Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 03

• Название: Наш Современник, 2005 № 03
• Автор: Журнал «Наш современник»
• Жанр: Периодические издания
• Год: 2005

Литературно-художественный и общественно-политический ежемесячный журнал

«Наш современник», 2005 № 03

---

«— Боже, сколько чужих слов! Затверженные уроки! И на вас уже надели они свой мундир!»

Намеченные жертвы «политического обольстителя» Петруши Верховенского слишком часто оказывались натурами куда более сложными, чем допускал сам не очень развитой «руководитель». Петр Степанович не мог предвидеть действия «подопытных», судил по себе и без конца ошибался.

В «Гибели богов» Ашенбах тоже судит по себе, но не натыкается на противоречия. С «мертвыми душами» стяжателей легко справиться.

«— Да уж не туда ли пошли-с? — указал кто-то на дверь в светелку. В самом деле, всегда затворенная дверца в светелку была теперь отперта и стояла настежь. Подыматься приходилось чуть не под крышу по деревянной, длинной, очень узенькой и ужасно крутой лестнице. Там была тоже какая-то комнатка.

— Я не пойду туда. С какой стати он полезет туда? — ужасно побледнела Варвара Петровна, озираясь на слуг. Те смотрели на нее и молчали. Даша дрожала.

Варвара Петровна бросилась по лесенке; Даша за нею; но едва вошла в светелку, закричала и упала без чувств». Николай Ставрогин был мертв. Он покончил с собой. В «Гибели богов» есть похожая сцена. Там Софи фон Эссенбек поднимается на чердак, чтобы найти пропавшего сына. Мартин прячется. Появилась угроза разоблачения его преступления в отношении маленькой Лизы. Мартин жив, но он сломлен, «будто под гипнозом», «дрожит», «всхлипывает на полу».

Видеть скопление грязных дел и помыслов в собственной душе и одновременно ощущать свою исключительность — в данном случае это и доводит до надлома или самоубийства.

В Ставрогине соединяются «безмерная высота» помыслов и оторванность, отделение себя от жизни родной земли, на которую герой смотрит свысока, едва замечает. Ставрогин тоже кружится, носимый темной бурей, как оторванный, мертвый листок.

Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре…

От Николая Всеволодовича все ждут чего-то, чего не ждут от других. Он сам пеняет на это Кириллову. Ставрогин предназначен и способен совершить подвиг, нести крест. Таково предначертание (Ставрогин — от греч. «ставрог» — крест). Но избранник, Князь — оказывается миражём, дьявольской приманкой. Он играет чуждую роль, противную его призванию. Герой, не в силах избавиться от своей ужасной маски, вешается на чердаке, как некогда погубленная им девочка.

Приведенные выше строки из финала «Бесов» заставляют вспомнить пророческий сон Самозванца в пушкинском «Борисе Годунове» («бесовское мечтанье», крутая лестница, тема самоубийства):

А мой покой бесовское мечтанье
Тревожило, и враг меня мутил.
Мне снилося, что лестница крутая
Меня вела на башню; с высоты
Мне виделась Москва, что муравейник;
Внизу народ на площади кипел
И на меня указывал со смехом,
И стыдно мне и страшно становилось —
И, падая стремглав, я пробуждался…

Гришку Отрепьева рассмотрела в Ставрогине бедная Марья Тимофеевна Лебядкина, скрываемая ото всех жена несостоявшегося «Ивана-царевича».

«— Что ты сказала, несчастная, какие сны тебе снятся! — возопил он и изо всей силы оттолкнул ее от себя… Он бросился бежать; но она тотчас вскочила за ним, хромая и прискакивая, вдогонку, и уже с крыльца… успела ему еще прокричать, с визгом и хохотом, вослед в темноту:

— Гришка От-репь-ев а-на-фе-ма!»

Здесь, как и в сне Самозванца, появляются хохот, стыд и страх осмеянного. Марья Тимофеевна видит пророческие сны о Ставрогине как о Самозванце. Для Ставрогина действительно приготовлена роль лжецаревича в будущем царстве «бесов».

В главе «Иван-царевич» «исступленный» Петр Верховенский пытается увлечь Ставрогина грандиозностью дьявольских замыслов по разрушению государства и подрыву нравственности. В начавшейся неразберихе тоскующему по идеалу народу предполагается представить кумира — «Ивана-царевича». Этим Самозванцем нового Смутного времени и должен стать Ставрогин.

В Ставрогине есть что-то влекущее, и это заставит народ признать лжецаревича.

«— Ставрогин, вы красавец! — вскричал Петр Степанович почти в упоении. — Знаете ли, что вы красавец? В вас всего дороже то, что вы иногда про это не знаете. О, я вас изучил! Я на вас часто сбоку, из угла гляжу! В вас даже есть простодушие и наивность, знаете ли вы это? Еще есть, есть!».

В «Гибели богов» Самозванец, ставленник фашистов, стремящихся запустить руки в семейное дело Эссенбеков, — это Мартин. Последний кадр фильма — Мартин, вскинувший руку в нацистском приветствии. Он — победитель.

«Это лицо не из обыкновенных», — говорил князь Мышкин, глядя на портрет красавицы Настасьи Филипповны.

Пожалуй, именно внешность молодого актера, гармония в чертах Хельмута Бергера, играющего испорченного бездельника Мартина, приводит к мысли, что в душу его героя изначально было вложено нечто драгоценное, потерянное или даже специально промотанное впоследствии.

К архиерею Тихону Ставрогин приносит несколько печатных листочков своей «Исповеди» — признания в совращении Матреши. Тихон, как и пушкинский Пимен — наставник будущего Самозванца в Чудовом монастыре, пытается внушить Ставрогину представление об истинном пути. Тихон советует восстановить в себе человека долгой работой.

В фильме Висконти нет подобного исповедника и судьи. «Исповедь» Мартина — рассказ о соблазнении им маленькой Лизы, записанный на магнитофон, попадает к Ашенбаху. Ашенбах и будет судьей Мартина. Речь идет не об угрызениях совести, а только о юридических последствиях. О формальной стороне дела. Может быть, это величайшее преступление, если следовать «новой морали», и преступлением не является…

На квартире своей любовницы Ольги Мартин соблазнил девочку Лизу, живущую по соседству, иногда прибирающую в комнатах жильцов.

«Матреша сидела в своей каморке, на скамеечке, ко мне спиной, и что-то копалась с иголкой. Наконец, вдруг тихо запела, очень тихо, это с ней иногда бывало».

Висконти воспроизводит эту сцену в точности. Мы полностью погружаемся в пространство Достоевского.

Мартин впервые крадется в комнату Лизы и присаживается возле нее на корточки («Я тихо сел подле нее на полу».) Он принес игрушечную лошадку.

Довольно большая, пустоватая и темноватая комната — кухня и спальня одновременно. Свет из окна. Скудная мебель. Кровать с неубранным постельным бельем. Но здесь не так уж безрадостно.

Достоевский замечает:

«У них на окнах стояло много герани, и солнце ужасно ярко светило».

В комнате Лизы на кровати копошится ее крошечный брат, заинтересованно смотрит на вошедшего. Наивные проблески света, смешной лепет жизни, которую спешит вытеснить мрак.

Далее, по Достоевскому:

«То, что я поцеловал у ней руку, вдруг рассмешило ее, как дитю, но только на одну секунду, потому что она стремительно вскочила в другой раз, и уже в таком испуге, что судорога прошла по лицу. Она смотрела на меня до ужаса неподвижными глазами, а губы стали дергаться, чтобы заплакать, но все-таки не закричала».

Лиза вскочила.

Мартин идет к двери. Он ссутулился, подавлен. Даже прекрасный серый костюм сидит на нем мешковато. Он оглядывается на Лизу. Внешне этот неврастеник именно сейчас похож на персонажей Достоевского больше всего.

Лизу окликнула мать. Мартин стремительно вбегает к себе и запирается изнутри.

Вряд ли Хельмут Бергер смог бы так прочувствованно сыграть потрясение Мартина в следующем эпизоде, если бы не режиссерская находка.

Мартин не любил серьезного искусства и классической музыки тоже. Он не слушал и фашистских гимнов, а только легкие песенки. Сейчас он взволнован и, чтобы развеяться, конвульсивно хватается за ручку радиоприемника.

И вдруг из динамика самовластно и мощно вырываются звуки симфонического оркестра (звучит симфония № 8 Брукнера). Вечное искусство, вторгаясь в душу Мартина, вселяет веру, надежду на прощение и возрождение. Музыка напоминает о долге и чести, молит, упрашивает, грозит.

Мартин опускает голову на руку… Отчаяние, смутное раскаяние — в лице Мартина. Закусывает дрожащие пальцы.

Когда приходит Ольга, Мартин дремлет на кровати, свернувшись калачиком. Как-то уже понятно, что возрождения не будет. Мартин погубит маленькую Лизу. Его совесть спит.

Ставрогин в «Бесах»:

«Вот тогда-то в эти два дня я и задал себе раз вопрос, могу ли бросить и уйти от замышленного намерения, и я тотчас почувствовал, что могу, могу во всякое время и сию минуту. Я около того времени хотел убить себя от болезни равнодушия; впрочем, не знаю отчего».

День. Лиза подметает в комнате Мартина. Тот подзывает ее к себе…

В следующей сцене Висконти опять скурпулезно следует за Достоевским.