Семен Букчин - Влас Дорошевич. Судьба фельетониста

• Название: Влас Дорошевич. Судьба фельетониста
• Автор: Семен Букчин
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7784-0365-9

Имя Власа Дорошевича (1865–1922), журналиста милостью божьей, «короля фельетонистов», — одно из самых громких в истории отечественной прессы. Его творчество привлекало всеобщее внимание, его карьера переживала бурные взлеты и шумные скандалы. Писатель, доктор филологических наук Семен Букчин занимается фигурой Дорошевича более пятидесяти лет и знает про своего героя буквально всё. На обширном документальном материале (с использованием дореволюционных газет и журналов, архивных источников) он впервые воссоздает историю жизни великого журналиста, творчество которого высоко ценили Лев Толстой, Чехов, Горький. Чувство юмора и трагическое восприятие мира, присущие Дорошевичу, его острословие и зоркость критического взгляда — всё передано Букчиным с равной убедительностью. Книга станет существенным вкладом в историю русской литературы и журналистики.

---

Вы все охраняли школу, чтобы в нее не проникла политика <…> Вы выдумали даже „зубатовщину“, чтобы „охранить“ от „политики“ рабочих. Что получилось?

Вы охраняли крестьянство даже от грамоты, чтобы вместе с грамотой не проскочила „политика“ <…> Но пора ведь понять, что идеи запереть нельзя»[1044].

Но кто все-таки возьмет на себя ответственность за реальные политические преобразования? Немалые надежды поначалу связывались с личностью С. Ю. Витте, с которым Дорошевич был знаком лично, не раз встречался и вел продолжительные беседы. В посвященном ему обширном памфлете («Граф Витте») он прослеживает возможности и причины неудавшейся либерализации «сверху». Автору манифеста 17 октября, первому «конституционному» премьеру, предъявлялись претензии с самых разных сторон. И с представителем каждой стороны Сергей Юльевич Витте, словно индусский бог Вишну, воплотившийся «сразу в пятьсот Кришн», вел свой танец — с революционерами и реакционерами, с предпринимателями и теми, кто их душил. Да, оппортунизм, признает Дорошевич, но «оппортунизм — государственная система, как и всякая другая». В конце концов, «и в Европе, и в Америке единственным государственным человеком считают г. Витте». Именно он одержал «первую русскую победу над Японией», именуемую Портсмутским договором. Черносотенный хор называет его тем не менее изменником и требует казни. А после 17 октября «реакционеры обвиняют его в революционерстве, революционеры — в реакции». В этих условиях, подчеркивает Дорошевич, прежде всего необходим «однородный кабинет», в котором «министры держались бы одной политики, представителем которой является премьер-министр». Но Витте не справился, каждый министр у него проводил «собственную политику».

«Что же это за новый Куропаткин, у которого каждый генерал ведет собственный бой и чуть не за свою собственную страну?

Какая беспомощность все время.

Вопрос прост.

Какая задача была поставлена графу Витте?

— Осуществить свободы, объявленные манифестом 17-го октября.

Прошло три месяца.

Что сделано?

Где Государственная Дума?

В чем состоит свобода слова, если каждую неделю прикрывается столько изданий, сколько их не прикрывалось в год ни при Сипягине, ни при фон Плеве?

Где свобода союзов? Где свобода собраний?

О неприкосновенности личности говорить в стране, в столице которой запрещается выходить на улицу после 12 часов ночи и где в Севастополе высылают людей „за знакомство с Куприным“, я не нахожу приличным».

Блестящий министр финансов, буквально преобразовавший экономику России, Витте не оправдал политических надежд, но, настаивает Дорошевич, «мы должны были танцевать с графом Витте, потому что больше не с кем было в эту минуту танцевать», потому что «в административных кругах» не было «другого человека, более европейца. Более умом своим понимающего требования времени и яснее в глубине души отдающего себе отчет в том, что губит Россию». И разве нет вины общества? Разве не сошло оно с ума, когда «отворили железные заржавевшие запоры»? Не стало требовать от Витте «невозможного», в том числе освобождения убийц его предшественников Сипягина и Плеве? «Было много восторга и мало деловитости». И вот уже Витте не тот, «он сердится все сильнее и сильнее». И как ужасна статистика всего за один месяц, с 25 декабря 1905 года по 25 января 1906 года: десятки закрытых газет и посаженных под арест редакторов, военное положение во множестве губерний, убитые, раненые, переполненные тюрьмы…

«Какой ореол!

И как в сиянии этого нового ореола потонула слабая полуулыбка первого русского „конституционного премьер-министра“.

Как говорят на нашем газетном языке:

— Из „Русских ведомостей“ человек перешел в „Московские“»[1045].

Об этом Дорошевич говорил и много позже, в середине 1910-х годов, в беседе с В. Н. Сперанским: «Витте же никогда ни в чем системы выдержать не мог, переодевался и перегримировывался много раз по мере надобности. Не могу без смеха вспомнить, как граф Сергей Юльевич ежегодно перед обновлением списка присутствующих членов Государственного Совета из опасения, что его за крамольное поведение на наступающую сессию вычеркнут, начинает говеть <…> Говеть только в смысле воздержания от интервью с либеральными журналистами. Как только опасность минует, Витте немедленно разговляется и дает для печати беседу очень вольнодумную. Жажда возвращения к власти у него теперь так нетерпелива и неразборчива, что он, конечно, не отказался бы и от должности обер-прокурора святейшего синода. И тогда поспешно надел бы на себя личину машкерадную в боссюэтовском вкусе. Будущий историк погибающего русского самодержавия будет иметь очень увлекательную задачу изобразить все эти изумительные превращения русского государственного калейдоскопа, пред которым бледнеют метаморфозы Овидия»[1046].

История с Витте нагляднейшим образом продемонстрировала суть российской внутренней политики, в которой, по словам Н. Эйдельмана, «складывались в равнодействующую запреты, страхи, успехи и неуспехи власти». Со времен Александра II «генеральный вопрос» не изменился: «Уступать или зажимать? Либерально или охранительно?.. Думали: не дать свободы опасно — как бы сдавленные пары не взорвали и котел и всю постройку. Но и дать опасно — а вдруг пары прорвутся в предложенную щель и все разметут»[1047].

Высоко оценивая Витте-финансиста, Витте-автора манифеста 17 октября, Дорошевич понимал, что экономические реформы (к тому же ограниченные) и либеральные декларации не спасут. России, как воздух, требовались реальные политические преобразования. И он обрушился на тех, кто стоял на их пути. В 1906–1907 годах его сатира в изображении столпов реакции достигает истинно щедринских высот. «Этюд полицейской души», посвященный министру внутренних дел П. Н. Дурново, занявшему «обрызганное кровью кресло» своего предшественника В. К. Плеве, убитого эсером Егором Созоновым, это образный анализ существа российской власти, которой никогда не понять, «что нельзя любить родину через участок» и у которой «полиция всегда была своим, домашним, „симпатичным“ средством, поскольку, подобно коновалу, умела лишь одно — „бросить дурную кровь“. Этим средством в Российском государстве лечили все болезни — раскол, аграрные волнения, социализм <…> И вот теперь, когда „настал, действительно, решительный момент“, когда „страна с трудом дышит“, опять призвали своего, „испытанного“ коновала Гаврилыча[1048]. Образованные, знающие, ученые, как всегда, не нужны. Опорой власти в обществе стал черносотенец, герой фельетона „Истинно русский Емельян“»[1049]. Дневник губернатора, составляющий форму этой вещи, великолепно передает, как буквально распростерлась власть перед прибывшим «с инспекцией» безграмотным мещанином Емельяном Березкиным только потому, что он член «Союза русского народа». Емельян отправляет в отставку полицмейстера (вера не та — «лютеранское вероисповедание»), как монархист запрещает во время спектакля «Мария Стюарт» казнить королеву («пущай живет») и даже подвергает особому досмотру самого губернатора «на предмет принадлежности к иудейству». Все это, разумеется, как и положено «истинно русскому человеку», вершится при неумеренном питье водки и обжорстве. Формула патриотизма становится более чем простой:

«— Бить!

— Драть!

— Убивать!

— Расстреливать!

Всех русских людей!

Это называется в наши дни быть патриотом»[1050].

Используя «оружия излюбленного род», пародию, в воспроизведении бюрократической сутолоки, поднятой вокруг истории с околоточным надзирателем Силуяновым, якобы запеченным в пирог и съеденным купцом Семипудовым, он пишет в фельетоне «Дело о людоедстве»[1051] остроумнейшую сатиру не только на бюрократический аппарат, но шире — на российскую общественную жизнь. Ее разнообразные аспекты воплощают полицейский, чиновнический идиотизм в сочетании с мышиной возней политических дельцов, сюсюканьем либеральных журналистов и национально-православными причитаниями правой печати. В один ряд с деятелями губернского города Завихряйска — полицмейстером Отлетаевым, приставом Зубовым — поставлены реальные лица — издатель «Нового времени» Суворин, публицист этой же газеты Меньшиков, лидер октябристов Гучков, прокурор Замысловский, адвокат Тесленко. «Дело о людоедстве» предстает тотальной карикатурой на власть в России, где прокурор утверждает, что это революционеры «в своей дьявольской хитрости додумались до полного уничтожения следов преступления путем съедения жертвы», а «Новое время» ужасается теми же «революционерами, в лютой злобе невинный доселе пирог в орудие адской злобы превратившими».

Ответом на вакханалию правой и черносотенной прессы стал памфлет «Человек от „Максима“». Это продолжение галереи, начатой еще в «России» фельетоном «Старый палач». Как и шесть лет назад в случае с Бурениным, когда был найден адекватный образ сахалинского палача, так и сейчас он нашел убийственную по точности сарказма характеристику другого нововременца К. А. Скальковского. «Человек от „Максима“». Этот завсегдатай специфически известного ресторана «с отдельными кабинетами», записной балетоман, автор пошловатого сочинения «О женщинах. Мысли старые и новые» и одновременно крупный чиновник Горного департамента, «государственный человек», «вопиет о крайней необходимости смертной казни <…> Эти слезные мольбы: