Александр Петрушевский - Генералиссимус князь Суворов

• Название: Генералиссимус князь Суворов
• Автор: Александр Петрушевский
• Издательство: Типография М.М. Стасюлевича, Вас. Остр., 2 лин.7
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1884

Перед вами книга, не издававшаяся в России более 100 лет. Это удивительно потому, что интерес к Суворову во все времена велик, а данная книга, состоящая из 3 томов общим объемом почти в полторы тысячи страниц, признана историками лучшей биографией величайшего русского полководца. И неудивительно, потому что по прочтении этой книги складывается образ гения, не укладывающийся в официальные рамки.

Издание представляет собой фундаментальное исследование жизни и военной карьеры генералиссимуса, наиболее полное и подробное из существующих монографий.

Первое издание этой книги, вышедшее в 1884 году, состоит из 3 томов приблизительно по 500 стр. каждый. В 1900 году вышло второе, переработанное издание - 1 том объемом около 800 стр. Оно содержит некоторые уточнения частных фактов биографии Суворова но, конечно, не может соперничать по объему фактического материала с первым изданием. 

Эта книга — первое издание.

Осенью 2005 года второе издание было переиздано издательством "Русская симфония". К сожалению, малым тиражом - всего 1000 экземпляров. Тем не менее, лед тронулся. Спасибо людям, вспомнившим о лучшем русском полководце.

Книга написана известным историком 19 века Александром Фомичем Петрушевским, генерал-лейтенантом русской армии. Биография составлена на основе анализа источников, по большей части рукописных и остававшихся неизвестными к тому времени, а также практически всей изданной литературы о Суворове. В конце 3 тома приведен полный список источников с краткой их характеристикой. Петрушевский советовал перед прочтением книги ознакомиться с этими источниками. Последовав его совету, действительно, многие вопросы, возникающие при прочтении, отпадают сами собой. Автором было изучено огромнейшее количество документов, но, как признается сам Петрушевский, его жизни не хватило бы для внимательного и всестороннего изучения всех материалов, которыми он располагал. На книгу у автора ушло 8 лет усидчивого труда.

 Труд сей, будучи весьма серьезным по содержанию, написан живым языком и легко усваивается каждым человеком, военным и невоенным, историком и даже системным администратором. Петрушевский ставил перед собой задачу беспристрастного жизнеописания Суворова. Это удалось ему совершенно.

---

Однажды, под влиянием ли туманного намека принца де Линя насчет недостатка личной храбрости, или просто вследствие порыва своей неустойчивой натуры, он отправился к одной из строившихся батарей, на рекогносцировку. Его сопровождала огромная свита, которую Турки заметили и открыли сильный огонь. Ядра и бомбы ложились вблизи, некоторые попали в свиту и многих переранили, одного генерала убило. Потемкин спокойный и веселый возвратился домой с этого ненужного эксперимента.

Людям противуположного закала такой способ ведения войны не мог придтись по вкусу, особенно Суворову, несколько месяцев назад предлагавшему овладеть крепостью штурмом. Настаивать на том же ныне было очевидно напрасною тратою слов; подобные попытки только увеличивали упрямство Потемкина. И хотя Суворов очень дорожил благосклонностью к себе всемогущего временщика и хорошо знал его слабые стороны, но не мог удержать себя от критики и сарказмов. «Не такими способами бивали мы Поляков и Турок», говорил он в близком кругу; «одним гляденьем крепости не возьмешь. Послушались бы меня, давно Очаков был бы в наших руках». Но сарказм и сатирические выходки не подвигали дела, да и самому критику доставляли лишь минутное услаждение. Энергический, веривший в себя Суворов не мог ограничиться одними словами; он уже приобрел привычку не отделять на войне слова от дела. Чувство самосохранения, в смысле поддержания добрых отношений к главнокомандующему, не дозволяло ему решиться заранее, обдуманно, на что либо противоречащее плану Потемкина; но чувство это не на столько было сильно, чтобы сдержать Суворова от подобных действий неожиданно для него самого, по вдохновению, по требованию минуты. В этой возможности заключалась личная опасность для Суворова, так как Потемкина нельзя было приравнивать ни к Веймарну, ни даже к Румянцеву. И действительно, Суворов не избег этой опасности.

Бездеятельность Потемкина производила результаты, прямо противуположные тем, на которые он рассчитывал. Турки ободрялись, распространялись по виноградникам и садам, окаймлявшим Очаков, и затрудняли открытие осадных работ, делая незначительные, но частые вылазки. Набравшись смелости, они рискнули на предприятие более крупное и 27 июля сделали большую вылазку на крайний левый фланг осадного расположения. До 2000 человек турецкой пехоты, выйдя из крепости, стали тихо пробираться вдоль берега лимана; пехоте открывал путь небольшой кавалерийский отряд, человек в 50. Они пробрались незаметно лощинами, внезапно ударили на пикет из бугских казаков, сбили его и двинулись дальше. Суворов находился налицо, он схватил два батальона гренадер и пустил один из них в атаку. Произошла жестокая схватка; Турки, пользуясь чрезвычайно пересеченною местностью, держались упорно; из крепости прибывали подкрепления, и число их возросло до 3000. Полковник Золотухин с другим гренадерским батальоном ударил в штыки и сломил неприятеля. Турки побежали, гренадеры их преследовали. Подоспело еще несколько русских батальонов, прибыло и Турок; бой сильно разгорелся под одним из неприятельских ретраншаментов.

Накануне бежал из русского лагеря молодой крещеный турок, знавший Суворова в лицо. Этот беглец приметил Суворова в бою и указал на него турецкому стрелку; тот приложился, пуля пронизала Суворову шею и остановилась у затылка. Суворов ощупал рану, признал ее опасною и передал начальство генерал-поручику Бибикову. Так как поддержки не прибывало ни откуда, и продолжение боя не обещало успеха, то Суворов приказал Бибикову отводить войска из-под огня турецких укреплений. Но или приказание было дурно понято и исполнено, или отбытие Суворова произвело на войска дурное впечатление, только вместо того, чтобы отводить батальоны исподволь и отступать в порядке, был дан отбой. Люди смешались, бросились назад и пустились в беспорядочное бегство, потеряв при этом лишнюю сотню убитыми и ранеными.

Так или почти так происходило и окончилось это неудачное дело. И официальные, и неофициальные источники представляют его разно, с недосказами и умолчаниями; оно принадлежит к категории именно тех, где истина всеми способами маскируется. В результате с нашей стороны убито и ранено 365 человек, потеря Турок должна быть еще значительнее. Рана Суворова оказалась впоследствии не опасною, но первое время все симптомы были тревожные. Вернувшись из боя на раненой несколькими нулями лошади, которая вслед затем пала, он тотчас же послал за хирургом и за священником.

Принц де Линь, заметив как в разгаре боя турецкие значки потянулись к своему правому флангу и, левофланговые укрепления оставались почти без защиты, предложил немедленно их штурмовать. Потемкин отказал. Он четыре раза посылал Суворову приказание прекратить бой и отступить, а в последний раз послал исправлявшего должность дежурного генерала с грозным вопросом: как он, Суворов, осмелился без повеления завязать такое важное дело? У Суворова в это время извлекли пулю из шеи и перевязывали рану. Выслушав посланного, он отвечал:

Я на камушке сижу,
На Очаков я гляжу.

Был ли передан Потемкину этот дерзкий ответ, осмеивавший его бездеятельность? Вероятно да, Должность дежурного генерала исполнял генерал-майор Николай Рахманов, человек умный, образованный, но весьма самонадеянный и вздорного характера, впоследствии оставивший из-за этого службу. Рахманов служил под начальством Суворова на Кубани, не ладил с ним и написал на него пасквиль; Суворов аттестовал его Потемкину так: «Рахманов в поле — с полком, с поля — с батальоном; против его одного года я во всю мою службу столько людей не потратил». Едва ли может быть поэтому сомнение, что Рахманов передал Потемкину ответ Суворова во всей целости, а может быть и с прикрасами 19.

После всего происшедшего, Суворову нельзя было оставаться на своем посту под Очаковым, да и состояние его здоровья того не дозволяло. На третий или четвертый день он уехал в Кинбурн, как сам объясняет, чтобы иметь наблюдение за неприятельским флотом и, по взятии Очакова, не пропускать его в лиман. Он приехал туда совсем больной, обморок следовал за обмороком, лихорадило, дыхание было очень затруднено, появилась желтуха. Болезнь грозила дурным исходом, но к счастию больной хорошо заснул; это подкрепило его силы и помогло его неиспорченной натуре. Собрали консилиум, осмотрели снова рану и сделали вторичную перевязку, так как первая была второпях наложена не хорошо. Рана оказалась воспаленная, нечистая: из нее вынули несколько кусочков сукна и подкладки. Затем началось улучшение, и чрез месяц Суворов поправился.

Надо удивляться, что выздоровление шло быстро, потому что кроме физических страданий, Суворов выносил мучительное душевное беспокойство. Он старается умилостивить Потемкина, пишет ему туманно, намеками и полуфразами, видимо сдерживается и ищет слов; но это ему удается лишь отчасти, и местами проскакивает настоящий Суворов. Он называет Потемкина великим человеком, благодетелем своим; удивляется перемене, в нем происшедшей; говорит, что «безвинно страждет», что «если противна особа, то противны и дела»; желает уехать лечиться «для поправления здоровья от длинной кампании», но не замедлит явиться на службу. Собираясь ехать к водам, он однако же сознается, что возвращение расположения со стороны Потемкина подействовало бы успешнее и просит «защитить его простонравие от ухищрений ближнего... Всякий имеет свою систему, так и по службе я имею мою... мне не переродиться и поздно... Коли вы не можете победить свою немилость, удалите меня от себя; есть мне служба в других местах по моей практике, по моей степени; но милости ваши, где бы я ни был, везде помнить буду»... Он говорит, что скромность и притворство, благонравие и своенравие, твердость и упрямство — «равногласны», но один способен к первой роли, а другой ко второй, и потому поступая не по своей роли, можно дело испортить. Он поясняет, что не думал отнимать от главнокомандующего славы: сами-де вы говорили, что слава подчиненных есть вместе с тем ваша слава. В письмах своих он рассыпает несколько афоризмов: «кто ищет истинной славы, тот следует по стезям добродетели; истина благосклонна одному достоинству; добродетель всегда гонима; невинность не терпит оправданий», и ввертывает такое краткое, но внушительное изречение: «вы вечны, вы кратки». В конце-концов цель остается все таки недостигнутой 1.

Суворов переписывается и с Поповым, но также очень осторожно, как бы опасаясь сказать лишнее. В одном из писем он даже берет назад слова, прежде им сказанные, говоря: «воображения наши подвержены ежевременной перемене вида, почему за пролетающие наши мысли мы и сами себе не отвечаем». Переписка с Поповым впрочем не могла подвинуть Суворова к цели, и он писал лишь по старой привычке, ради поддержки прежних отношений 20.