Сергей Лишаев - Эстетика Другого

• Название: Эстетика Другого
• Автор: Сергей Лишаев
• Жанр: Философия

В монографии ставится ряд существенных для философской эстетики вопросов. Что мы чувствуем, когда чувствуем что-то особенное, Другое? Что происходит с нами в момент, когда мы как-то по-особому расположены? Что это за расположения? Если расположения отличны друг от друга, то чем? И, наконец, каковы онтологические предпосылки, делающие такие расположения возможными? Соглашаясь с тем, что нынешняя эстетика оторвалась от жизни, автор видит выход в создании эстетики как ветви онтологии, как аналитики чувственных данностей, субъективные и объективные моменты которых не изначальны, а обнаруживаются в стадии рефлексии над эстетической ситуацией. «Эстетику Другого» можно определить как попытку дать развернутый ответ на эти непростые вопросы. В книге разрабатывается концептуальный аппарат феноменологии эстетических расположений и дается аналитическое описание феноменов, которые еще не получили углубленной философско-эстетической проработки; среди них: «ветхое», «юное», «мимолетное», «затерянное», «маленькое», «ужасное», «страшное», «тоскливое», «скучное», «безобразное» и др.

Книга предназначена для всех, интересующихся проблемами эстетики, онтологии, философской антропологии.

---

Время открывается человеку в созерцании временности, ветхости сущего, — этого острого наконечника «стрелы времени», а не в веко-вечной акметическо-эйдетической полноте сущего как прекрасного космоса. В идеализированной вещи, в идее временность свернута в веко-вечность эйдоса и в таком «виде» не задевает смертного человека «за живое». Силой собственного смыслового совершенства, силой своей смысловой вечности идеи «переносят» вещи в «умное место», где разноцветные и полные непостоянства, «каплевидные» вещи превращаются в застывшие от холода разноцветные и блестящие — холодно блистающие — бусы всесовершенно-го ожерелья вселенского Ума. Умопостигаемый космос — это прекрасное, только умом постигаемое украшение Блага, Единого, это возможность и основание зримого чувственными очами телесного космоса. То, что в космосе бренно, не заслуживает такого внимания, какого заслуживают идеи, пребывающие в умном мире; преходящие вещи обречены на то, чтобы оттенять непреходящее: прежде всего свою собственную смысловую форму, которая не течет, не старится, не ветшает, в то время как телесная форма, данная «в» пространстве-времени, и ветшает, и вовсе исчезает «из мира», а потому и рассматривается лишь постольку, поскольку в ней усмотрено что-то «умное». Самой своей ветхостью вещи открывают Время как свободу всего существующего «во плоти», как просвет, в котором... свершается судьба его Бытия. Ветхость — такой аспект существования вещей, в котором они показывают себя не совпадающими с самими собой, а потому свободными от мертвой самотождественности понятия. (В умирании вещь непредсказуема... Как однообразны июльские листья в сравнении с листьями сентября.)

Ветхость — такое состояние вещи, в котором она открывает за-вещанное ей: свою временность как откровение «за» вещью расположенного Времени всего существующего [83] Взгляду на начало вещей из их ветхости, из их бытия-к-смерти, взгляду, открывшему-ся для Времени, мир открывается не в квази-пространственном измерении идеально-смысловой скульптурности вещи, а в измерении свободы, дарующей человеку право усматривать в вещах смыслы и давать им, тленным, имена.

Видение «свободного» в вещах доступно лишь человеку как существу сущему способом со-держания и вещного (временного), и невещного (Времени). Человек — это просвет свободы (Времени) в мире вещей, знающий вещи, но не знающий света, в котором вещи открывают ему себя. Он есть просвеченный Временем «тростник», мыслящий «светом» Времени все временное. Время, Свобода не существуют для него ни в «кругу» чувственно данных вещей опыта, ни в сфере идеальных предметов сознания (математические объекты, понятия и т. п.), а потому и не могут быть представлены и познаны подобно им. Время и Свобода, Истина и Бытие — не вещи, не понятия и не образы, которые можно было бы мыслить как элементы чувственного или умного космоса, но их Начало, остающееся свободным от него. Начало открытости мира, начало возможного (иного) мира не мыслится тут как основание многоступенчатой пирамиды смысловой осуществленности, поскольку в качестве такого основания оно попало бы в зависимость от этой пирамиды. Двигаясь к Началу вещей от ветхости вещей, а не от их акме, мы обращаем внимание на неопределенное (и неопределимое) в существующем, а не на то, что в нем определенно. Мы обращаем внимание на то, что владычествует, правит именно неопределенное, а определенное ему подвластно и как бы «свободно» от самого себя, от подчиненности своему собственному содержанию, своей определенности и, следовательно, ограниченности. Одним словом, нам открывается не мета-физически закругленный (закрытый) космос, а мета-физически открытый мир. Этот мир всегда готовый стать иным, всегда готов быть инаковым самому себе или — не быть вовсе, чего мир, понятый в русле направляющей интуиции смыслового космоса, не допускает.

Речь идет, таким образом, о вечернем, человеческом (а не об умно-сверх-временном, сверхчеловеческом) взгляде на вещи, о взгляде, завязанном на временном и конечном (ветхом). Это взгляд, «изнутри» которого взирающий на вещи понимает себя[84] как чело (начало), «верхнее место»[85] всего временного мира, всего имеющего свой «век». Через чело-века и «в нем» — «внутри» мира — Мир, Время дает место и определяет с-рок, век, меру всему сущему как веко-вечно присущему Присутствию, чело-веку.

Мера человека - без-мерное, до-предметное Начало. Он (чело-век) тайна для самого себя, тайна — его природа, прирожденная мера его рода. Другие роды открываются ему в свете темной Тайны истока открытости вещей как предметов. Чело-век совещается с вещами, со-общаясь с ними в точке начала времени, в которой он сам для себя и все для него обретает свой срок, свою меру и, следовательно, свое место.

Созерцание сущего в его ветхости являет нам временную бесконечность (вневременность) временного существования посредством из-ображения временности, конечности сущего «во времени». Ветхое — временной образ Времени. Бесконечная для нашего эмпирического восприятия (ограниченного временем человеческого существования) длительность существования вещей природы не производит на нас того впечатления, которое производят громадные по величине и силе феномены природы и культуры, поскольку их колоссально превышающая наши возможности наблюдения длительность чувственно непредставима, не дана нам (в отличие от пространственных явлений природы) непосредственно. Миллионы и миллиарды лет, которыми с легкостью оперирует астрофизика, поражают ум, и только через него возбуждают и волнуют наше чувство, но непосредственно в нашем чувственном восприятии «великие по времени» феномены природы нам не даны, а потому «объективная» (для исчисляющего рассудка) древность-длительность этих явлений эстетически нейтральна. Из этого следует: Время может восприниматься эстетически лишь через созерцание появления и исчезновения вещей, через их смену, через ухватываемую взором пространственно проявленную «весну» и «осень» вещей, то есть через их временность. Молодое и дряхлое может быть наблюдаемо в вещах благодаря пространственно выраженной разнице в строении и состоянии доступной для созерцания «поверхности» вещей', видоизменениям их фигуры и окраски, их рельефа и «текстуры», а иногда — благодаря вариациям их звукового облика»[86].

«В применении к временному аспекту существования вещи требование «чистого разума» мыслить предмет целостно побуждает нас мыслить его как целиком существующий в настоящем, то есть идеально (вечно) существующий. Ветхое же не позволяет нам ухватывать предмет в его настоящем; ветхое как чувственно воспринимаемая временность сущего не дает мыслить его только как «здесь и теперь» данное (как вечное). Выставляя на первый план (для нашего восприятия) конечность, однократность существования вещи, ветхое лишает нас иллюзии ее вневременности; опыт временности существования сущего оказывается сопряжен с чувством вне-временного, бесконечного в нас самих, с чувством того, что дает дистанцию, необходимую для созерцания ветхого. Ветхий предмет таков, что мы не можем воспринять его как вечное (чистое) «что»; встреча с ветхим сопряжена с созерцанием за-данного: Времени, Бытия, положительного Ничто. В ветхом данность подточена, точка настоящего как бы «расплывается», «раскачивается» в восприятии, вещь испытывается в ее текучести, в соединенности что с ничто, бытия с небытием, а потому в расположении ветхого мы чувствуем не только то, что дано, но и то, что за-дано»[87].

«Ветхое, время и историчность. /.../ Восприятие чего-то как ветхого, в отличие от восприятия старого или древнего, в силу того, что на первый план в нем выходит существование вещи, а не ее «чтойность», это такое восприятие, в котором мы воспринимаем временное измерение вещей помимо его пространственно-подобной, линейной развертки на прошлое, настоящее и будущее. Воспринимая вещь как ветхую, мы воспринимаем ее в чисто временном аспекте; как ветхая — она никакая, как ветхая — она «ни на что не годна» и «ничего из себя не представляет,», как ветхая — она просто ветошь, а ветошь, будучи «ничем», не имеет ни настоящего, ни прошлого, ни будущего. Какое у ветоши прошлое? Какое у нее будущее? Она же — ветошь... Вот у вещи, воспринятой в ее «что», есть история, с ней «что-то» «когда-то» было, с ней еще «что-то», может быть, будет, она еще может «сыграть немаловажную роль» в жизни человека, семьи, общества или даже «человечества».