Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

• Название: Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
• Автор: Мигель Унамуно
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1973

В этой книге представлены произведения крупнейших писателей Испании конца XIX — первой половины XX века: Унамуно, Валье-Инклана, Барохи. Литературная критика — испанская и зарубежная — причисляет этих писателей к одному поколению: вместе с Асорином, Бенавенте, Маэсту и некоторыми другими они получили название "поколения 98-го года".

В настоящем томе воспроизводятся работы известного испанского художника Игнасио Сулоаги (1870–1945). Наблюдательный художник и реалист, И. Сулоага создал целую галерею испанских типов своей эпохи — эпохи, к которой относится действие публикуемых здесь романов.

Перевод с испанского А. Грибанова, Н. Томашевского, Н. Бутыриной, B. Виноградова.

Вступительная статья Г. Степанова.

Примечания С. Ереминой, Т. Коробкиной.

---

В дом можно было войти через калитку, пробитую в стене запущенного сада, где росли чахлые деревца и стояла беседка, окруженная кустами белых роз.

Вход в особняк украшали стеклянный навес и две статуи Флоры{218} и Помоны{219}, высившиеся по бокам. Из небольшого вестибюля по коридору можно было попасть во внутренний двор или подняться по лестнице на верхний этаж. В глубине двора стоял флигель с железной лестницей. Стены его были из тонкого, поставленного на ребро кирпича, — Бельтран называл такую кладку «барабанной перепонкой». Нижнее помещение, вымощенное каменными плитами, служило когда-то каретным сараем; наверху размещались комнаты, а на плоской крыше примостилась голубятня.

На первом этаже особняка располагались кухня, столовая, гостиная и большой салон с застекленным балконом. На втором этаже было что-то вроде студии: просторное помещение с большим окном, с отдельной спальней и ванной.

Здание, вероятно, построил какой-нибудь богатый человек, любитель роскоши. Все в доме было размещено и устроено с большим вкусом; судя по расположению и отделке комнат, особняк, видимо, предназначался для дамы.

В изящном нарядном салоне нижнего этажа стены были оклеены обоями, сделанными под ткань и разделенными золотым багетом на ровные квадраты. Во многих местах обои прорвались, всюду чернели дыры от гвоздей, через которые сыпалась известка. Узорчатый пол был выложен белыми и черными каменными плитками. Напротив окна возвышался большой мраморный камин с пришедшим в негодность экраном из листового железа. Роскошнее всего в салоне выглядел потолок: по краям его тянулась сконция, украшенная лепными фигурками и медальонами с изображенными на них головами воинов, гирляндами цветов и фруктов, а в центре красовался расписанный артесон, на серо-голубом фоне которого выделялись белые ангелочки. Элегантный салон предназначался, наверное, для приемов, но время и небрежность постояльцев свели на нет его былой блеск.

Студия, или кабинет, на втором этаже, должно быть, выглядела когда-то очень красиво, но теперь имела довольно жалкий вид. На стенах и полу виднелись черные пятна — следы долгого пребывания в ней фотографа.

Особняк, сдававшийся внаем, располагался на территории огромного пустынного прямоугольного участка земли. Почти на всем своем протяжении стороны этого прямоугольника были обозначены черными просмоленными столбами, тут со временем должны были построить новый квартал.

Недалеко от особняка, на одной из прилегавших к участку улиц, выстроились в ряд несколько новых низеньких домишек и жалких лавчонок. На других сторонах прямоугольника виднелись хижины, а в центре возвышался желтоватый трехэтажный домина, давно уже разрушенный, разоренный и ставший приютом нищих и бродяг.? Жители квартала называли это здание «дом со смоковницей».

Тому, кто глядел с плоской крыши кирпичного флигеля, стоящего во дворе, пустырь напоминал деревенскую площадь, окруженную глинобитными хижинами с одной дверью и единственным окном; полуразвалившийся желтоватый дом, пристанище бродяг, высился чуть поодаль. С застекленного балкона первого этажа открывался вид на кладбище Сан-Мартин с его островерхими черными кипарисами. Особняк как бы оказался в плену у огромного пустыря. Окаймленный шеренгой просмоленных столбов, этот прямоугольный пустырь походил на древний военный лагерь. Со всех четырех сторон его окружали вновь проложенные улицы.

На одной из них, среди вытянувшихся в ряд новых маленьких и жалких домишек, приютились чуррерия{220} с выкрашенными в синий цвет стенами, красильня «Радуга», лавка, где торговали съестными припасами, и таверна «Вальдепеньера». Неподалеку от них на балкончике сияла яркая вывеска, с телеграфной краткостью возвещавшая: «Гонсалес, пиротехник».

В одном из этих домишек помещалась мелочная лавка, чьей маленькой витриной нередко любовался Тьерри — она восхищала его своей простотой и непритязательностью. В витрине были выставлены воздушные змеи, сделанные из тростника и красной перкали, глиняные кувшинчики, лубки, переводные картинки, цветная бумага для кухонных посудных полок, игрушечная железная дорога из жести, картонные лошадки и глазурованная глиняная чашечка с разноцветными шариками для игры, которую на севере Испании называют «каникас». Внутри лавки стояли кувшины и лежали груды веников и щеток.

Арендная плата была небольшой, и Тьерри решил снять облюбованный дом. Он перевезет сюда Сильвестру и Бельтрана-фонарщика. Они займут флигель во дворе и будут жить отдельно. В бывшем каретном сарае Бельтран оборудует себе мастерскую, Сильвестра станет хозяйничать на кухне.

С помощью Бельтрана Хайме раздобыл кое-какую мебель и устроил себе кабинет в том самом роскошном салоне первого этажа, где были застекленный балкон, камин и артесон на потолке, столь богато расписанном по воле какого-то щедрого буржуа с аристократическими замашками.

Стояли первые осенние дни. В доме было очень холодно. Двери и окна плотно не закрывались, всюду гуляли сквозняки. Свой мраморный камин Тьерри топил обломками балок и досками, которые Бельтран по дешевке покупал там, где сносили дома; то же топливо шло и на кухню. Доски со сломов были неровные, утыканные толстыми гвоздями, покрытые известкой и краской. Нередко они оказывались чересчур длинными для камина, их приходилось ставить стоймя, но и тогда они упрямо высовывались наружу. Все это казалось Тьерри символом его удивительной житейской неустроенности.

Вскоре переселенцы привыкли к дому. Правда, новая жизнь кое в чем не устраивала Тьерри: Сильвестра далеко не всегда готовила вкусно, еда часто подавалась не вовремя. Однако Хайме умиляла эта неожиданно возникшая семья и его главенство в ней.

Сильвестра выказывала Тьерри большое почтение, как бывшему сеньору, и обо всем с ним советовалась. Подобные знаки внимания, порою преувеличенные, порою сердечные, нравились ему полной своей непохожестью на ультрасовременную, доведенную до автоматизма жизнь в Соединенных Штатах. Радовали Тьерри и дети Сильвестры. Старший из них, Маноло, или Манолин, был смышленый мальчик, любивший шататься по улицам. Второй, Бельтран, казался куда более серьезным и степенным. Третья, шестилетняя девочка, забавляла Хайме своей детской болтовней. Ее звали Сильвией. Мать считала собственное имя весьма неблагозвучным: однако дочь она назвала почти таким же именем, хотя и несколько облагороженным.

Тринадцатилетний Маноло уже бросил школу и рыскал, как и отец, по окраинам города. Однажды он привел Тьерри очень красивую собаку породы ньюфаундленд и вместе с ней другую, чуть поменьше. Когда Хайме писал или читал, псы обыкновенно лежали у камина. Тьерри увлекался тогда современными и классическими кастильскими писателями, делая для себя кучу выписок и заметок. Любимыми его писателями были Гонсало де Берсео{221} и протопресвитер Итский{222}. Он восхищался также произведениями Луиса де Леона{223}, Сан Хуана де ла Крус{224}, плутовскими романами{225} и драмами Кальдерона{226}.

XV

Бельтран-фонарщик быстро свел знакомство с соседями и местными бродягами, обосновавшимися в этом похожем на деревню квартале, расположенном на обнесенном столбами прямоугольном пустыре с домом посередине.

— Это Франсиско, ломовой извозчик, — говорил Бельтран. — Вон тот — Доминго из кузницы, а там живет сеньора Игнасиа, служанка.

Знал он также весь сброд, обитавший в доме со смоковницей; среди этих людей были склейщики посуды, странники, цыгане, воры, бродяги, карманники. Наиболее выдающуюся личность одни звали Клоуном, другие — Капитаном. Он считался у них как бы за главного. Бельтран приписывал этому человеку несколько крупных ограблений, совершенных им при участии других преступников — Горбуна, Тореро, или Малыша-тореро, Моряка и Пижона. Ходили также слухи, что не так давно он и один из его закадычных дружков, надев маски, похитили какого-то богатого старика.

Клоун был храбрец и задира, удалой, словно разбойник из романтической драмы. Высокий, сильный, рыжий, с загорелым лицом, большим носом, толстыми влажными губами, седыми усами и живым, хитрым, проницательным и насмешливым взглядом, он ходил вразвалку, как моряк на палубе. Движения его с виду казались расслабленными и вялыми. Он носил старую шляпу с загнутыми на лоб полями. Судя по прозвищу, Клоун был когда-то бродячим циркачом. Детство его прошло в балагане акробатов в парке Эра-дель-Мико, раскинувшемся со своими качелями и каруселями на холме Чамбери и прежде называвшемся Кампо-дель-Тио-Мерехе. Клоун, местный старожил, пользовался в свое время успехом у женщин и даже жил за их счет. Теперь он был уже седоусым мужчиной зрелых лет, но все равно водился с молодыми девицами, подвизаясь в роли их учителя и наставника.