Семен Букчин - Влас Дорошевич. Судьба фельетониста

• Название: Влас Дорошевич. Судьба фельетониста
• Автор: Семен Букчин
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7784-0365-9

Имя Власа Дорошевича (1865–1922), журналиста милостью божьей, «короля фельетонистов», — одно из самых громких в истории отечественной прессы. Его творчество привлекало всеобщее внимание, его карьера переживала бурные взлеты и шумные скандалы. Писатель, доктор филологических наук Семен Букчин занимается фигурой Дорошевича более пятидесяти лет и знает про своего героя буквально всё. На обширном документальном материале (с использованием дореволюционных газет и журналов, архивных источников) он впервые воссоздает историю жизни великого журналиста, творчество которого высоко ценили Лев Толстой, Чехов, Горький. Чувство юмора и трагическое восприятие мира, присущие Дорошевичу, его острословие и зоркость критического взгляда — всё передано Букчиным с равной убедительностью. Книга станет существенным вкладом в историю русской литературы и журналистики.

---

Если с первой Думой все-таки связывались определенные надежды, то накануне выборов во вторую скепсис Дорошевича усиливается. Хотя «Русское слово» в начале 1907 года сообщило, что для него «предметом особого внимания будет, конечно, Государственная Дума. Ей будет отведено первое место в газете»[1060]. При содействии верхов («разъяснения» Сената) в Думу активно пошел «расплюевский элемент». Бессмертный герой Сухово-Кобылина, квартальный надзиратель Иван Антонович Расплюев, всегда был для Дорошевича воплощением существа российской власти. И сейчас, в период удушения общественных надежд на демократическое обновление страны, этот жутко комплексующий в связи с собственной неполноценностью холуй и хам почувствовал, что пришло его время («веселые расплюевские дни»), и рвется на вершины власти. В фельетоне «Перед Думой» он откровенно заявляет, что «находит по своим способностям, для пользы начальства возможным занять пост министра-президента»: «По здравому рассуждению вижу, что я для этой роли России и управляющему ею начальству самим Провидением послан»[1061].

Знаковой фигурой торжествующей «расплюевщины» стал для Дорошевича прошедший во вторую Думу от Бессарабской губернии В. М. Пуришкевич. Он писал о нем еще в «России», когда тот был председателем аккерманской земской управы и уже тогда отличался демагогическими приемами и стремлением подавить любое инакомыслие. И, кстати, за это его поколотил местный архитектор[1062]. Нынче же Пуришкевич, один из создателей «Союза русского народа», достиг «высшей власти», благодаря «великолепнейшему избирательному закону, при котором даже Расплюевы могут иметь своего представителя». В посвященном ему фельетоне Дорошевич и сокрушается и надеется: «Знаю, что часто меня охватывают тоска и отчаяние:

— Доживем ли мы до лучшего будущего? Суждено ли нам, нашему поколению своими глазами, при жизни, увидеть лучшее?

И ужас сковывает мое сердце при мысли:

— Сильны! Сильны!

Но в эти минуты тоски, отчаяния, ужаса за себя, за родину, — ты, ты, тень моего крестника, ты, образ г. Пуришкевича, утешаешь меня и наполняешь мое сердце верой и надеждой.

Ты — залог светлого будущего.

Если ты, аккерманский герой, призван…

— Значит, тонут, если хватаются за соломинку!

И какую соломинку!..

Значит, игра проиграна, если с тебя ходят. Если ты — крупный козырь в игре.

Значит, игры нет!»[1063]

Но и к либералам, кадетам, почти наполовину утратившим свои позиции во второй Думе, нет доверия. Он называет их «недальновидными политиканами» и «конституционалистами-аристократами»[1064]. После третьеиюньского переворота 1907 года в Думе главенствующее положение заняли октябристы. Отношение Дорошевича к «внутридумской смене» совпадает с характеристикой Ленина, писавшего, что «смена второй Думы третьей Думой есть смена кадета, действующего по-октябристски, октябристом, действующим при помощи кадета»[1065]. За две с лишним недели до начала работы третьей Думы в «Русском слове» появляется «Повесть о том, как Стахович съел Стаховича (Нравоучительный рассказ для кадетов старшего возраста)», в которой обыгрывается факт ухода к октябристам видного кадета М. А. Стаховича. «Кадетская Дума, застрахованная в „Обществе 17 октября“, — иронизирует Дорошевич.

— К чему все эти комбинации?

К чему титуловаться кадетами и мечтать о Гучкове?

Надо основать партию с настоящим названием:

— Недовольных камер-юнкеров.

Соединившись с партией протестующих камергеров, они составят такую Думу, которой не только не распустят, но даже по окончании срока будут просить:

— Не расходитесь!»

И вообще: «Поторговавшись, можно будет введение конституции заменить просто закрытием тотализатора»[1066].

Будучи безусловным сторонником полновесной конституции, которая должна была прийти на смену монархическому правлению с элементами конституционализма, установившемуся в результате манифеста 1905 года и дополняющих его законодательных актов, Дорошевич видел, что «конституционное красноречие» в Думе отодвигает на второй план реальные реформы, которые можно было бы проводить и при сложившейся системе. Но это возможно при определенном единстве позиций, диктуемом подлинной заботой о благе России, единстве, на которое нет и намека. Поэтому он язвит по поводу «конституционной болтовни»: «Нужна конституция! Ото всего конституция! От сифилиса, от пьянства, от обмеления рек — конституция! Тараканов морить — конституцией! Не только революционного — тараканьего шума слышно не будет»[1067]. И одновременно пытается как журналист содействовать законодательному обновлению государства. 1 мая 1907 года «Русское слово» вышло с анонсом: «На днях будут печататься очерки русского суда В. М. Дорошевича». В опубликованном в том же номере вступительном очерке «Суд (Вместо предисловия)» он писал:

«Цель наших очерков?

Раз „приказный“ суд умирает, — вбить осиновый кол в его могилу?

Пожалуй. Отчего же?

Великий и недосягаемый учитель русского журналиста М. Е. Салтыков-Щедрин ведь нашел же нужным написать „Пошехонскую старину“ через много лет после уничтожения крепостного права.

<…>

Мы позволяем себе предъявить вниманию наши очерки, которые без хвастовства, но и без кокетливой скромности, разрешаем себе считать „основательными“, потому что каждое слово в них основано на фактах.

Говоря о том, о чем нам и другим долго приходилось молчать, — „обнажая язвы суда“, как говорится, — мы хотим не столько клеймить прошедшие времена, сколько помочь законодателю освободить будущее время от накипи, тины и грязи прошлого».

Первым очерком задуманного цикла были «Пытки». Дорошевичу самому довелось быть свидетелем, как в Николаеве после еврейского погрома пристав добывал «признания» у задержанных. Метод был прост и эффективен: человека вытягивали вдоль спины нагайкой, ежели он орал благим матом от боли — отпускали как невиновного, ежели крик был «недостаточный» — приказывали раздеваться, после чего обнаруживалось на задержанном несколько надетых одна на другую рубах. Такой «слоёный» признавался громилой и шел под суд. Эта «система» у пристава называлась «добывать голос». На пароходе, шедшем на Сахалин, подозревавшегося в краже арестанта-татарина по распоряжению помощника капитана драли линьком, пока он не сознался. Точно так же действовал и начальник тюрьмы, который на замечание Дорошевича, что у него применяются пытки, с изумлением ответил: «Какая же пытка?.. Так… товарищеское воздействие». Поэтому пришлось напомнить, что «всякое истязание с целью добиться показания называется пыткой.

Чтобы громко ни говорили господа следователи, господа прокуроры, господа судьи, — это будет из самолюбия, — в душе они должны будут на основании своей практики сознаться:

Что уничтоженные в конце XVIII века в России истязания с целью вынудить показание, т. е. пытки при дознании, существуют и практикуются широко.

Что из 1000 таких случаев, делавшихся им известными даже официально, 999 они обходили любезным молчанием».

Не случайным было и то, что имена «авторов дознания», которые особенно усердствовали во время расследования одного дела в Одессе в конце 90-х годов, встретились «среди героев, действовавших на одесских улицах в памятные октябрьские дни 1905 года». Он убежден: «Реформа нашего, вновь ставшего „дореформенным“ суда должна начаться с реформы дознания» (IX, 224–249). Продолжения судебного цикла, который должен был включать восемь очерков, не последовало. Редакция не сообщила, что было тому причиной, но вмешательство цензуры более чем вероятно.

Цензура особенно внимательно следила за «Русским словом» в этот период, впрочем, как и за всей либеральной прессой. В мае-июне 1906 года московский цензурный комитет девять раз ходатайствовал о возбуждении судебных преследований за статьи о работе Думы, ее отношениях с правительством, карательной политике властей, голоде в Поволжье. Газету изымали из киосков, у уличных продавцов, возвращали с почтамта, отправляли изъятую часть тиража в макулатуру. Редактору Благову приходилось жить в ожидании ареста. В этой ситуации Дорошевич считал необходимым избегать ненужного риска. Тем более что тираж, как выяснилось в начале 1906 года, упал до 96 тысяч экземпляров. 10 февраля он писал Сытину о возможности публикации в газете романа В. И. Немировича-Данченко «Далекие могилы», посвященного событиям русско-японской войны:

«Только теперь, когда Вы выяснили и цифрами доказали мне положение Товарищества как издателя „Русского слова“ после пожара фабрики и после того, как, благодаря забастовкам железных дорог, почты и т. п., подписка далеко не дала достаточных оборотных средств, — я могу ответить Вам на вопрос:

— Какие условия может предложить в этом году наша газета В. И. Немировичу-Данченко?