Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари

• Название: Мы вышли рано, до зари
• Автор: Василий Росляков
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00626-5

Повесть о событиях, последовавших за XX съездом партии, и хронику, посвященную жизни большого сельского района Ставрополья, объединяет одно — перестройка, ставшая на современном этапе реальностью, а в 50-е годы проводимая с трудом в мучительно лучшими представителями народа.

---

— И чем кончилось?

— Да пока ничем. Вот так, хе-хе-хе. Пока ничем не кончилось. У меня этот внук на тракторе работал, все мог привезть.

— А теперь на бортовой?

— Не. Возил этого, зоотехника. Ну не поладили. Они ж, начальники, теперь сами за руль садятся. Ездиит, ездиит днем, а она ж техника, она уход любит, а он гоняет ее, гоняет, а потом бросил, ремонтируй. Он днем гоняет, а внук, значит, ночью ремонтируй, сказал — не понравилось, ну не поладили. Ушел. На водовозку. Тут же. Энтому привез — магарыч, садись, выпей. Энтому привез — опять выпей.

— Выпивать стал?

— Ну да, стал выпивать. С семьей стало не ладиться. Приедет, а сам выпимши, ну чего, нехорошо. И пошли нелады. Вот. Теперь на тракторе, теперь ничего. Наладилось. Хорошо работает.

— А воду как возил?

— По отарам, чабанам. Ага. Привез, а чабаны ж знаете какие. Садись и все такое… Хе-хе-хе…

— Но ведь он свою работу выполнял? За что же магарыч?

— Ну как за что? Они ж такие, может, бензинчику попросит, у каждого ж мотоцикл. Ага. Нет, говорю, уйди, Ваня, с машины, с водовозки, уйди! Ушел.

— Так, а вы как живете? Что держите дома?

— А ничего. Ни скоту нету, ни овечек, ничего.

— И поросенка не держите?

— И поросенка нету. Ничего, одни куры. Держали гусей, ну и гусей теперь нету. Одни куры.

— А почему ж поросенка?

— У меня, знаете, печень, ага, нельзя есть. И у жены печень. Так что ничего не держим. Сад у меня свой. Кустов? Кустов двести пятьдесят. Вино? И вино давим, и виноград сдаем. Прошлый год сдал на четыре сотни.

— А пенсия у вас?

— Пенсии мне семьдесят пять рублей. На насосной получаю девяносто пять. Бабка ж тоже получает. Правда, двадцать восемь рублей, как колхозница. В совхозе не работала. Не заработала? Она ж у меня на себе хлеб возила на элеватор, семь километров до Стародубки, ага, натурку возила на колясках. Тогда ж кони были, на конях возили, а она на себе, на колясках, а пыль по дороге, прямо душит, дохнуть нечем, а они, бабы, на себе. Плохо, говорит, работали, не заработали пенсию. Увидали б сверху кто, как они работали. А убирали хлеб. Косили ж косами, а молотили зимой, она ужо льдом возьмется, а они молотили зимой. Не заработали. Кто б сверху увидал, как не заработали. Ага. Я ж, Михал Михалыч, и овец пас, чабановал. Пришел к этому директору, к старому: переведите куда-нибудь подальше от техники, дюже, говорю, заморился от ей. Руками чего-нибудь поработать. Иди, говорит, на зерносклад. Опять же там одна техника. Дай, говорю, может, овечек попасу. А тут чабана одного послали на осеменение, на курсы. Иди, говорит, отару принимай. Пошел. А я ж никогда чабаном не был. А привык, о! Я свою овечку в любой чужой отаре найду, так привык к им. И полюбил. Особенно ягнят. Они ж всякие, овечки, одна выкинула ягненка и — вон, не хочет и знать. Давай приучай ее ходить за своим. А то принесет троих, четверых. Пораскидаю по другим. Не принимают, а чабаны научили меня, ты, говорит один, ты этой чебурой, что из их текет, помажь ягненка чебурой этой, она оближет, и все, признает за своего. Правда, принимает за милую душу. А других, было, так чаем сладким отпаивал. Разведешь сладкого чаю и поишь его. Дюже полюбил этих ягнят. Четыре с половиной года чабановал. Счас уже семьдесят два года, считай, а трудюсь. На двух работах. Жить стало, как моя бабка говорит, лучше не надо, будут силы, трудиться будем до последнего.

— Хорошо, Николай Петрович, а что было у вас самое трудное в вашей жизни? Что?

— Ну, этот же, тридцать третий год, голодуха, ага. Тоже и тридцать седьмой. Был тут у нас Ченский такой, милиционер не милиционер, а начальник какой-то. Выйдет на собрании и говорит: все вы, говорит, в этой сумке будете. На сумку свою показывает, а она у него на боку висит, кожаная, набитая чем-то. Все тут будете. Ага. Ну, брал людей. Брал. Бригадиров брал и других. Одну женщину, работала у нас, тоже хотел взять, а ей сказали, она взяла и убегла на станцию и кудай-то уехала. Не связал, а хотел связать. Правда, его самого связали, ага. Приспокоили.

— Приспокоили? Что, взяли самого?

— А как же! Приспокоили; чем мериишь, тем же и отмеряют, так говорят. А я ж бригадирил, и ко мне приходил. Пришел, а я шабрю подшипник. Простелил плащик и шабрю, баббит обсыпается и на плащик, чтоб не пропадал. Вот. Приходит. Кто бригадир? Я бригадир. А вам, говорит, известно, товарищ бригадир, сколько в нашем государстве вот так шабрют? Сколько этого баббиту уходит? Знаю, говорю. Но я же плащик подстелил, соберу крошки и в МэТэеС опять отнесу, чтоб не пропадало. Ага. Ничего. Не может ничего. Так. Увидал ящичек, к крылу приспособленный, с инструментом. Открыл, а там пыль немножко на инструменте. Почему тут пыль? А, говорю, как тронешься, так пыль идет от колес, правда, больше на меня, ну и в ящичек попадает. Нет. Не может ничего. Глядит, глядит, а не может. Трудно было в этот год, пока не приспокоили его. А урожай, как нарочно, в этом году был ну такой урожай, хлеба много собрали, а вот эти ченские, конечно, были тоже, пужали людей. А люди ж темные, может, кто и был грамотный, богатые были грамотные, так они убегли все. Остались темные, неграмотные. Ну, приспокоили. Вот так.

А то ж Кутяков был, этот вроде зоотехник. Свел лошадей. Энту убить, энту убить, перебил всех коней.

— За что же?

— Говорит, сапатые. От сапа убивал. Вывел всех коней, вот так было́. Ну, этого взяли, конечно.

— Значит, и такие были, и вредители были? Не выдумка это? А то говорят, что только невинных брали.

— Были вредители. Коней у нас поубивал, сапатые вроде. Были, а как же! Ну, работали мы тогда дюже хорошо. Не так, как счас. Счас не хочут работать.

— Почему же не хочут? Откуда вы взяли?

— Ну как же! Я ж на насосной дежурю, а там сеют. Приедут на этих «челябинцах» в десять часов, позавтракают, ага, а уж после пошли. Четырех еще нету, а они уже отсеялись, отпахались. Не-е. У нас так не работали. А почему? — спросил у себя Николай Петрович и постучал костяшками пальцев по столу — стук-стук-стук. — Вот почему, денежки. Если бы от этих тракторов получали все, и директор в том числе, другое дело было́ б.

— А сейчас от чего получают? — спросил Михал Михалыч заинтересованно.

— Счас? Хе-хе-хе… От пробега, кто больше горючего сожгет. Они завтракают, а трактор тарахтит, они обедают, а трактор тарахтит. Вот и жгут, кто больше.

— Нет, Николай Петрович, от урожая сейчас все получают, от него.

— Не знаю, может, и так. Я давно не работаю, не знаю. Счас же эта, гуртовая, на один наряд, хе-хе-хе. Кто и честно работает, а кто и филонит, так вот. Техники счас много всякой. Не то что было́ у нас. Я после войны в Сталинград четыре раза ездил, на поле боя. Разбирали танки, разбирали всевозможные машины, вытаскивали всевозможные подшипники. Какому — они ж нам нужны — верхнюю обойму точим, какому внутреннюю точим, МТС восстанавливали, ничего ж не было́. И заводы наши тогда еще не совершенствовали так, все восстанавливали…

— Ну что ж, Николай Петрович, спасибо вам за разговор, теперь мы познакомились, а «Муравья» поможем вам приобрести. До свидания. Заходите, если что.

— Спасибо вам, Михал Михалыч. Видать, вы неплохой мужчина, дело у вас пойдет.

— Будем надеяться.

Ушел Курносов Николай Петрович. Вот ведь из одной беседы, а сколько открылось. И прошлое, и давно прошлое, и нынешнее. Но старик немного поотстал, нынешний день больше по слухам знает. Но все же. Вот так бы с каждым, с молодым и старым. Да. Времени только много уходит. А другого пути нет. Надо беседовать. Так заключил Михал Михалыч. Он сидел и не просто слушал этого Курносова, он записывал кое-что, заносил в свою бухгалтерию, в свой кондуит. Телефоны молчали. Они знали, что произошла перемена. Старый ушел, новый, что он делает, чем занимается, никто еще не знал. Михал Михалыч закрыл кабинет, сказал секретаршам, что ушел пообедать и чтобы к трем часам вызвали всех главных специалистов. Надо с них начинать.

6. Старый директор

Планерка продолжалась час с небольшим. Михал Михалычу, сидевшему с тетрадочкой и что-то записывавшему перед каждой фамилией — а специалистов было около пятнадцати человек, — больше всего запомнился главный зоотехник, по нынешней структуре — начальник цеха животноводства, Али Магомед-Али, молодой черноволосый мужик с тонкими чертами лица, карими глазами и очень доброжелательным взглядом.

Михал Михалыч сразу заметил этот взгляд, как бы говоривший ему: давайте смелей, Михал Михалыч, мы с вами сработаемся, вы мне лично уже нравитесь, и я первый стану вашей опорой. Михал Михалыч, слушая выступавших, взглядом отвечал Али Магомеду: спасибо, я это понял уже и благодарю вас за это взаимопонимание. Близость между главным зоотехником и Михал Михалычем установилась на этой первой планерке еще и благодаря их возрасту. Оба они были молодые, тридцатилетние ребята, если можно так сказать о руководителях крупного хозяйства. Да, это были молодые, полные сил ребята, один здешний, томузловский, другой родился не так далеко отсюда, в горах Дагестана.