Александра Толстая - ДОЧЬ

• Название: ДОЧЬ
• Автор: Александра Толстая
• Издательство: Книга
• Жанр: Биографии и Мемуары

Удивительная биография дочери Л. Н. Толстого Александры. В первую мировую войну — сестра милосердия на фронте. После революции — полномочный комиссар Ясной Поляны, хранитель Музея–усадьбы. Затем — узница Лубянки. Ее лагерные записи — редкое свидетельство очевидца.

Вторая часть книги — рассказ о Японии, куда А. Л. Толстая выехала в 1929 г. с лекциями об отце. Воспоминания об Америке, где А. Л. Толстая жила с 1931 г., где создала Толстовский фонд. В книге даны яркие портреты крупных исторических личностей, с которыми пересекались пути автора: Луначарский, Калинин, Сталин и др.

Печатается по изданию: Александра Толстая. Дочь. Издательство «Заря» (Канада) 1979

---

Г-н Р. мне сказал, что как раз сейчас разрабатываются проекты по кооперации, которые оплачивают PWA, и в Нью—Йорке требовались работники по этой специальности.

Не откладывая в долгий ящик, я немедленно поехала в Нью—Йорк. Дама, которая меня приняла, задавала мне бесконечные вопросы по кооперации и под конец мне заявила:

— Я не сомневаюсь в том, что вы будете приняты. Должна вам честно признаться, что я гораздо меньше знаю по кооперации, чем вы. I enjoyed our talk[128]. Вы многое мне открыли. Я, например, никогда не подозревала, что около 30% русского населения было кооперировано во время войны, что кооперация вообще была настолько развита в России.

Мы расстались друзьями, и я не сомневалась, что буду принята. Хотя обещанная плата была небольшая, только 80 долларов в месяц, на зато работа была мне очень по душе.

Но каково было мое изумление и разочарование, когда я получила извещение, что меня не приняли.

— Бросьте это дело, — сказал мне наш сосед, житель аристократического района у реки, г-н Р. — Вас все равно не пропустят в кооперативное дело. Мне приятель сказал, что в Нью—Йорке оно пронизано коммунистами… А скажите, вы когда–нибудь торговали?

— Да, — ответила я. — Не в России, нет, там только меняла на барахолке старые платья на муку. А здесь, вы же знаете, торгую овощами и яйцами с фермы.

— Я не про такую торговлю говорю, я говорю про настоящий бизнес.

— Нет, а что?

— Могли ли бы вы продавать дома, готовые дома, которые можно собирать и перевозить?

— А почему же нет? — спросила я. Воображение мое уже рисовало, как я буду описывать покупателям преимущества таких домов: удобство, быстрота сооружения.

— Ну, я подумаю, — сказал г-н Р.

Но торговать домами была приглашена молодая аме–риканочка, дело не пошло и вскоре закрылось. Что было делать?

КОНЕЦ ФЕРМЫ

Марта Кнудсен приехала к нам из Швеции. Марта, так же как Ольга и я, работала в Яснополянской школе и была моей заместительницей. Она рассказывала, что, когда я уехала из Ясной Поляны в Японию, — все сразу изменилось. Большевики немедленно ввели антирелигиозную пропаганду в школе и музее, чего при мне не было. Шла усиленная коллективизация крестьян. Лучших из них ссылали в Сибирь только за то, что они были хорошие хозяева, работали не покладая рук. Царили пьяницы и лентяи.

Меня особенно огорчил рассказ про Илью, Сашу и их сына Мишу. Саша с ранних лет была моей подругой, постоянно приходила к нам в дом, и я много часов своего детства провела с ней. Я очень ее любила за ее веселость и приветливость. Смеется, бывало, а носик вздернутый смешно так морщится и щурятся узкие серые глазки. А волосы были у нее светлые, как лен. Она рано вышла замуж, и мы уже реже с ней виделись. Илья был совсем другого типа. Он был писаный красавец, такой, какие бывают только на картинках. Здоровый, стройный, с черными кудрявыми волосами, румяный, с темно–синими глазами. У них был сын Миша. Миша учился в Яснополянской школе днем, а по вечерам и в праздники помогал отцу. Собственными руками отец с сыном выстроили себе кирпичный дом, кирпич били и обжигали сами. Строили по–новому, советовались со школьным врачом, какие сделать окна, чтобы было больше света, устроили вентиляцию, покрыли дом железом… Но именно этого–то в Советской России никак нельзя было делать. В глазах коммунистов семья превратилась в буржуев, и их всех трех приговорили к ссылке в Сибирь.

Марта рассказала, что вся яснополянская деревня провожала Илью, Сашу и сына их Мишу, когда они отправлялись в Сибирь. На станции собралась толпа народа. Хоть и голод был, во всем недостатки, но каждый тащил на вокзал кто что мог несколько кусочков сахара — величайшее лакомство и роскошь, кусок сала, несколько крутых яиц… Многие плакали.

На советском языке это называлось: раскулачивание буржуазного элемента.

Постепенно коммунисты вводили своих людей в управление Ясной Поляны, и атмосфера создалась настолько тяжелая, что Марта уехала к своим родным в Швецию. Хотя она и родилась в России, но по русским законам она считалась шведской подданной, так как родители ее были шведы. Мы с Ольгой давно мечтали, чтобы приехала Марта и помогла нам на ферме, и приезд ее не только принес нам большую радость, но и сильно облегчил нашу работу. Марта быстро привыкла как к нашим лишениям, так и к фермерскому труду.

Но, несмотря на помощь Марты, нам было трудно. Не хватало денег. Лекций становилось меньше. Ольга скучала по дочери, да и, кроме того, она была озабочена будущим, надо было заработать денег, чтобы Мария могла закончить свое образование.

Гибель наших цыплят отразилась на нас не только материально, но и психологически. Уже не было той энергии, с какой мы раньше работали, чтобы поднять хозяйство, на которое мы уже затратили столько сил в продолжение этих пяти лет. Даже вспомнить было страшно, как я, стоя выше колен в ледяной воде быстрой речки, бушелями набирала мелкий камень для бетона и как мы лопатами — о машине и думать было нечего — мешали цемент и делали полы в курятниках. Все, что нам удалось сделать, далось нам большими усилиями. За эти пять лет мы провели с помощью Джейн Аддамс воду в курятники и в дом, хотя ванны у нас не было, построили еще один новый, хороший, просторный курятник и небольшой домик, в котором раньше жил казак, а теперь поселилась Марта. Эти постройки нам удалось сделать только благодаря буре и потопу.

Когда, во время ливней, поднялась вода в Коннектикуте и часть города Миддлтаун была затоплена, весь лесной склад, где мы всегда покупали доски, был разрушен и строительный материал поплыл вниз по реке. Часть его выловили, но он почернел от воды и продавался за полцены. Мы этим и воспользовались.

Жалко было ликвидировать хозяйство, но все–таки мы, в конце концов, решили продать всех кур, коров и ехать во Флориду. Марта, видя, что жизнь наша должна, по–видимому, перемениться, переехала жить к нашему влиятельному соседу Р. — помогать больной миссис Р. по хозяйству. Полицейского пса, Мики, Марта брала с собой, Веста же ехала с нами.

Молодые курочки были очень удачны — тяжелые, широкие нью–хемпширы. В сентябре они уже начали нестись. Наши соседи очень их оценили, и они очень быстро распродавались.

Приезжал к нам старик, живший за Миддлтауном, он и раньше покупал у нас молодых кур и был ими очень доволен. На этот раз он решил купить у нас все, что оставалось, — несколько сот кур. Часть их он перевез сам, часть же я отвезла ему по его просьбе в нашем грузовичке.

Перетаскали клетки из машины, пересадили кур.

— А вы не зайдете ко мне в дом? — спросил старик, когда мы кончили. — Может быть, я могу вас чем–нибудь угостить?

Мне не хотелось заходить, но надо было сделать расчет, подучить деньги, и я пошла.

На пороге я невольно остановилась. Боже мой! что это была за комната! «Гоголевский Плюшкин, — подумала я. — Нет, диккенсовский Скрудж». Да и сам старик был похож на Скруджа, как его изображают в иллюстрациях Диккенса: худой, высокий, нос крючком, он все похохатывал и пресмешно приподнимал левый глаз, точно подмигивал, отчего брови становились треугольником. Волосы редкие, желтые от грязи и табачного дыма.

Наверное, комната эта была раньше гостиной, но теперь она была завалена хламом. Тут были и мешки, и картины в золоченых рамах, и старые негодные ведра, стоптанные башмаки, железо — половина комнаты была завалена этим хламом. Хозяин, по–видимому, привык к этой обстановке и не замечал ее.

— Можно вам предложить чашку чая?

— Нет, нет, — сказала я немножко слишком поспешно.

— Стакан вина? Может быть, сидр?

— Нет, спасибо. — Меня тошнило от одной мысли, что я могла бы здесь что–нибудь съесть или выпить. Мне хотелось только поскорее выскочить из этой грязи, из этого ужасного помещения, пропитанного затхлостью, пылью и табаком.

— Знаете, что я вам скажу? — вдруг сказал старик, подмигнув, отчего обе брови поднялись треугольником. — Ваша жизнь никуда не годится. No good. — И помолчав: — Но и моя жизнь тоже no good.

— Да почему же?

— Ха, ха, ха, — вдруг разразился старичок звонким смехом. — Вы, — сказал он и ткнул в меня пальцем с желтым, длинным и грязным ногтем, — вы — одна. Нельзя женщинам быть без мужчины. Я — один. Нельзя мужчине жить без женщины. No good! Давайте соединимся. У меня есть деньги… но я один, it's no good.

Мне стало так противно, что я решительно встала.

— Давайте мне деньги за кур, — сказала я и, получив деньги, вылетела от него как ошпаренная. Больше кур я ему не возила.

Ферма постепенно пустела. Я никогда не думала, что так грустно будет разорять то, что мы сами с таким трудом создали! Особенно грустно было расставаться с животными.

Приехали люди за коровами. Поставили большой грузовик задом к пригорку, чтобы коровы могли взойти.

Они упирались, их хлестали. Коровы мычали, а я плакала.

— Не плачьте, — сказал мне покупатель, который купил коров с платежом в рассрочку, — будьте спокойны, я вам все уплачу на следующей неделе.