Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари

• Название: Мы вышли рано, до зари
• Автор: Василий Росляков
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00626-5

Повесть о событиях, последовавших за XX съездом партии, и хронику, посвященную жизни большого сельского района Ставрополья, объединяет одно — перестройка, ставшая на современном этапе реальностью, а в 50-е годы проводимая с трудом в мучительно лучшими представителями народа.

---

— Николай Петрович, а вы не можете о себе немножко рассказать, так, знаете, для знакомства? Я человек новый, первый раз, можно сказать, вошел в свой кабинет.

— Михал Михалыч, ну как же не знать! — Голос у Курносова был тихий, мягкий, без хрипа, без неровностей, некурящий, плавающий голос, еле плавающий, старик уже хороший. — Как же не знать? Мы всё про вас знаем, раз вы теперь наш директор. И Томузловку знаем, и родителя вашего Михал Радивоныча знаем, я чудок служил с им.

— Вот как! — удивился Михал Михалыч. — Тогда давайте познакомимся получше, вы вот меня, оказывается, знаете, а я вас совсем нет. Может, расскажете?

— А почему нет? Дело нехитрое. Вам же людей надо знать, мы понимаем. Ну, вы ж нашу Цыгановку знаете?

— Так, со стороны.

— Вот. Тогда ж тут заселялись, при царях еще, может, при Катерине. Ну, понаехали с разных мест, с России, стали тут шалаши ставить, глину месить, хаты делать. А сперва шалаши эти, как табор цыганский. Долго, говорят, жили в этих цыганских шалашах. Так цыгане да цыгане, а уж когда хаты поставили, так цыганами и остались, стали Цыгановкой звать село. А я ж остался без отца, Михал Михалыч. Отец мой убился, в четырнадцатом году.

— На войне?

— Зачем? На войну еще не успел уйти, а убился тут, с возу упал. С горы кони разнесли его, а он солому вез, ну упал и убился. Вот. Сиротой рос. Дед у меня был косолапый. Единолично жили. А начались эти колхозы, а я уж подрос, записался, пару коней сдал. Кузня была, кузню сдал, косилка-масилка, хе-хе-хе, все сдал. Посдавал все, а сам на курсы, на механизатора учиться. Тридцать второй год, ага. Пришло нам одиннадцать этих «фордзонов» путиловских, уже наши стали делать «фордзоны». За одну весну их кончили мы. У их с диферами получилось не того. Шестерни бронзовые, а литье ну прямо дрянь, да и все. Ага. Вот кирпич этот белый, дырявый, так и бронза эта дырявая. Стали шестерни крошиться, и за одну весну мы их и кончили. А были еще «кейсы», американские. Я уж помощником бригадира был. Тринадцать «кейсов». Работали. Под косовицу как раз. Запчастей нету, американские ж «кейсы» эти, а запчастей нету. Радиаторы не годятся, головки тоже, лопаются головки. Латали, паяли, чинили сами. Привезут, а ночью дело было, головку чиненую, надо ставить, а ночь же, темно, ни света ж тогда не было́, ничего, не то что сейчас. Принесли соломы, зажгли, при этом-то свете и заменили. А помощник бригадира не уходил же с поля ни днем, ни ночью. А тут я уже бригадиром стал. Нажарю сумку семечек, иду. Глядь, спит тракторист, спит прямо на тракторе. На, говорю, семечки, грызи, но не спи. Вот грызет их и работает, не спит. Разве ж так работали, как сейчас? Что ты! А тут еще голодуха, мачок ели, ну, галушечек этих затрешь, поел и пошел на целый день и ночь, на галушечках. Нет, сейчас так не умеют работать, как мы работали. Да. Дома полно этих детишек, не внучонков, их еще не было, а племяннички были. Голодные. Придешь домой, а тут есть нечего. Дашь свой кусочек, свою пайку, и пошел. Хорошо, коровка выручала, а то всем бы каюк был.

— Николай Петрович, откуда этот голод, в тридцать третьем году? — спросил Михал Михалыч.

— Вредительство было, вот откуда. Хлеб на станциях был, кукурузы навалено, а голод. Значит, вредительство какое-то. Мы ж барахло возили менять на хлеб. Голод, и все тут, ничего не поделаешь. Чечены не погибали, а наш русский народ погибал. Ездили мы картошку копать под эту, под Орджоникидзу, к чеченам. Это счас у нас картошка есть, и по дворах и в степи, а тогда ж картошки не сажали, не было.

А в тридцать четвертом хлеб уродился, такой уродился, а люди голодные, не дождутся, начали колоски рвать. Эн объистся колосков — помирает, эн объистся — помирает.

— Я слыхал, за колоски наказывали?

— Да. Тогда-то не, не наказывали, не помню. А вот уже в войну и после, тогда наказывали. Вот бабка архиповская, вспомнил и забыл, нет, не вспомню фамилию, пять лет дали за колоски. Цыганиха тут была, пять лет отсидела, пять лет за колоски. А потом что ж? Потом тридцать девятый год, война с финнами. Посадили меня на трактор и поехали. Горлов тута был, с десятого года, и еще один, не помню уж кто, втроем поехали. Ну до войны не доехали, опять назад, стал работать. И вот тебе опять война, уже эта война. Бригадирил. У меня был, эта, девичий отряд. А девки, они ж какие? Энта приди заведи, энта приди заведи, трактора ж не заводются у их. Ну этой завел, другой завел, силенка ж была. Крутишь, крутишь да упадешь на пашню, а земля ж сырая. И ноги, как заболели ноги, считай, в войну, в этот первый и в сорок второй не работал я, в постели лежал. Врачи лечили, лечили меня, не вылечили. А тут такая бабка была, Паранёха, эта бабка восемь раз кровь мене бросала, и ноги мои пошли, пошли, пошли, значит. И я в эту зиму выкарабкался, токарем стал работать. Токарем поработался, тут меня в Архиповку перевели. Бригадиром поставили. На тракторах, на комбайне, лет двенадцать я в этой Архиповке поработался. А тоже ж трудное было время. Попробуй жарить или варить зерно, не дают полномочные, не дают, а люди ж исть хочут. Люди — женщины. Вот в одним концу берет одна, варит, наварила, поели, другая сходит. Полномочные ругают, не давай им зерна, и все. Ну что ж, уйду с комбайна, они наберут прямо с бункера, наварют, детей накормют, а утром опять на работу. А Курносовы ж все старательные, порода у нас такая. Вот у меня сын сейчас на тракторе. Старательный. Другой, правда, в городе, в ПМК-6, а сейчас он на Чукотке.

— Вот как? Зачем же на Чукотку забрался?

— А кто его знает, может, завербовали, а может, чего еще, там свояк живет, вот и поехал. Мать пишет ему, приезжай, машину мы и тут купим. Парень здоровый. Видно, за машиной поехал, ага. Деньги ж там большие дают. Вот в отпуск собирается приехать… На третий год на войну я пошел, в Минводах формировали «ЧТЗ», эти трактора чинили на фронт, они там и пушки возили, и копали рвы против танков. Тогда ж этих экскаваторов не было́ дюже, трос привяжем и на троса́х работали, копали. Теперь-то вон какая техника. А тогда на троса́х больше. Кончили на Одере. Технику всякую переправляли через этот Одер. Вернулся с войны, опять бригадиром начал. Из Архиповки вернулся в пятьдесят третьем или в пятьдесят четвертом году. Тута стал работать.

— Это после смерти Сталина?

— Ну да. После. У нас этот бюст его сняли и закинули в речку.

— В Куму?

— Ага, в Куму закинули… ну в Сибирь ездил помогать. Раз пятнадцать ездил.

— В Сибирь?

— Ага, под китайскую границу ездил, помогал. В Красноярском был, в Новосибирском был, в Алтайском крае, в Барнауле, главном ихнем городе, в Омске два раза, в Саратове тоже раза два, сюда, в этот край, на Кубани раза три был.

— На своем комбайне ездили?

— Туды больше своим комбайном, оттэдова так приезжали, комбайны там бросали. В этим Красноярским, там тунеядцы жили. У них были отдельные колхозы. Ни вина, ни водки у них не было́. К нам приходили, работали, разживались вином. Сам я ничего не пил, ни грамма. Кто пил — то в карты проиграл, то пропил, домой ничего не привозили. Я нет, не пил совсем. В семьдесят девятом, в Омском, первое место взял, машину дали, теперь на ней сын ездит, а мне этот «Муравей» во как нужон. До прошлого года работал на комбайне, сор-рок лет на ем работал. Вот счас только вышел на пенсию, и то подсобляю, у школьников сторожую, хе-хе-хе. И в насосной — тоже.

Николай Петрович все почему-то подхихикивал. Скажет, и смешно ему вроде, заканчивает хихиканьем, тихим таким, плавающим.

— Трудюсь и счас, Михал Михалыч, не отдыхаю, хе-хе-хе…

— А что в ученической бригаде? Как работают школьники? Хорошо?

— Ну как работают. Рабо-отают. Ну как-то по-другому надо, не слухают дюже.

— А как по-другому?

— Не-е, бить не надо, бить нельзя, а вот не слухают. Струмент друг у дружки тянут, ломают, ага. Скажешь им, а нет, не слухают, ты, говорит, дед отработал свое, уходи, удочки, говорит, сматывай и уходи, мы сами. Вот какое дело. А так что ж, хорошо сделали, нехай работают, польза для их большая.

— Все-таки лучше, чем баклуши бить?

— Да, лучше, конечно, лучше.

— А ваши внуки?

— Да мои давно уж выросли. Шофера́ми работают. Один в городе, другой тут шоферит.

— Учиться не схотели дальше?

— Ты, дед, говорят, не учился, а бригадиром работал, а мы как-нибудь шофера́ми без учения будем. Десять классов покончали, да-а… А дальше не…

— А сын? Как он живет? Где?

— Он в доме. Дали ему дом от совхоза, ага, хороший дом. А нынче ж они не хочут вместе жить, и внуки хочут сами, вот у их нету еще домов. А строить, знаешь, как строить? Ага. Этого привези, этого достань, кирпич, песок привези, цемент нужон. Достал, а он тут как тут. Где взял? Документы? И пошло. Один внук у меня построил, уже под стропила подвел. А они — давай документы, где кирпич брал? Туды-сюды, пристали. А где брал? Вышел на асфальт, остановил машину, вот и взял.

— И чем кончилось?