Илья Чернев - Семейщина

• Название: Семейщина
• Автор: Илья Чернев
• Издательство: Бурятское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1988

Илья Чернев (Александр Андреевич Леонов, 1900–1962 гг.) родился в г. Николаевске-на-Амуре в семье приискового служащего, выходца из старообрядческого забайкальского села Никольского.

Все произведения Ильи Чернева посвящены Сибири и Дальнему Востоку. Им написано немало рассказов, очерков, фельетонов, повесть об амурских партизанах «Таежная армия», романы «Мой великий брат» и «Семейщина».

В центре романа «Семейщина» — судьба главного героя Ивана Финогеновича Леонова, деда писателя, в ее непосредственной связи с крупнейшими событиями в ныне существующем селе Никольском от конца XIX до 30-х годов XX века.

Масштабность произведения, новизна материала, редкое знание быта старообрядцев, верное понимание социальной обстановки выдвинули роман в ряд значительных произведений о крестьянстве Сибири.

---

Епиха смутился:

— Известно, куда: праздник… годовщина…

— Всё празднуете, — блеснув белками пронзительных черных глаз, сказал Цыган, — всё празднуете, душу себе разминаете… Поглядеть на каждого из вас: видать, совесть мучит… перевернуло вон как тебя, погорелец. Поди не сладко спится — загубленные-то середку точат. Кровь-то, она, брат, не скоро смоется. Поможет ли и праздник?

— Болтаешь, Цыган! — закричал Епиха. — Это на вас кровь: на Самохе, на Спирьке… на твоем Яшке! Вы начинали, вам и смывать ее!

— Прыткий какой! — ядовито рассмеялся старик и пошел прочь, но тут же обернулся и, как бы поддразнивая Епиху, кинул сердито через плечо: — Прав был бы, по-прежнему бы скалился, Погорелец. А то куда и зубоскальство твое делося, ишь как подтянуло тебя…

Не слушая, Епиха рванул дверь клуба.

«Лежачие… Хороши лежачие, язви их! — кипел он. — Наше обхождение он, вишь, как понимает: совесть, говорит, замучила… Будет, выходит, кисели разводить с ними!.. Лежачие!..»

И он решил: с этого дня станет прежним Епишкой. Пусть не думают вот такие, что он в чем-то перед ними виноват. Он поведет себя так, будто ничего не случилось.

Вечером, когда отшумел людный митинг и районное начальство отбыло восвояси, артельщики, оповещенные Епихой о срочном и важном заседании у него на дому, один за другим стали собираться в его избе.

Первым пришел Мартьян Яковлевич. Пошаркав ичигами у порога, он поздоровался, пожал руку хозяевам, сел непринужденно на лавку у стола:

— Еще раз здравствуйте, сватки. Зачем присоглашали? Не вина ли откушать? Дивья бы Епиха поставил! Да где ему поставить, — он вроде колхозного уставщика у нас…

Епиха смущенно крякнул, Лампея лукаво улыбнулась. Мартьян проницательно ухмыльнулся, хитро подмигнул:

— Если есть, живее ставьте… пока за столом сижу, тащи закуску, своячина!

— Поспеешь, — не выдержала Лампея, поворачивая к нему от печи разгоряченное красивое свое лицо.

— Ага, клюет!

В сенях загремела щеколда, кто-то зашаркал ичигами о голик, — в избу ввалился Олемпий Давыдович. Он не спеша снял шапку, покосился на голый угол, — перекреститься не на что, — не зная, что ему делать, малость потоптался у порога и уж потом только сказал:

— Здорово были.

Третьим пришел Корней Косорукий, затем подтянулись другие, позднее всех — Аноха Кондратьич.

Артельщики не раз бывали у Епихи, но, как и Олемпий, старики с непривычки спотыкались глазами о пустой передний угол и в нерешительности опускали занесенную для креста руку. Только Аноха Кондратьич, не смущаясь, торжественно перекрестился и с мимолетной улыбкой сказал Лампее:

— Бог-то все равно где, — увидит… С положенного-то места он у тебя, доча, улетел, чо ли?

— Вылетел! — удостоверил Епиха.

— То-то и видать…

— Вылетел в два счета, батька! — подхватил Мартьян Яковлевич.

— Эх вы, нехристи, язви вас… — адали братские, — добродушно заворчал старик.

— У братских, у тех цельная юрта золоченых бурханов, — заметил Егор Терентьевич.

— Ну, значит, наши перещеголяли и братских: хуже их…

— Давайте-ка лучше садиться, — остановил велеречивого тестя Епиха.

Лампея уже вытащила из печи и поставила на стол сковороду с бараниной. Грунька принесла из погребицы огурцов, расставила чашки, бабка Алдошиха принялась хлопотать у самовара.

— Срочное и важное собрание? — вопросительно хихикнул бывший председатель совета Аника, заметив, как Епиха раскрыл стенной шкафик и взялся за горлышко зеленой литровки.

Мужики обрадованно приподнялись, спешно закрестились, стали рассаживаться.

— Я сразу смекнул! — мотнул головою Мартьян Яковлевич и кинул в рот двумя пальцами кургузую свою бородку.

— Не выпил, а уже закусываешь? — поглядел на него Епиха.

— Не терпится…

— Какое ж это собрание все-таки? — исподлобья оглядев стол, спросил Егор Терентьевич.

— В самом деле? — поддержал Василий Домнич.

— Очень простое и очень, я полагаю, важнецкое, — наполняя стаканчики, ответил Епиха, — кончили мы сегодня наш первый колхозный год? Кончили. Да как еще кончили! — Он встал с поднятым лафитником в руке. — Умеют артельщики работать? Умеют! Мы доказали всему миру, всей семейщине — сообща лучше, сытее жить, мы доказали им, что «Красный партизан» может и будет крепнуть и расти… Есть ли у нас голодные, обиженные? Нет таких! Вот какой сегодня день. А второе: сегодня советская власть наша стала на год старше. И… давайте, товарищи, выпьем за советскую власть и за родной колхоз. Да здравствует наша колхозная дружба, — чтоб жить нам без обид, умножать хозяйство, достатки!..

— Ловко придумал! — перебил восторженно Викул Пахомыч и первый, не удержавшись, опрокинул стаканчик в рот.

Артельщики зачокались, закряхтели.

— Чудо! не дал договорить! — обернувшись к Викулу и усаживаясь, хозяин последовал примеру гостей. — Да здравствует еще раз наш колхоз и все колхозы советской земли!

Одобрительно пророкотали артельщики — и торжественная минута ушла. Зазвенело стекло, застучали вилки, ножи, — гости вплотную принимались за выпивку и закуску.

— Осенью, оно это самое дело… осенью и у воробья пиво, — норовя поддеть на вилку кусок баранины, задергался Корней Косорукий.

— Да, доходец! — вставил Василий Домнич.

— Кажинный бы год так, — вздохнул почему-то Олемпий Давыдович.

— У воробья пиво, а у нас — госспирт! — закричал Викул. — Ты, пожалуйста, без намеков, Корней, у нас не только по осени достаток будет…

Артельщики заговорили вперебой, кто о чем, стаканчики замелькали от стола к губам.

— Оплошку мы дали, — обвел глазами гостей Епиха. — Ни одной бабы, не считая моих, нет на нашем празднике, ни одной жены артельщика не позвали… Будто в старину — одни мужики вокруг стола.

— Оно бы можно и с молодухой прийти, почему не прийти и чистую рубаху надеть, кабы знатьё, — заговорил Аноха Кондратьич, — на собранье вить звал, не на гульбу…

— Промазал ты, хозяин, — сказал Карпуха Зуй.

— Промазал! — сознался Епиха. — Марфу, одначе, звал. Сама хозяйка, артельщица…

— Недосуг, видно, бабе…

— Теперь уже поздно за ними бежать, другой раз…

— Кого еще недосчитываемся? — снова оглядел гостей Епиха и, насупив брови, глуховато кашлянул. — А недосчитываемся мы, дорогие товарищи артельщики, нашего молодого избача Донского, бондаря Самарина, да вот… хозяина этой избы Алдохи Пахомыча. За нас, за наше счастье жизнь свою они отдали… Помянемте их, выпьем. — Он налил стаканчик, протянул старухе, сидящей за самоваром. — Пей, матка! За Алдоху Пахомыча подымаем враз…

Старая Алдошиха взяла стаканчик трясущейся, слабой рукой… она уже роняла слезы, вытирала их рукавом: при воспоминании об Алдохе, своем старике мученике, она не могла сдержать слез.

— Спаси Христос, Иваныч, — благодарно проговорила, она.

Молча выпили артельщики за председателя Алдоху.

Еще одна тихая и торжественная минута прошлась вкруг стола.

И снова зашумели артельщики, хозяин с хозяйкой не переставали чокаться с гостями. Епиха в который уже раз посылал Груньку к шкафику переменить, как он говорил, посуду. И уже вскоре Мартьян Яковлевич, откинувшись к стене, неистово, вдруг с маху, задребезжал:

Ночка еще не над-ста-ла-а.
Увижу ль тебя, милай мо-о-ой…

Кто-то подхватил, запели вразброд, совсем спутались. — Вроде будто немазаная телега, — покосился на опьяневшего запевалу Егор Терентьевич.

— И впрямь неладно, Мартьян Яковлевич, выходит. Попросим лучше Лампею, — предложил Василий Домнич.

— И дело! — согласился Мартьян.

— Заводи, хозяюшка! — крикнул Викул Пахомыч.

Лампея не заставила себя упрашивать. Розовая от выпитого вина, возбужденная, она отодвинулась на лавке от стола и завела задушевно любимую свою песню о зеленой матушке-степи.

Пока она зачинала, Епиха вышел в казенку, вернулся с гармошкой. Гармонь взвизгнула в лад с бархатистым Епихиным тенорком, он подхватил новый куплет Лампеиной песни:

Эх ты, степь моя колхозная,
Ни межей, ни пырею!
Завтра клячу водовозную
Я на трактор обменю!

— Мой Санька стих о тракторе приделал, — умильно заплакал Корней Косорукий.

— Экая голова! — восторженно изумился Ананий Куприянович.

Епиха строго посмотрел поверх гармошки: отставить, дескать, разговоры, когда поют.

— Поглядеть бы, какой он есть — трактор. Все балмочут: трактор, трактор, а что за трактор?.. — начал было Аноха Кондратьич, но Викул легонько поддал его в бок:

— Слухай!

Широко и свободно плыла песня, и чудилось всем: тесно ей под низким потолком избы, — так и просится она в степь на волю и зовет за собой.