобов.

Не раз юноша спрашивал у дежурного об отце. Но не получал ответа.

Долгими ночами, дрожа на голых досках от холода и пронизывающей сырости, Володя не спал и широко раскрытыми глазами вглядывался в черноту мрака. Иногда ему чудились шаги за дверью, тогда он схватывался, ожидая, что сейчас увидит отца. Придавленный страшной тоской, снова укладывался на свою деревянную постель.

Минутами он боялся, что потеряет рассудок. Сумасшествие было рядом, хватало за горло, путало мысли и ощущения, сковывало движения. Каменели ноги, каменело сердце, голова наливалась тяжелым оловом…

Последними усилиями воли юноша бросался к двери и стучал кулаками. Ему казалось, что дверь гремит, трясутся стены, и эхо этих звуков катится далеко-далеко. Но на самом деле никто не слышал его бессильного стука, его отчаянного протеста.

Иногда казалось, что он уже никогда не увидит отца. Наверно, никакой телеграммы из Советского Союза не было; наверное, самураи это придумали, чтобы заманить отца куда-то в застенок и убить. А может, они будут издеваться над ним и пытать, пока отец не даст согласие принять японское гражданство?

От самой мысли об этом холодные мурашки заползали в сердце. Нет, этого не может быть. Отец не такой. Вспоминалось, как отвечал он начальнику полиции. И потихоньку исчезали тоска и отчаяние. Они таяли в теплых воспоминаниях об отце, его образ выныривал из тьмы, его образ был здесь, возле Володи.

И тогда пылкая решительность наполняла все существо юноши. Нет, он будет твердым до конца, как и его отец. Пусть он заключен, пусть вокруг самураи, но он сумеет им ответить как следует. И он победит…

В такие минуты рождалась уверенность, что отец живой и невредимый и скоро состоится их радостное свидание. А там… возвращение на родину, мама, Инга, товарищи…

Девушка иногда приходила во сне с ласковыми словами и смешливыми искорками в серых глазах. Тогда Володя, проснувшись, украдкой, тихонько переживал несколько счастливых минут, боясь пошевелиться, чтобы не разогнать волшебный сон.