Мариэтта Шагинян - Зарубежные письма

• Название: Зарубежные письма
• Автор: Мариэтта Шагинян
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1977

---

Во второй части «Фауста» Гёте говорит, что высшим мгновеньем счастья для человека является преобразование природы на пользу человеческого общества:

До гор болото, воздух заражая,
Стоит, весь труд испортить угрожая.
Прочь отвести гнилой воды застой —
Вот высший и последний подвиг мой!

Исследователи и комментаторы положили немало сил, чтоб установить, какие исторические факты вдохновили Гёте на этот завершающий «Фауста» монолог о преобразовании природы. Писалось даже о том, что Гёте находился под впечатлением гения Петра Первого, воздвигнувшего свой Петербург на осушенных финских болотах. Но досужим домыслом будет и предположение (мне оно кажется наиболее вероятным), что последнее звено «Фауста» родилось у Гёте в его любимом Мариенбаде, где он пережил и последнюю любовь, и могучий взлет вдохновения. Вся история Мариенбада — это почти сказка о гигантском человеческом труде, создавшем рай на месте жуткой глухомани. В ее лесных дебрях не было дорог, драгоценные минеральные источники превращали землю в трясину, заболачивали лужайки. Понадобилось полтора столетия неустанного человеческого труда, чтоб превратит!. эту дикую глушь, с ее сыростью, полумраком, болотистыми испарениями, в целебный курорт Мариенбад. На заре прошлого века появился работник очень скромной профессии, оставивший после себя славу гениального преобразователя природы. До него богатейшая земля с ее щедрыми дарами только отравляла воздух над собой. Он превратил эту дикую землю в фабрику необыкновенного, единственного в Европе, целебного для человека воздуха. То был современник и знакомец Гёте, чех-садовод Вацлав Скальник. Он отвел излишки воды в каналы и чудесные маленькие пруды, укрепил землю дренажем, распланировал на десятки километров парк — но какой парк! Словно книжку с картинками листаешь и наглядеться не можешь, когда идешь и идешь по бесконечным аллеям этого нескончаемого райского сада, где великолепные цветные газоны лежат сменою ярких пятен, чередуясь с кущами рощиц; где извилины аллей то поднимаются по склонам, то сбегают вниз, а широкие полянки сменяются темно-зеленым густым бархатом леса; и, насыщая глаза сменою видов, начинаешь чувствовать, что тут не просто опытная рука садовода. Земля всем ее благоустройством — сменой ее рельефов, полянками и густыми кущами дерев — аккумулирует и гонит на вас, обвевает лицо ваше, мягко струит вам в легкие чистую, ароматную, густую, как вино, волну свежего кислорода, волну воздуха, настоянного на древесных соках, на эманации подземной руды, на запахе тысяч и тысяч цветов. Природа не только производит ежечасно и ежеминутно вместе с солнцем и ветром эту живительную волну, она гонит и перегоняет ее, как в змеевике, по всем бесконечным извилинам парка. Это создал своим непрерывным трудом и умным воображением необыкновенный «инженер растительного царства», плановик мира цветов и дерев, архитектор земных рельефов, Вацлав Скальник. Гёте высоко оценил его. Он назвал парковый план Скальника «счастливо задуманным и пунктуально осуществленным», а самого Скальника «даровитым творцом»[93]. Оценило этот план и потомство: десятки лет, с традиционализмом, который можно только приветствовать, содержится, оберегается, выхаживается и обсаживается цветами этот многокилометровый сад-курорт так, как задумал и создал его великий садовод-чех. И бюст Скальника серьезно и строго смотрит на посаженные им когда-то действующие цехи матери-природы, производящие для человека живительный и целебный воздух.

Существует немало курортных процедур, в том числе и спанье в мешках зимою на открытых верандах. Но процедура, выполняемая здесь отдыхающими по совету врача, мне кажется — единственная на всем земном шаре. В этой фабрике воздуха есть места на лоне природы, особо целебные. Одно расположено возле большой луговины для гольфа. Оно так и называется «Гольф». Если каждый день только ходить туда, сидеть или лежать на травке два-три часа и дышать, просто дышать, — можно очень поправить застарелую астму, улучшить состояние при пневмосклерозе. И люди выполняют эту благодатную процедуру.

Когда я лежала у «Гольфа» и глубоко дышала этой бархатной воздушной подушкой кислорода, мне вспомнился другой курортный уголок — зеленый склон возле «Площадки роз» в Кисловодске. Он тоже мог бы стать фабрикой целебного воздуха. Но несколько лет назад мы ухитрились использовать его под «мероприятие» — ежегодный «Праздник песни» для всего края! И что сталось с ним! Тысячные толпы истоптали его траву, покрыли весь склон бумажками от бутербродов и разбитыми бутылками. И над обезображенной луговиной долго стоял смрад прокисшего пива, табачного дыма, человеческого пота…

Председатель городского партийного комитета Марьянских Лазней, одновременно и начальник Управления профсоюзных домов отдыха — энергичный молодой товарищ Ладислав Кликорка рассказывает мне о своем огромном хозяйстве: кроме десятка первоклассных санаториев на три тысячи двести коек, лечение в которых целиком в ведении Министерства здравоохранения, профсоюзы имеют здесь сто сорок восемь домов отдыха на пятьдесят две тысячи человек. Посетители их почти сплошь рабочие со всех концов республики; но в порядке обмена есть и бельгийцы и итальянцы. В порядке обмена (и только так!) попадают в Марьянские Лазни и наши советские люди. Я встретила двух из Ставрополя — чабана и плотника. А как хотелось бы встретить многих и многих, подобно отдыхающим в Карловых Варах. Нашему Министерству здравоохранения, нашим профсоюзам следовало бы всерьез задуматься над возможностью организовать для советских людей двухнедельные путевки в Марьянские Лазни как «нахкур» (период, следующий за леченьем и укрепляющий его результаты) после серьезного лечения в Карловых Варах.

Марианске Лазне

V. Ян Амос Коменский

В мире есть книги, появление которых было для современников обжигающе прекрасным, бесспорным в своей светлой истине. И среди этих бессмертных книг творения Яна Амоса Коменского занимают почетное место. Века не состарили их, но освежили и приблизили к нашему времени. Множество трудов и комментариев написано о них и по поводу их. Множество реальных дел выросло из них, — современная школа, всеобщее образование (без различий наций, класса, пола), метод наглядного обучения, звуковой метод, преимущество родного языка перед иностранным, режим и порядок школьного преподавания, значение физических упражнений, обязательность музыки в числе школьных предметов, чередование занятий и отдыха, сад или площадка при школе и целый ряд других практических вещей — все это выросло из дидактики Коменского, всем этим человечество обязано ему.

Жизнь этого замечательного человека прошла в бесконечных скитаниях и утратах; он исходил пешком всю Западную Европу; его наперебой звали к себе Англия, Франция, Голландия, Швеция, Польша, Венгрия, — звали не просто как великого мыслителя, изгнанного из родной земли ее поработителями, а как глубоко нужного, полезного деятеля, создающего новую, передовую школу, вводящего новый, передовой метод обучения. И всюду, куда попадал оп, Коменский тотчас с головой погружался в практическую деятельность, преподавал, писал учебники, организовывал новые, смело задуманные для своего времени школы, где давал бой старой, схоластической педагогике.

Родился Ян Амос в моравском местечке Нивпице 28 марта 1592 года, в семье мельника. Отец его умер, когда Ян был еще мальчиком, и в школу он попал поздно. Зато уже в латинской школе в Прерове шестнадцати лет от роду он наметил весь свой будущий жизненный путь.

«Будучи ребенком-сиротой, без отца и без матери, я по небрежности опекунов был до такой степени заброшен, что только на шестнадцатом году жизни смог ознакомиться с элементами латинского языка. Однако… это… зажгло во мне такую жажду, что с того времени я никогда не переставал работать и стремиться восполнить ущерб, причиненный мне в детстве, восполнить не только по отношению ко мне самому, но и по отношению к другим. Меня печалило то, что людям (особенно моим согражданам) было скучно изучать науку. Поэтому я много думал над тем, каким образом не только побудить множество людей к тому, чтобы они полюбили научные занятия, но и указать, на какие средства и чьими трудами можно открыть школы, в которых юношество получало бы хорошее образование по более легкому методу»[94].

Принадлежа к гуситской общине «Чешских братьев», Коменский по окончании школы продолжает учение на факультетах протестантского богословия, сперва в Герборнском, потом Гейдельбергском университетах. Он жадно учится не только по книгам, хотя и книги для него в этот собирательный период имеют огромное значение. «Не найдется… ни одной настолько плохой книги, в которой нельзя было бы обнаружить хоть что-нибудь хорошее; если не что-либо другое, то, во всяком случае, хотя бы повод для исправления какой-нибудь ошибки»[95], — пишет он позднее.