Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 1

• Название: Отпадение Малороссии от Польши. Том 1
• Автор: Пантелеймон Кулиш
• Издательство: Университетская типография, Страстн. бульв.
• Жанр: История
• Год: 1888

П.А. Кулиш (1819-1897) остается фаворитом «української національної ідеології», многочисленные творцы которой охотно цитируют его ранние произведения, переполненные антирусскими выпадами. Как и другие представители первой волны украинофильства, он начал свою деятельность в 1840-е годы с этнографических и литературных изысков, сделавших его «апостолом нац-вiдродження». В тогдашних произведениях Кулиш, по словам советской энциклопедии, «идеализировал гетманско-казацкую верхушку». Мифологизированная и поэтизированная украинская история начала ХIХ в. произвела на молодого учителя слишком сильное впечатление. Но более глубокое изучение предмета со временем привело его к радикальной смене взглядов. Неоднократно побывав в 1850-1880-е годы в Галиции, Кулиш наглядно убедился в том, что враждебные силы превращают Червонную Русь в оплот украинства-антирусизма. Борьбе с этими разрушительными тенденциями Кулиш посвятил конец своей жизни. Отныне Кулиш не видел ничего прогрессивного в запорожском казачестве, которое воспевал в молодости. Теперь казаки для него – просто бандиты и убийцы. Ни о каком государстве они не мечтали. Их идеалом было выпить и пограбить. Единственной же прогрессивной силой на Украине, покончившей и с татарскими набегами, и с ляшским засильем, вчерашний казакофил признает Российскую империю. В своих монографиях «История воссоединения Руси» (1874-77) и «Отпадение Малороссии от Польши» (1890) Кулиш убедительно показывает разлагающее влияние запорожской вольницы, этих «диких по-восточному представителей охлократии» – на судьбы Отчизны. Кулиш, развернув широкое историческое полотно, представил казачество в таком свете, что оно ни под какие сравнения с европейскими институтами и общественными явлениями не подходит. Ни светская, ни церковная власть, ни общественный почин не причастны к образованию таких колоний, как Запорожье. Всякая попытка приписать им миссию защитников православия против ислама и католичества разбивается об исторические источники. Данные, приведенные П. Кулишом, исключают всякие сомнения на этот счет. Оба Хмельницких, отец и сын, а после них Петр Дорошенко, признавали себя подданными султана турецкого - главы Ислама. С крымскими же татарами, этими «врагами креста Христова», казаки не столько воевали, сколько сотрудничали и вкупе ходили на польские и на московские украины. На Кулиша сердились за такое развенчание, но опорочить его аргументацию и собранный им документальный материал не могли. Нет ничего удивительного, что с такими мыслями даже в независимой Украине Кулиш остается полузапретным автором.

---

Вообразив, что под Мошнами сам Потоцкий, Павлюк наступил на жолнеров Лаща с табором и пушками. Здесь-то разбойники лащовщики показали, за что прощались им все их злодейства. Они, как выразился автор походного дневника, принесли павлюковцев на своих плечах к полевому коронному гетману, занявшему боевую позицию под Кумейками. Стократно инфамизованный банит находился в своей стихии.

Он так искусно раззадорил павлюковцев, что, даже наткнувшись на стоящее в боевом порядке войско Потоцкого, павлюковцы ломились вперед, очертя голову. Во всю дорогу, разъяренная толпа сопровождала стрельбу и гарцовые схватки диким криком, крупною бранью, насмешками, и сквернословила не только против коронных гетманов, но и против самого короля.

Реестровые казаки, составлявшие Павлюкову конницу, знали, что с Потоцким не легко будет управиться, и держались поодаль. Знал от них, без сомнения, и сам Павлюк, что главные неприятельские силы стоят перед ним, но раздумывать было поздно: предводимая им орда могла сломить Потоцкого только первым напором. «А чи далеко пан гетьман ночуватиме?» (кричали передовые бойцы его, размахивая значками). «Лащику, Лащику!» (грозили другие), «побіжиш ти до хащику» (то-есть: спрячешься в густых кустах).

Но уже гремели с разных сторон пушки. Уже немецкая пехота открыла так называемый нидерландский бой, и тот самый Лащ, который бежал, огрызаясь перед казаками, точно волк перед собаками, ломился теперь, как медведь, в казацкий табор, на челе своих панцирных рот.

Военное искусство Потоцкого оказалось гибельным для павлюковцев, рассчитывавших на свое многолюдство. Реестровики, наблюдавшие бой издали, бежали в самом его начале. Но Потоцкий напрасно ждал, что выписчики, очутясь под огнем и железом, точно в адской кузнице, попросят пощады. «Это хлопство было так ожесточено (писал он в своей реляции), что мы только и слышали выражение их решимости лечь одному на другом; а когда кто из наших падал с коня, они бросались на него, и рвали труп на куски, пока мы не покрывали его грудою казацких трупов».

Таков был результат сочиненных Павлюками да Гудзанами вестей о разорении церквей православных, об истреблении по селам жен и детей казацких. Углубляясь в таинственный казацкий край, Потоцкий даровал жизнь всем пойманным «языкам», не тронул ни одного казацкого жилища, а приводимые к нему встречные попы, ободренные подарками, свидетельствовали на расспросах, что казаки не терпят их присутствия в своих кошах и таборах. Но люди, видавшие разорение католических костелов и участвовавшие в избиении ксендзов, твердили с умыслом, что войско, предводимое Конецпольскими да Потоцкими, вырезывает прихожан до ноги вместе с их священниками, выдавливает женщинам деревом груди, варит казацких детей в котлах, а когда схватит обманом казацких вождей, то сожигает их в присутствии сенаторов среди Варшавы, пригвоздивши к смоляным доскам, ломает на руках и ногах кости, тянет колесом жилы и распинаемых таким образом борцов за православие бьет по лицу грудью, отрезанною тут же у жены.

Самая зверская битва кипела под Кумейками от полудня до ночи. Но обезумленные запорожцами выписчики гибли напрасно. Перед вечером, в самый критический момент, когда один еще час упорного боя стоил бы, может быть, Лащам и Потоцким бесславной гибели, Павлюк и главные сообщники его исчезли незаметно со сцены кровавых подвигов, как и реестровая конница. Но и после бегства вождей, мужья и отцы мнимо истребленных женщин и детей, поклонники мнимо поруганных святилищ, защитники тех сил, которые будут вырезаны до ноги, и тех людей, которых отдадут неверным в неволю, продолжали сражаться, — нет, они продолжали гибнуть! Они, к прискорбию, и, может быть, к ужасу панов, валились кучами одни на других.

В это время из толпы добычников выдвинулся дикий талант, блистательно поддержавший низкое по средствам и целям, но геройское по решимости дело Павлюка и Скидана. Некто Дмитрий Томашевич Гуня [56] сумел во время крушения казацкого табора, состоявшего из многих тысяч возов, устроить позади бойни другой возовой табор, вооруженный двумя пушками. Гоня в сумерках рассеянное наконец полчище выписчиков, жолнеры Потоцкого наткнулись на новый вагенбург, так же крепко сцепленный, как и тот, который стоил им потери множества храбрых воинов. Его окружили со всех сторон и до поздней ночи стреляли из пушек, от чего казаки, по словам очевидцев, переворачивались, точно в кипящем котле. Оставалось только дождаться утра, чтоб истребить остаток павлюковцев. Но Гуня, как бы волшебством, как бы прославленным характерством запорожским, провел казаков своих между оцепивших его ведетов, и исчез, не покинув позади себя не только пушек, но и ни одного целого воза.

Потоцкий напрягал последние силы своего изнуренного и перекалеченного войска, чтобы не дать казакам уйти за Пороги, или переправиться с русского берега Днепра на татарский. К его счастью, широкая река покрылась плавучим льдом, и не представляла беглецам никакой возможности спастись от преследования.

Павлюк и Скидан заперлись, вместе с характерником Гунею, в местечке Боровице. Потоцкий прискакал сюда по свежим следам выписчиков. Начали готовиться к приступу. Закипели мелкие битвы. Казаки были всё еще опасны в виду Днепра, который мог в одну морозную ночь сделаться мостом для соединения павлюковцев со скидановцами. Слышно было, будто бы на Заднеприе перебрался как-то киевский полковник Кизим с сыном. В довершение беспокойства кумейских победителей, Гуня и Скидан умудрились ночью пробиться сквозь блокаду.

Опасаясь бедственного поворота военного счастья, Адам Кисель, как единоверец казаков, открыл с ними переговоры, представил им, что виновность Павлюка и прежнего казацкого старшего, Томиленка, могут иметь оправдание в глазах снисходительного к Запорожскому войску короля, и, присягнувши перед казацкими уполномоченными, что жизнь обоих будет пощажена, склонил казаков выдать своих предводителей, в знак покорности. Так несчастные представители Речи Посполитой, не обеспеченные в своей государственной деятельности соответственными средствами, должны были вечно играть в рискованную игру, выпутываясь из затруднительных обстоятельств не только рискованными, но часто бесчестными и потому вредоносными поступками.

Покорившиеся казаки были призваны панскими литаврами в раду. Королевские коммиссары, Адам Кисель и Станислав Потоцкий, осыпали их упреками за их измену и, что хуже самой измены, за попытки призвать под свои бунчуки против христиан татарскую орду; а казаки, по воле победителя, представили им письменное обязательство, в котором говорилось:

- что они (казаки) забыли Куруковскую коммиссию, писанную их кровью, забыли свою присягу, умертвили старшину свою, приняли к себе простой народ сверх семитысячного числа казаков, напали на коронное войско (об Орде, «ради великой гнусности дела и чтобы не было вредной памяти», говорит реляция, в обязательстве не упоминалось); но святым и справедливым судом Божиим, коронное войско разорвало казацкий табор, овладело арматою, хоругвями, бунчуками и всеми украшениями, заслуженными с давних времен от королей и Речи Посполитой, а большую часть положило трупом;

- что остаток Запорожского войска полевой гетман настиг в Боровице, и на том месте, где казаки умертвили свою старшину, окружил их шанцами и хотел взять приступом, но они выпросили себе у ясновельможного пана гетмана помилование, и выдали своих старшин, которые вовлекли их в такой упадок и во все злое, Павлюка, Томиленка и несколько других, а зачинщика бунта, Скидана, обязались все вместе найти и также выдать;

- что им не дозволено избрать старшего, а только полковников, старшинство же вверено пану Ильяшу, переяславскому полковнику, который постоянно находился при коронном войске, не участвуя в бунтах;

- что казаки обязываются идти на Запорожье, сжечь морские челны и выпроводить из Запорожья чернь, которая окажется лишнею против количества, назначенного для сторожи.

«Относительно реестровиков» (сказано в заключение унизительного обязательства) «отдается на милосердие и волю его королевской милости и Речи Посполитой, и обещаемся быть в таком комнуте, какой их милости паны коммиссары нам оставили, и в таком устройстве, какое укажет нам самое милосердие его королевской милости, нашего милостивого пана, и пребывать в полной верности, цноте и подданстве Речи Посполитой на все грядущие времена. В чем во всем, поднявши руку, присягаем, и на то все для вечной и бессмертной памяти о каре над нами за наши преступления, чтобы на будущие времена не было больше подобных бунтов, а равно и об оказанном нам помиловании, даем сие писание и кровавое наше обязательство под войсковою печатью и за подписью нашего войскового писаря».