Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

• Название: Арабская поэзия средних веков
• Автор: Аль-Мухальхиль
• Издательство: Художественная Литература
• Жанр: Древневосточная литература
• Год: 1975

Арабская поэзия средних веков еще мало известна широкому русскому читателю. В его представлении она неизменно ассоциируется с чем-то застывшим, окаменелым — каноничность композиции и образных средств, тематический и жанровый традиционализм, стереотипность… Представление это, однако, справедливо только наполовину. Арабская поэзия средних веков дала миру многих замечательных мастеров, превосходных художников, глубоких и оригинальных мыслителей. Без творчества живших в разные века и в далеких друг от друга краях Абу Нуваса и аль-Мутанабби, Абу-ль-Ала аль-Маарри и Ибн Кузмана история мировой литературы была бы бедней, потеряла бы много ни с чем не сравнимых красок. Она бы была бедней еще и потому, что лишила бы все последующие поколения поэтов своего глубокого и плодотворного влияния. А влияние это прослеживается не только в творчестве арабоязычных или — шире — восточных поэтов; оно ярко сказалось в поэзии европейских народов. В средневековой арабской поэзии история изображалась нередко как цепь жестко связанных звеньев. Воспользовавшись этим традиционным поэтическим образом, можно сказать, что сама арабская поэзия средних веков — необходимое звено в исторической цепи всей человеческой культуры. Золотое звено.

Вступительная статья Камиля Яшена.

Составление, послесловие и примечания И. Фильштинского.

Подстрочные переводы для настоящего тома выполнены Б. Я. Шидфар и И. М. Фильштинским, а также А. Б. Куделиным (стихи Ибн Зайдуна и Ибн Хамдиса) и М. С. Киктевым (стихи аль-Мутанабби).

---

«Я долго к ней страстью пылал…»

Я долго к ней страстью пылал,
Преследовал и упрекал,

Но Хинд мне лгала ежедневно,
А я, — печальный и гневный,—

Придя на свиданье, рыдал,
Напрасно ее ожидал.

Была она неуловима,
Как легкое облачко дыма.

Друзья надо мной измывались,
Над страстью моей издевались,

Над жгучей любовною жаждой.
Но другу сказал я однажды:

«Чтоб ты подавился едой,
Чтоб ты захлебнулся водой

За эти поносные речи!
Аллах пусть тебя изувечит

За глупые эти советы,
За гнусные эти наветы»!

Но Хинд сожалений не знала,
Она надо мной колдовала,

Играла моею судьбой,
Обманами и ворожбой,

Как цепью, меня приковала,
Бальзама она не давала

Тому, кто от страсти зачах,
Стеная и плача в ночах,

Кто сердце, как двери, открыл
И Хинд в эти двери впустил.

О, дайте мне лук поскорей
И стрелы, что молний острей!

Жестокой любовью палимый,
Я выстрелю в сердце любимой,

Чтоб огненной страсти стрела
Холодное сердце прожгла!

Я раб моего вожделенья,
Которому нет завершенья.

Я раб с того самого дня,
Когда она мимо меня

В душистом своем ожерелье,
В одеждах, что ярко пестрели,

Прошла, колыхаясь, как лодка,
Скользящей и плавной походкой.

Ужель позабыть ты могла
Ту ночь, когда дымная мгла

На небе луну сожрала,
Когда ты моею была,

И был я и робким и страстным,
И вдруг пред рассветом ненастным,

Исхлестанный черным дождем,
Гонец постучался в наш дом,

Явился и спас нас двоих
От родичей гневных твоих…

Отдавшись любви, как судьбе,
Забыл я о Страшном суде,

И Хинд разлюбить я не волен —
Любовью и юностью болен…

И Хинд наконец мне сказала,
Слегка приподняв покрывало:

«Как ворон, сторожкая птица,
Что глаз любопытных боится,

Проникни во тьме, в тишине
Незримо, неслышно ко мне,

Чтоб люди тебя не видали
И после судачить не стали».

И, ночи дождавшись с трудом,
Проник я к возлюбленной в дом,

Но были мы оба жестоки,
И сыпались градом упреки,

И, руки воздев к небесам,
Воскликнул я: «Стыд мне и срам

За то, что я столько терплю
От девы, что страстно люблю!»

И Хинд, зарыдав, отвечала:
«О милый, ты выпил сначала

Горчайшее в мире питье,
Но дрогнуло сердце мое,—

Тебя я избавлю от пыток
И дам тебе сладкий напиток».

«О прекрасная Абда, меня исцели…»

О прекрасная Абда, меня исцели,
Уврачуй, как бальзам, и печаль утоли!

И не слушай наветов, чернящих меня,
Ибо тот, кто, по злобе другого черня,

Хочет выставить наши грехи напоказ,
Тот и сам во грехах и пороках погряз.

Ты поверь, что коварства в душе моей нет,
Я, поклявшись в любви, не нарушу обет.

Вероломство людей удивительно мне —
После смерти лжецы пребывают в огпе.

Клятву верности я пред тобой произнес,
И омыл ее чистыми каплями слез,

И вонзил эту клятву, как нож, себе в грудь
Для того ли, чтоб ныне тебя обмануть?!

Ты суровой была, ты меня прогнала,
И печальные вздохи мои прокляла,

И не верила ты, что я чист пред тобой,
Что душа моя стала твоею рабой,

Что отныне она лишь тебе отдана
И ни в чем пред своей госпожой не грешна.

Ведь порою, когда меня гложет тоска,
Я гляжу на красавиц, одетых в шелка,

Что, как дикие лани, легки и стройны
И, как царские дочери, томно-нежны,

И проходят они, завлекая меня,
Красотою своею дразня и маня,

И подходят они и зовут за собой,
Наградить обещая наградой любой,

Но их сладостный зов не ласкает мой слух —
Я не внемлю ему, и печален и глух,

Я спокойно гляжу этим девушкам вслед,
В моем сердце желанья ответного нет,

Ибо сердцем моим завладела она,
Та, что так хороша, и робка, и скромна.

Эта девушка — ветка цветущей весны,
Ее стан — как лоза, ее бедра полны.

Восклицают соседи: «Аллаху хвала,
Что так рано и пышно она расцвела!»

Без чадры она — солнце, в чадре — как луна
Над которой струится тумана волна.

Она стала усладой и болью для глаз,
Она ходит, в девичий наряд облачась,

Опояской тугою узорный платок
По горячим холмам ее бедер пролег.

Ее шея гибка, ее поступь легка,
Она вся — словно змейка среди тростника.

Ее кожа нежна, как тончайший атлас,
И сияет она, белизною лучась.

Ее лик создавала сама красота,
Радость вешнего солнца на нем разлита.

Ее зубы — что ряд жемчугов дорогих,
Ее груди — два спелых граната тугих,

Ее пальцы, — на свете подобных им нет! —
Как травинки, впитавшие росный рассвет.

Завитки ее черных блестящих волос —
Как плоды виноградных блистающих лоз,

Ее речи — цветы, ее голос медвян —
Словно шепчется с желтым нарциссом тюльпан.

Никого не ласкала она до меня
И любовного раньше не знала огня.

Она вышла однажды — и мир засиял,
Сам Аллах мне в тот миг на нее указал.

И прошла она мимо, как серна скользя,
И я понял, что спорить с судьбою нельзя.

И любовь в моем сердце тогда родилась,
И была велика этой девушки власть.

И спросил я людей: «Вы заметили свет,
Что течет от нее?» — и услышал ответ:

«Ненавистного лик отвратительней туч,
А любимого лик — словно солнечный луч».

«Бубенцы и ожерелья рок унес…»

Бубенцы и ожерелья рок унес,
И мой плащ насквозь промок от ливня слез.

Каждый день уходят близкие от нас,
Одинокий, жду, когда пробьет мой час.

На ветру я, как больная птица, стыну
И мою предвижу горькую судьбину…

Нет друзей… Одни стяжатели вокруг,
Всех снедает лютой алчности недуг.

Люди, люди, вы цари, когда берете,
Вы презренные рабы, когда даете!

Вопрошали меня близкие с тоской:
«Неужели одинаков род людской?»

Отвечал я: «Люди — звери двух сортов,
Я делю двуногих на свиней и псов,

Отличаются одни собачьей хваткой,
А другие свинской, грязною повадкой».

Много ль скромных, чьи потребности малы,
Много ль матерей, достойных похвалы?

Где отыщешь силача и добряка,
Друга, чья душа щедра и широка?

Поиски мои — напрасные старанья,
Я скиталец, беспокойный вечный странник…

Так уйди же в тень, живи и сир и наг
И не домогайся преходящих благ!

Жаждем мы богатства в страсти неуемной
И порой теряем свой достаток скромный.

А в итоге все уйдет, в забвенье канет,
Кто нас вспомнит, добрым словом кто помянет?..

Знаю, говорят, что я умен и смел,
Говорят, я истину найти сумел.

Но простая истина у мудреца:
Бедность и богатство — все в руке творца.

Человек, ведь ты в своей судьбе не волен,
Так не суетись и малым будь доволен.

Сердце обуздай, к терпенью приучи
И разбавленным вином себя лечи.

«Сколь безмерна, повелитель, власть твоя!..»