Майя Тобоева - Дева гор

• Название: Дева гор
• Автор: Майя Тобоева
• Жанр: Фэнтези

«„Та кама амаки…“ Что это значит, мама не объяснила, а Эйки часто повторяла про себя непонятные слова: пока она помнит их, мамины птицы будут прилетать к ней…»

Эйки — дочь горного углежога и загадочной пришлой рыбачки, чужая среди чужих и в родном селе, и в городе, и в монастыре. Она живет в скупом на радости, суровом и грозном мире, где с нежностью соседствует горе, а за любовью ходит беда, и никак не отделить одно от другого.

Подходит читателям 13 лет.

---

Издалека донесся высокий резкий звук, в ответ тоненько завизжал Йару, и Эйки поняла: гонец трубит в рог. Тревожный звук летел ввысь, растворяясь в ясном и чистом небе. Пора…

Какое-то время отец сидел на крыльце, молча поглаживая Одноглазого. Потом набросил ему на шею веревку, чего раньше никогда не делал, привязал к стволу нулура, негромко сказав: «Охраняй…» — и, будто не замечая щемящей тоски в ответном взгляде пса, пошел в дом. Обвел взглядом сложенные некогда собственными руками стены, поклонился очагу. Эйки несмело подошла к нему, хотела обнять, но он отстранил ее и вскинул на плечо котомку. Щуплый, сгорбленный, рано постаревший, он казался самым маленьким среди уходящих на защиту Белого города мужчин. Мотыги с железным наконечником ему не досталось, охотничьего лука он отродясь не имел, и единственным его оружием был висевший на поясе нож в потертых кожаных ножнах. Сухими глазами смотрела ему вслед Эйки, а сердце разрывалось от боли: до последнего мгновения она надеялась, что отец все же обнимет ее на прощанье. Нет, не обнял… Как тогда, в детстве, когда за ней пришли жрицы.

Гонец вскочил в седло, отчаянно закричали женщины, строй неуклюже колыхнулся, над дорогой столбом взметнулась пыль… Крепко держа за руку Йару, рвавшегося к всаднику, Эйки шла, стараясь не терять из виду отцовскую спину, и вдруг увидела лицо Ничила. Рыдающая Харбасан с ребенком на руках не могла идти быстро и отстала, но он смотрел не на жену — полный отчаяния взгляд был устремлен на Эйки. Зачем он обернулся, зачем! Сколько им твердили в детстве: уходя, не оборачивайся, не гляди на тех, кого оставляешь, а то никогда к ним не вернешься…

В первую ночь после ухода отца Эйки не сомкнула глаз, прижимая к груди его рубаху, хранящую родной запах. Дом без хозяина сразу стал пустым и холодным, словно душа его покинула…

Кое-как дождавшись утра и даже не разведя огонь в очаге, она вышла во двор и, как ни напрягала слух, не услышала ни звука со стороны селения. Обычно в это время там уже бурлила жизнь — пастух гнал стадо за околицу, перекрикивались женщины, собаки затевали шумные ссоры. Сейчас было тихо… Но немного погодя ветерок донес заунывное пение. Йару!

Обрадованная, она выбежала ему навстречу:

— Йару, как хорошо, что ты пришел! Сейчас я нам поесть приготовлю!

Пламя весело загудело, и Йару счастливыми глазами смотрел, как Эйки наливала в котел воду, сыпала туда муку. И на мгновение ей показалось, что отец с ними… Где-то он теперь?

Об ушедших не было ни слуху ни духу. Бесконечные душные дни тянулись медленно. Зной стоял невыносимый. Растрескавшаяся земля жаждала дождя, а его все не было. В ночь, когда, наконец, разразилась гроза, Эйки, уставшая от бессонных бдений, спала, как убитая, но едва темное небо раскололи молнии, она вскочила в ужасе: сердце рвалось из груди, однако не раскаты грома были тому виной, а увиденная во сне голая выжженная степь, где жухлая трава побурела от крови, и на этой истерзанной земле, насколько хватало глаз, лежали груды тел, на которых пировали стервятники.

Душа испуганной птицей метнулась прочь от страшного места и внезапно замерла, зашлась в безмолвном крике, увидев под хищными когтями падальщика обращенное к небу лицо с выклеванными глазами. Неловко вывернута рука, под ногтями засохли кровь и грязь. На этой ладони белел когда-то сорванный для нее йалнур. Этой рукой он гладил темноволосую головку первенца…

Широко раскрытыми глазами смотрела Эйки в кромешную тьму ночи, пронзаемую вспышками молний: чем ослепительнее вспышка, тем чернее наступающий вслед за ней мрак. А со двора доносился рвущий душу вой Одноглазого…

Вскоре пришла весть о гибели Белого города. Когда правитель пал в бою, враг ворвался в столицу, предав ее огню: долго бесновалось пламя, унося в небытие башни и храмы, дворцы и дома. Не смогли Белоликая и Златокудрый защитить своих детей… Тех, кто не успел уйти, вырезали или увели в полон, а последняя дочь правителя, еще не выданная замуж, бросилась вниз с дворцовой стены, дабы избежать поругания. Однако не о них скорбели в селении: все помыслы были об ушедших на войну мужчинах, — теперь оставшиеся в живых ополченцы могли вернуться домой.

Не вернулся никто.

Эйки перестала появляться в селении. С утра уходила на Сторожевой утес, откуда вся округа была видна, как на ладони. Йару же ничто не могло заставить просиживать целыми днями на семи ветрах, он всегда тянулся к людям, даже если они гнали его от себя и обижали, а Эйки лишь здесь могла на время забыться: подходила к самому краю, сорвав с головы угрюмый темный платок, и отросшие волосы бились за спиной, как крылья вольной птицы, летящей ввысь, к солнцу…

С этого-то утеса и увидела Эйки — внизу по дороге полз черный поток — медленно, неотвратимо. Они идут! Волки идут…

Низко пригнувшись, будто кто-то мог ее увидеть, бросилась она к затаившемуся в ожидании селению.

Неподалеку от Сторожевого утеса паслись козы с овцами, а пастуха не было видно.

— Чагалга!

Хриплым срывающимся голосом она напугала мальчишку: за кустами мелькнула на мгновение его шапчонка и сразу пропала.

— Не бойся! Это я, Эйки!

Узнал, высунулся из своего убежища. В руках — обкусанная до половины лепешка.

— Чагалга, ОНИ идут.

Глаза мальчика, и без того круглые, округлились еще больше. Выронил лепешку, подобрал, но уже в следующее мгновение бросился собирать скот, а Эйки побежала к селению.

У колодца, как всегда, толпились женщины. И тетка Харанач здесь — где ж ей быть:

— Ты откуда такая растрепанная? Отца Штормов повстречала?

Дался ей этот Отец Штормов! Однако язвительная улыбка сошла с лица Харанач, едва Эйки сказала о том, что увидела со Сторожевого утеса. В мгновение ока все пришло в движение, матери заполошными голосами звали детей. ОНИ идут! Смерть идет…

Мачеха Ничила, Дараппан, в сбившемся набок платке металась взад-вперед, прижав к груди отчаянно ревущего сына:

— Бэттэ пропал! Его нигде нет!

Увидев Эйки, умоляюще вцепилась в ее платье:

— Ты его отыщешь?

Эйки уже не слушала, рванувшись к дому Нэкэ. Дараппан крикнула вслед:

— Нет его там, я уже все обыскала!

Двор был пуст, дверь распахнута. Потемневшая от времени ручка из дубленой кожи помнила тепло рук Нэкэ. Но все ушло безвозвратно. Прежней жизни не вернуть. И ушедших тоже… Пока она стояла так, из чана для воды высунулась взъерошенная головенка. Бэттэ! Вытащив его оттуда, Эйки прижала мальчонку к себе. Как же он похож на своего старшего брата! Брата, которого никогда не увидит. А подрастет — вспомнит ли? Нет, слишком мал. Не вспомнит он ни Нэкэ, ни Ничила.

Однако предаваться раздумьям было некогда. Эйки припустила бегом, взвалив дитя на закорки. Но долог путь к убежищу, тяжело карабкаться с ношей по узким каменистым тропкам, перебираться через холодные ручьи. Мокрый подол тяжело лип к ногам, лицо заливал пот. Обессилев, валилась Эйки на землю, а малыш, обхватив ее за шею, молча сопел, не плакал. Отдышавшись, она заставляла себя вставать и идти дальше, но ноги уже не держали ее, когда заросли кустов впереди раздвинулись, и оттуда выскочила Дараппан:

— Хвала Белоликой, ты его нашла! А где Йару?

Она остановилась, задохнувшись. Йару! Йару остался там один…

Кто-то подбежал, подхватил малыша:

— Эйки, не стой, пошли!

Сил хватило на то, чтобы помотать головой. Она должна вернуться назад. Должна найти Йару.

Сколько времени прошло, Эйки не знала. Замерев, прислушивалась к доносившимся из покинутого селения звукам, но слышала лишь стук своего сердца, пойманной птицей бившегося в горле.

То, что она так отчаянно хотела и боялась услышать — крик Йару — донесся со стороны колодца. Рванулась туда и увидела их: полуголые, бегали они, обливая друг друга водой, как проказливые мальчишки. Один внимательно изучал колодезную кладку, водя по ней пальцем. Трое вразвалку шли со двора Харанач, таща задушенных кур. Остальные валялись поодаль на земле, подставив солнцу сильные загорелые тела. Доспехи и оружие лежали в стороне. Они никого и ничего тут не боялись. Да и кого им было бояться…

Чуть левее колодца четверо воинов окружили Йару: он пытался вырваться, но весело гогочущие чужаки стояли стеной. Йару попробовал боднуть одного лбом, — тот, рассмеявшись еще громче, отшвырнул его от себя. Йару упал. Не помня себя, Эйки ринулась к нему. От собственного крика звенело в ушах…

Беготня у колодца прекратилась. Лежащие приподняли головы. Грубые обветренные лица — молодые и не очень. Глаза, шарящие по ее телу. Внутри все сжалось от страха. Сейчас они кинутся на нее, как волки на отбившуюся от стада овцу…

И тут с негодующим воплем: «Зя!» — вскочил на ноги возившийся в пыли Йару. Волосы всклокочены, одежда изорвана, нос запачкан чем-то темным… Кровь! Метнулся к оружию, схватил тяжелое копье и, неловко держа его, двинулся на чужаков. Алчущий крови наконечник, выкованный за морем, тускло блеснул на солнце. Словно сверкнули клыки ощеренной волчьей пасти…