Данте Алигьери - Божественная комедия. Ад

• Название: Божественная комедия. Ад
• Автор: Данте Алигьери
• Жанр: Проза

«Божественная комедия. Ад» – первая часть шедевральной поэмы великого итальянского поэта эпохи Возрождения Данте Алигьери (итал. Dante Alighieri, 1265 – 1321).*** Заблудившись в дремучем лесу, Данте встречает поэта Вергилия и отправляется с ним в путешествие по загробному миру. И начинается оно с девяти кругов Ада, где поэты встречают всевозможных грешников – обманщиков, воров, насильников, убийц и самоубийц, еретиков, скупцов, чревоугодников и прочих – среди которых узнают многих исторических фигур. Все они страдают от разных мук в зависимости от грехов, но самые страшные – в последнем, девятом кругу, где находятся предатели… Две другие части этого гениального произведения – «Чистилище» и «Рай». Данте Алигьери заслуженно называют «отцом итальянской литературы». Данное издание содержит уникальный редкий перевод Дмитрия Мина, выполненный в 1855 году.

---

Песнь XXIII

Содержание. Пока демоны заняты спасением товарищей, поэты идут далее. Данте опасается погони демонов и, действительно, они гонятся за ними. Тогда Виргилий, схватив Данте и опрокинувшись спиною на склон горы, скатывается в следующий шестой ров. Здесь лицемеры, окутанные в монашеские рясы, снаружи вызолоченные, а внутри свинцовые, с капюшонами, свисшими над глазами, молча и плача ходят тихими шагами как в процессии. Между ними Данте встречает двух монахов из Болоньи, бывших подестами во Флоренции; с одним из них, Катахано, он разговаривает. Здесь же он видит пригвожденного к земле архиерея Каиафу, тестя его Анну и весь еврейский синедрион, по телам которых ходят лицемеры. Виргилий расспрашивает Катахано о дороге в ад и, узнав, что Злой-Хвост обманул его (Ада XXИ, 109–111), разгневанный, уходит скорыми шагами.

1. Мы молча шли, одни, без адской свиты, —
Вождь впереди с угрюмостью чела,
А я во след, как ходят минориты.[492]

4. Брань демонов на память привела
Мне баснь Езопову с нравоученьем
О том, как мышь с лягушкою плыла.[493]

7. Теперь и днесь не так сходны значеньем,[494]
Как баснь с той дракой, если в них сравнить
Внимательней начало с заключеньем.

10. И как от дум исходит мыслей нить,
Так эта мысль иную городила,
Чтоб больший страх мне в сердце поселить.

13. Я думал так: за нас происходила
У них борьба на хлябях смоляных
И им она конечно досадила

16. И если гнев сольется с злостью их,
За нами сволочь яростней помчится,
Чем гонит зайца стая псов борзых

19. Я чувствовал, что уж по мне струится
Холодный пот, и, озираясь вспять,
Сказал: «Учитель, если мы укрыться

22. Не поспешим, Злых-Лап не миновать!
Уже за нами рой их устремился;
Мне чудится, я слышу их опять,» —

25. «Будь я стеклом, не так бы отразился,[495]»
Он отвечал: «наружный образ твой
Как внутренний во мне изобразился

28. Так мыслями я сходствую с тобой,
Что оба мы теперь одно и тоже
Задумали в опасности такой.

31. Но если здесь направо склон отложе,
Мы убежим от мстительных врагов,
Лишь бы успеть сойти в другое ложе.»

34. Не досказал еще учитель слов,
Как я увидел их отряд крылатый
Так близко к нам, что нас схватить готов,

37. Тогда прижал меня к груди вожатый,
Как мать, когда, услышав крик: горим!
И видя дом весь пламенем объятый,

40. Хватает сына и в просоньи с них,
В одной сорочке (помня лишь о сыне,
Не о себе) бежит в огонь и дым.

43. Он вниз скользил по каменной стремнине,[496]
Повергшись навзничь на крутой гранить,
Которым заперт вход к другой долине.

46. По желобу так быстро не бежит
Ручей в колеса мельницы селенья,
Когда вблизи лопаток уж гремит, —

49. Как вождь скользил по склону чрез каменья,
Держа меня в объятьях как отец,
Не как вожатый, полный треволненья.

52. Едва стопой коснулся дна певец,
Как из-за скал мелькнули их станицы
Над нами; но тут страху был конец:

55. Поставив их на страже той темницы,
Святый закон лишил их власти всей
Переступать через свои границы.

58. Тут зрел я сонм повапленных теней,
Ходивших вкруг тяжелыми шагами
И плакавших в истоме от скорбей.

61. Все в капюшонах, свисших над глазами,[497]
И в мантиях, какие до сих пор[498]
Еще кроятся кёльнскими отцами.

64. Снаружи златом ослепляли взор;
Внутри ж – свинец, столь грузный, что солома
В сравненьи с ним был, Фридрих, твой убор.[499]

67. О тяжкий плащ! о вечная истома! —
Мы шли с толпой, налево обратясь
И внемля плачу грешного содома.

70. Но жалкий сонм под тяжестью ряс
Там тихо брел, что с новым все народом
Наш каждый шаг в пути знакомил нас.

73. И я: «О вождь! не замедляя ходом,
Окинь очами эту область мук:
Кто славен здесь иль подвигом, или родом?»

76. И кто-то, слов тосканских слыша звук,
Кричал нам вслед: «Сдержите нот стремленье!
Куда вы мчитесь через мрачный круг?

79. Быть может, а решу твое сомненье.» —
«Так подожди!» сказал учитель мне:
«И с шагом их соразмеряй движенье.» —

82. И я двоих увидел в стороне:
Они душой, казалось, к нам парили;
Но замедлял их груз на тесном дне.

86. Догнав меня, они, косясь, впереди
Безмолвный взор в мое лицо; потом,
Оборотясь друг к другу, говорили:

88. «Ведь он живой! смотри, как дышит ртом![500]
А если мертвы, то, скажи, где столы[501]
Тяжелые на этом и на том?»

91. И мне: «Тосканец, ты, пришедший в школы,
Где лицемеры, льют потоки слез,
Сказать: кто ты, в труд не вмени тяжелый.»

94. А я в ответь: «Родился я и взрос
На славном Арно в городе великом;
В сей мир с собою тело я принес.

97. Но кто же вы, по чьим печальным ликам
Струится дождь столь горестной росы?
К чему сей блеск при вашем горе диком?»

100. И мне, один: «Наш блеск не для красы!
Под ним свинец, столь тегостный, что кости
У нас трещат, как грузные весы.[502]

103. Веселые болонские мы гости:[503]
Я Катален; Лодринго – мой сосед.[504]
Нас, как людей без зависти и злости,

106. Твой город призвал в нем блюсти совет;
Но что мы были с нашим богомольем,
Пускай Гардинго даст тебе ответ![505]»

109. Я начал: «Братья, вашим своевольем…»
И вдруг замолк! глазам моим предстал
Во прахе грешник, к трем прибитый кольям.[506]

112. Узрев меня, он весь затрепетал,
Браду, как ветром, вздохами развеяв:
А Каталан, заметив то, сказал:

115. «Преступник сей в собраньи Фарисеев
Советовал на муку принести
Единого за весь народ Евреев.

118. За то, ты видишь, поперек пути
Лежит ногой, да сам он взвесит бремя
Всех проходивших на своей груди.

121. И тесть его низринут в тоже время
На туже казнь и весь синедрион,
Что был Евреям всех их бедствий семя.»
124. Тут видел я, как был ты изумлен,
Виргилий, тем, который так позорно[507]
В изгнанье вечном к плахе пригвожден.[508]

127. Потом спросил учитель благотворный:
«Скажите мне, коль то известно вам,
Направо нет ли здесь дороги торной,

130. Которой бы отсюда выйти нам
И не просить у дьявольской дружины
Проводника по горным сим местам?»

133. И брат в ответ: «Вблизи от ceй пучины,
От главных стен Злых-Рвов отделена,
Идет скала чрез лютые долины.

136. Лишь здесь была разрушена она:[509]
Там вверх взойти вам по обломкам можно,
Которыми завален скат до дна.»

139. Мой вождь на миг потупил взор тревожно
И рек: «И так солгал лукавый лжец,
Который там цепляет род безбожный.» —

141. «В Болонье я слыхал» сказал чернец:
«Грехов бесовских много; между ними
Слыхал и то, что дьявол – лжи отец.[510]»

145. Тогда пошел шагами вождь большими,
Разгневанный, с смущением лица;
А я, расставшись с грешниками злыми,

148. Шел по стопам бесценного певца.

Песнь XXIV

Содержание. Мгновенное смущение Виргилия устрашает, Данте, но он снова ободряется нежным взором своего учителя. Поэтам предстоит выйти из седьмого рва по страшному обвалу, происшедшему от падения моста над этим рвом. С помощью Виргилия, Данте наконец восходит с большим трудом на следующий мост, перекинутый через седьмой ров; а так как ров этот необыкновенно темен, то поэты, перейдя мост, восходят на внутреннюю ограду рва. Седьмой ров весь кипит змеями; между которыми бегают в ужасе взад и вперед грешники: это тати. Руки у них связаны змеями за спиною; змеи впиваются им в чресла, клубятся у них на груди и подвергают их разновидным превращениям. Так, в глазах Данта, змея кидается на одного из грешников, язвит его в шею, и тать, запылав, рассыпается пеплом; но пепел собирается сам собою и грешник опять получает свой прежний вид: кто тень пистойского святотатца из партии Черных Ванни Фуччи. Он предсказывает Данту будущую судьбу Белых и Черных, причем, желая опечалить поэта, говорит в особенности о предстоящем поражении его партии.

1. В том месяце, как солнце в Водолее
Златит власы на пламенном челе
И снова день становится длиннее;

4. Когда, как снег, белея на земле,
Подобится седому брату иней,[511]
Хоть краток срок пера в его крыле:[512]

7. Пастух, свой корм потративший в пустыне,
Встает, глядит и, видя по полям
Сребристый снег, по бедрам бьет в кручине;[513]

10. Идет домой, тоскует здесь и там
И, как несчастный, что начать, не знает;
Потом опять выходит и очам

13. Не верит, видя, как лицо меняет
Весь Божий мир, и на зеленый луг,
Взяв посох свой, овечек выгоняет.[514]

16. Так мой поэт, в лицо встревожен вдруг,
Смутил меня; но с той же быстротою.
Уврачевал бальзамом мой недуг:[515]

19. Пришед к мосту с обрушенной скалою,
Ко мне склонил он тот приветный взор,
С каким предстал впервые под горою.[516]

22. Потом, подумав, руки распростер,
И, обозрев обвал и торопливо
Схватив меня, пошел на темя гор,

25. И как мудрец, который терпеливо
Обдумывать умеет подвиг свой, —
Мой вождь, подняв меня наверх обрыва,

28. Мне указал над ним утес другой,
Сказав: «Взберись на этот камень голый;
Но испытай, чтоб он не пал с тобой.»

31. Нет, то был путь не для одетых в столы!
За тем, что мы – он тень, я им подъят —
Едва тут шли по камням в путь тяжелый.[517]

34. И если б здесь высок был так же скат,
Как с той страны: не знаю, до вершины
Достиг ли б вождь; но я б низвергся в ад.

37. Но как к вратам колодезя в пучины
Идет сей круг наклоном: то одно
Окружие у каждой в нем долины

40. Возвышено, другое ж склонено.[518] —
Мы наконец взошли на верх обвала,
Отколь последний камень пал на дно.

43. Но грудь моя так тяжело дышала,
Что я не мог уж далее всходить
И тут же сел у первого привала.

46. А вождь: «Теперь лень должно победить!
Кто на пуху в житейском дремлет пире,
Не может тот путь к славе проложить.

49. А без нее кто губит жизнь, тот в мире
Слабей оставит за собой следы,
Чем пена на волнах, чем дым в эфире.[519]

52. И так, восстав, преодолей труды:
В ком бодрствует над слабостью отвага,
Тот победите все скорби и беды.

55. Не кончен путь, хоть выйдем из оврага:
Еще длиннейший нам сужден в удел;
Коль понял ты, последуй мне во благо.[520]»

58. Тогда я встал и боле, чем имел,
Явил в себе и твердости и воли
И говорил: «Идем, я бодр и смел!»

61. И мы пошли; но тут гораздо боле[521]
Был крут, утесист, тесен и тяжел
Наш горный путь, чем был он нам дотоле:

64. Чтоб скрыть усталость, я беседу вел,
Ползя по камням; вдруг из ближней ямы
Исторгся крик – бессмысленный глагол.

67. Не понял я, что значит он, хотя мы
Шли по мосту уже над рвом седьмым;
Но, мнилось, был то гнева крике упрямый.

70. Я наклонился; но очам живым
Непроницаем был туман над бездной.»
И я сказал: «Учитель, поспешим

73. На том краю сойти с стены железной:
Как, слушая, не в силах я понять;
Так, в ров глядя; не вижу в мгле беззвездной.» —

76. «Не иначе могу я отвечать,
Как делом: должно» возразил учитель:
«Прошенья мудрых молча исполнять.»

79. Тогда со мной нисшел путеводитель
С скалы, где мост примкнут к восьмой стене:
Тут мне открылась лютая обитель.

82. Я в ней узрел все виды змей на дне,[522]
Крутившихся столь страшными клубами,
Что мысль о них кровь леденит во мне.

85. Да не гордится Ливия песками!
Пусть в ней кишат хелидры, кенкры, тмы
И амфисбен и якулей с ужами;[523]

88. Но змей таких, столь гибельной чумы
Мы в ней, мы там, в отчизне Эфиопов,
При Чермном море, не узрели б мы.[524]

91. В средине рва, между свирепых скопов,
В испуге рыскал рой теней нагих,
Ища норы, ища гелиотропов.[525]

94. Опутаны змеями руки их;
Впиваясь в тыл и пастью пламенея,
Клубятся гады на груди у них.

97. И вот, пред нами, в одного злодея
Метнулся змей и уязвил его
В том месте, где с плечом слилася шея.

100. Не пишется так скоро И иль О,[526]
Как вспыхнул он, я так горел жестоко,
Что пеплом весь рассыпался на дно.

103. И, по земле развеянный далеко,
Собрался пепел сам собой и вновь
Свой прежний вид приял в мгновенье ока.

106. Так, по словам великих мудрецов,
Кончается я вновь из пепелища
Родится Феникс, живший пять веков.

109. Не злак полей, ему цвет нарда пища;
А слезы мирры и аммом ему[527]
Дают костер последнего жилища.[528]

112. И как больной, Бог знает, почему,
Вдруг падает, иль бесом сокрушенный,
Иль омраком, в очах разлившим тьму;

115. Потом встает, бросает взор, смущенный[529]
Злой немощью, от коей так страдал,
И переводит вздох в груди стесненной:

118. Так грешник сей в смятений восстал.[530] —
О Господи! как строго Твой правдивый,
Предвечный суд злодея покарал![531]

121. Мой вождь спросил: кто был он нечестивые?
И дух: «Недавно, волею судеб,
В сей лютый зев я пал с тосканской нивы.

124. Как зверь я был между людьми свиреп;
А Ванни Фуччи, мул и скот! Пистойя
Была меж вас достойный мой вертеп.[532]

127. И я: «О вождь! пусть он, пред нами стоя,
Поведает, за что он пал сюда,
Жив на земли средь крови и разбоя?[533]»

130. Услышав то, не скрылся он тогда;
Но взор пытливый на меня уставил
И покраснел от горького стыда.

133. «О том грущу,» он речь ко мне направил:
«Что в этом срам ты меня узрел;
А не о том, что я твой мир оставил.[534]

136. Так ведай же, о чем ты знать хотел;
Я здесь за то, что с алтаря святого
Прекрасную похитить утварь смел.

139. И обвинил коварно в том другого.[535]
А чтоб не в радость был тебе мой стыд,
Когда придешь из мрачных стран ты снова,

142. То эта весть пусть слух твой изумит:
Сперва Пистойя Черных всех разгонит,
Потом граждан твой город обновит.

145. Из Вальдимагры, что в туманах тонет,
Поднимет Марс грозы кровавый пар[536]
И на поле Пичено вновь застонет

148. Бурь яростных неистовый разгар
И весь туман с полей рассеет вскоре
И Белым страшный нанесет удар.

151. Так говорю, чтоб ты изведал горе![537]» —

Песнь XXV